А началось все с появления в марте 1941 г. в немецкой газете «Pariser Zeitung» цикла статей [4] под общим названием «Арийские и еврейские шахматы», посвященных исследованию гроссмейстером разницы между игрой шахматистов еврейского и нееврейского происхождения. Впрочем, англичан Алехин тоже отнес к еврейской, а, точнее, к англо-еврейской группе. Те же самые статьи появились в конце марта — начале апреля в издании «Deutsche Schachzeitung», летом и осенью статьи выходили в английском журнале «Chess», там же большой отрывок был помещен в начале 1946 г. Несмотря на все свои предыдущие высказывания и публикации, в этих статьях (или статье) Алехин резко критиковал шахматистов-евреев (Стейница, Ласкера, Нимцовича, Рети, Решевского, Рубинштейна, Файна, Флора) за склонность будто бы к защитной, тактической игре в противовес игре наступательной, стратегической, свойственной шахматистам-арийцам, таким как Андерсен, Морфи, Чигорин, Пильсбери, Капабланка, Боголюбов и др. Досталось заодно и Эйве, которого чемпион мира объявил связанным с еврейским заговором. Особняком Алехин выделил советскую шахматную школу, внутри которой шахматисты-евреи — Ботвинник, например — переставали быть пассивными тактиками.
Этими публикациями Алехин навредил только самому себе. И едва закончилась война, ему тут же припомнили попытку применить расовую теорию к шахматам. Но в то время Алехин уже отрекся от авторства злополучных публикаций. Забегая вперед, приведем здесь письмо чемпиона мира У. Хаттон-Уорду — организатору лондонского турнира 1946 г., в участии в котором Алехину было отказано. О причинах отказа мы поговорим позже, а пока рассмотрим письмо гроссмейстера:
«Уважаемый господин Хаттон-Уорд. Я получил Ваше письмо <…> 28 ноября (1945 г.). Прежде, чем я узнал о его содержании, я не мог ничего предпринять, поскольку не имел ни малейшего представления о причинах, приведших к отмене сделанного мне приглашения. Но теперь я могу и должен ответить: и даже не столько в связи с организованным Вами турниром, каким бы заманчивым ни представлялось мне участие в нем, сколько ввиду еще более важных причин.
Первое из того, о чем Вы меня информировали, — это то, что некоторые круги возражают против моего участия из-за голословно приписываемых мне симпатий к фашистам во время войны. Сегодня любой человек, не ограниченный предубеждениями, способен понять, каковы мои истинные чувства по отношению к людям, лишившим меня всего, что составляет ценность жизни: они разрушили мой дом, разграбили замок моей жены (а значит, и все, чем я обладал) и, наконец, украли мое честное имя!
Посвятив свою жизнь шахматам, я никогда не принимал участия в чем-либо, не имеющем прямого отношения к моей профессии! К сожалению, в течение всей моей жизни, особенно после моей победы в чемпионате мира, моим действиям присваивали политический характер, что является полным абсурдом. Около двадцати лет я ношу прозвище „белого русского“, что для меня особенно больно, так как этот факт сделал невозможным любой мой контакт с моей Родиной, которой я всегда восхищался и никогда не переставал любить.
И наконец, в 1938/39 годах я надеялся, что в результате моих переговоров и переписки с чемпионом Советского Союза Ботвинником, этим выдумкам будет положен конец — ведь вопрос об организации в Советском Союзе нашего матча был практически решен. Но началась война, и вот я здесь после ее окончания, заклейменный унизительным эпитетом „пронацист“, обвиняемый в пособничестве и т. д., и т. п.
В любом случае, на Вас я не в обиде, я благодарен Вам за то, что Вы спровоцировали эти обвинения, поскольку неопределенная ситуация, в которой я жил последние два года, была, в конце концов, морально невыносимой.
Меня не удивляет протест доктора Эйве, меня удивило бы обратное. Все потому, что чудовищными высказываниями, опубликованными в „Pariser Zeitung“, были оскорблены и члены оргкомитета матча 1937 года; Голландская федерация направила протест господину Посту [5]. В то время я не мог сделать то, что должен был сделать: ЗАЯВИТЬ О ТОМ, ЧТО ЭТИ СТАТЬИ БЫЛИ НАПИСАНЫ НЕ МНОЙ. Доктор Эйве был настолько убежден в моем влиянии на нацистов, что написал мне два письма, в которых просил меня сделать что-нибудь, чтобы облегчить страдания бедного Ландау и моего друга, доктора Оскама. Дело в том, что в Германии и в оккупированных странах мы находились под постоянным наблюдением гестапо и под угрозой быть отправленными в концентрационные лагеря. Поэтому реакция д-ра Эйве на приглашение, адресованное мне, является нормальной, но, как и в случае с многими другими, совершенно ошибочной.
Основной причиной, побудившей Вас аннулировать мое участие, является „ультиматум“, как я его называю, Американской шахматной федерации. Это серьезный вопрос, поскольку данные господа приняли решение на основании причин, которые, по их мнению, являлись достаточным обоснованием для такой позиции. На данный момент мне точно неизвестны эти причины, но я предполагаю, что они имеют отношение к обвинению меня в пособничестве нацистам. Термин „пособник“, в целом, используется против тех, кто официально или иным путем действовал в соответствии со взглядами правительства Виши. Но я никогда не имел ничего общего ни с этим правительством, ни с его представителями. Я играл в шахматы в Германии и в оккупированных странах, потому что это было нашим единственным средством пропитания, это также стало ценой, которую я заплатил за свободу моей жены. Возвращаясь мысленно к тому положению, в котором я находился четыре года назад, я смело могу утверждать, что поступил бы точно так же. В обычное время моя жена, конечно же, имела бы средства и необходимый опыт, чтобы позаботиться о себе, но никак не во время войны, находясь в лапах нацистов. Я повторяю, если обвинение в пособничестве основывается на моем вынужденном пребывании в Германии, мне больше нечего добавить — моя совесть чиста.
Другое дело, что эти голословные обвинения, направленные против меня, основаны на статьях, опубликованных в „Pariser Zeitung“. Я категорически протестую против этого. В течение трех лет до освобождения Парижа я был вынужден молчать. Но при первой же возможности в интервью я попытался расставить факты по местам. В тех статьях, которые были опубликованы в 1941 году, во время моего пребывания в Португалии, и о которых я узнал в Германии из „Deutsche Schachzeitung“, НЕТ НИЧЕГО, ЧТО БЫ БЫЛО НАПИСАНО МНОЙ.
Материалы, которые я предоставил, относились к необходимой реконструкции Международной шахматной федерации с критической оценкой теорий Стейница и Ласкера, написанной задолго до 1939 года.
Я был очень удивлен, когда получил письма от Хельсуса (Helsus) и Стругиса с отчетом о реакции, которую эти исключительно технические статьи вызвали в Америке, поэтому ответил Хельсусу [6].
Только когда я узнал о глупости, исходящей из мозга, начиненного нацистскими идеями, я понял, во что угодил. В то время я был пленником нацистов, и моим единственным шансом на выживание было хранить молчание перед всем миром. Те годы уничтожили мое здоровье и мои нервы, и меня удивляет, что я еще в состоянии хорошо играть в шахматы.
Преданность, которую я посвящаю моему искусству, и уважение, которое я всегда высказывал по отношению к таланту моих коллег, иными словами, вся моя профессиональная карьера до войны, должны побудить людей думать о том, что фантазии „Pariser Zeitung“ есть не что иное, как фальшивка. Я очень сожалею о том, что не могу поехать в Лондон, чтобы лично подтвердить все вышеизложенное.
Прошу меня простить за столь растянутое письмо, копии которого я посылаю в Английскую и Американскую шахматные федерации.
Искренне Ваш, А. Алехин
Мадрид, 6 декабря 1945».
Итак, Алехин категорически отвергает свое авторство и утверждает, что смог ознакомиться со статьями уже после того, как они были опубликованы. Во время войны он попросту опасался возмущаться подлогом, поскольку и он сам, и его жена находились под наблюдением гестапо. В любом случае, в условиях оккупации искать правды у оккупантов — дело бессмысленное и бесперспективное. Именно поэтому все разбирательства были оставлены им на послевоенное время, до тех пор, пока не падет нацистский режим. Кроме этого письма организатору турнира в Лондоне, Алехин отрицал свою причастность к статьям и в интервью. Впервые он заговорил вскоре после освобождения Парижа в 1944 г. В декабре 1944 г. журнал «British Chess Magazine», а в январе 1945 г. журнал «Chess» опубликовали со ссылкой на материал в испанском издании «News Review» от 23 ноября 1944 г. заявление Алехина о непричастности к статьям в «Pariser Zeitung». Алехин возмущенно опровергал обвинения в связях с нацистами. Участие в немецких шахматных турнирах и публикации в нацистских СМИ он объяснил принуждением и сказал, что статьи, искаженные впоследствии немцами, написал ради выездной визы из Франции.
Журнал «Chess» как будто с облегчением выдохнул по этому поводу: «Мы всегда придерживались позиции, что Алехина нельзя заклеймить как нацистского пособника, не дав ему возможности защитить себя. И мы никогда не чувствовали, что имеем право критиковать Алехина за участие в немецких шахматных турнирах, когда он жил в странах, оккупированных фашистами. <…> Керес тоже играл в них, а Эйве провел матч с Боголюбовым в Карлсбаде в 1941 г.».
В феврале 1945 г. в американском журнале «Chess Review» появилась заметка «Алехин объясняет свое поведение во время войны». В заметке говорилось, что чемпион мира наконец-то дал разъяснения поступкам, из-за которых многие начали думать о нем как о нацистском пособнике.
Однако уверения чемпиона мира не были приняты без возражений. По сей день среди исследователей и любителей шахмат ведутся споры о том, писал или не писал Александр Алехин скандальные статьи для «Pariser Zeitung». Например, Ю. Н. Шабуров считает, что измышления о сотрудничестве Алехина с немецкими властями через «Pariser Zeitung» нелепы. Однако, как видно из письма Алехина организаторам турнира в Лондоне, сам он не отрицает сотрудничества, но объясняет его необходимостью и своим тяжелым положением во время войны. Алехин пишет, что его статьи были кем-то грубо перевраны. И Шабуров, очевидно, имея в виду более раннее исследование П. Морана, делает предположение, что тексты Алехина исказил редактор «Pariser Zeitung» Т. Гербец — «ярый нацист и антисемит». Однако, если Ю. Н. Шабуров основывается на книге П. Морана, то он явно недоговаривает, потому что Моран действительно указывает на сходство взглядов Гербеца и Алехина, сравнивая написанное в разное время одним и другим. Но вывод из этого делается иной: не Гербец правил Алехина, а сам Алехин воспользовался выкладками Гербеца для своих целей. Кроме того, Алехин не мог не знать Гербеца, если тот работал в журнале «Pariser Zeitung». Однако в письме к Хаттон-Уорду, заявляя, что его материалы, предоставленные к печати в 1941 г., «относились к необходимой реконструкции Международной шахматной федерации с критической оценкой теорий Стейница и Ласкера, написанной задолго до 1939 года», он ни словом не обмолвился ни о том, кому передал эти материалы, ни о том, кто мог бы их исказить. Ни имени Гербеца, ни чьего бы то ни было другого имени — что подтвердило бы его слова и придало бы им достоверности — он не назвал.