Важно представить себе состояние Алехина в ту пору. Перенесенные болезни, бедность, сильнейшие потрясения и, как следствие, депрессия. Прибавим к этому алкоголизм, свидетелями чему стали многие знакомые гроссмейстера. Выше говорилось, что среди современных «защитников» Алехина бытует мнение, будто он не страдал от алкоголизма, а только притворялся выпивохой. Такие «защитники» не понимают простых вещей. Во-первых, Алехин — это не та фигура, которая нуждается в их защите, а потому обелять его действительно нет никакого смысла. Он все равно останется велик своими свершениями и своим талантом, выдающимся умом и личным масштабом. Во-вторых, нелепыми оправданиями «защитники» лишь делают гения смешным, низводя его до своего уровня. А в‑третьих, они только мешают понять его личность и подлинные мотивы его поступков. Да, он пил, но ни в чьих оправданиях ни по этому поводу, ни по какому другому не нуждается.
Подтверждений тому, что он злоупотреблял, а не притворялся, достаточно много. Ботвинник в книге «У цели», вспоминая поездку на турнир в Гронингене, рассказал, что в поезде Флор спросил у голландских таможенников: «Кто будет первым в Гронингене?» На что последовал ответ: «Эйве». А как же Ботвинник? — удивился Флор. Что ж, быть может, и Ботвинник. Но если не будет пить — «после матча Алехин — Эйве в 1935 г. русские мастера имели в Голландии репутацию пьющих». Замечание это подтверждает также и то, что Эйве явно преуменьшал влияние алкоголя на исход игры с Алехиным.
Помимо уже сказанного выше, свидетелями этой болезни гроссмейстера были португальские шахматисты Ф. Люпи, Р. Нашсименто, А. М. Пиреш и др. Так, Нашсименто вспоминал случай, когда игроки собрались дома у Пиреша. Алехин расположился в одной комнате, остальные несколько человек — в другой. Он играл вслепую, они все вместе обсуждали каждый ход. Чтобы ослабить позиции Алехина, Пиреш пошел на невинную, как ему казалось, хитрость: предоставил в распоряжение гроссмейстера бутылку водки в надежде, что Алехин к двадцатому ходу будет видеть четырех королей вместо двух. После тридцатого хода Алехин выиграл и ушел, поблагодарив за теплый прием. Бутылка была пуста. Пиреш заключил, что яд Алехина не берет.
Люпи тоже вспоминал о пристрастии Алехина к алкоголю. А Моран рассказывает о посещении Алехиным доктора К. Ругарсиа летом 1945 г. в Хихоне. «Осмотр выявил острый цирроз печени.
— Его печень была огромной, — рассказывал Ругарсиа, — настолько, что почти достигала его правого соска. Вылечить это было невозможно, и его дни были сочтены.
— Алехин знал об этом?
— Естественно. Я должен был ему рассказать. Как бы то ни было, я начал с того, что сказал ему: маэстро, вы должны бросить пить.
Алехин ответил:
— Это я знаю. Все ваши коллеги говорят то же самое.
— Но каждой рюмкой вы разрушаете себя, и если не бросите пить, умрете очень скоро.
— А если брошу, сколько мне останется?
— Если бросите, побережетесь и будете вести упорядоченную жизнь, проживете еще несколько лет.
Алехин посмотрел на врача с явным сочувствием, надел пиджак, обернулся и, уходя, произнес:
— Значит, не стоит и бросать».
Забегая вперед, скажем, что результаты осмотра подвергаются сегодня сомнению на том основании, что посмертное вскрытие не показало цирроза. Однако стоит помнить, что доктор Ругарсиа проводил свое исследование при помощи пальпации, а не УЗИ или МРТ. Скорее всего, если патологоанатомы действительно не увидели признаков цирроза, Ругарсиа поставил ошибочный диагноз. Возможно, он установил, что печень его пациента значительно увеличена и, зная, что Алехин человек пьющий, заключил, что это симптом цирроза. Между тем, этот симптом не обязательно говорит о патологиях именно в области печени. Нередко это свидетельствует о патологических процессах в других органах и системах организма. Так, например, увеличенная печень может сопутствовать сердечной недостаточности. К слову, Люпи утверждал, что получил от известного рентгенолога М. Морено письмо, в котором доктор и шахматист описывал состояние здоровья чемпиона мира, ссылаясь на повышенное давление, депрессию и перенесенный сердечный приступ.
В таком состоянии Алехин провожал 1945 г. В довершение ко всем его бедам испанский диктатор Ф. Франко заключил с западными державами-победителями соглашение о выдаче нацистских преступников и пособников. Алехин, опасаясь, очевидно, что во Франции его могут счесть дезертиром и предателем и потребовать насильственной экстрадиции, в самом конце декабря 1945 г. отправился в Португалию. Тамошний диктатор А. ди О. Салазар политику экстрадиции не поддерживал.
В регистрационной книге ныне несуществующей гостиницы «Парк» городка Эшторила сохранилась запись, свидетельствующая, что 5 января 1946 г. Александр Алехин стал постояльцем гостиницы. Жить ему оставалось чуть больше двух месяцев.
А. А. Котов в книге «Алехин» дает яркое описание той поры, когда одинокий, больной и, казалось, всеми забытый король шахмат влачил бессмысленные дни в полупустом отеле на краю Европы. В 1956 г. Котов познакомился с бельгийским скрипачом по фамилии Ньюмен. Выяснилось, что после войны он тоже проживал в Эшториле, в гостинице «Парк» и, более того, знал Александра Алехина. «Время было грустное, — рассказывал Котову Ньюмен. — Я давал уроки музыки, очень уставал и спешил в „Парк-отель“, чтобы немного отдохнуть. Всякий раз в отеле меня поджидал Алехин. Он мучился от одиночества, за целый день ему буквально не с кем было перемолвиться словом. Понять глубину падения Алехина можно было лишь увидев его в те дни. <…> К тому же он опять стал много пить». В ответ на удивление Котова, Ньюмен пояснил: «Когда у человека ничего нет, а вокруг люди что-то имеют, всегда есть надежда получить подаяние. Хотя бы такой пустяк как рюмку коньяка или стакан вина. Он же шахматный король! А много ли ему нужно было, чтобы ослабеть?» В ответ на просьбу Алехина сыграть что-нибудь Ньюмен исполнял на скрипке романс А. Е. Варламова «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». «Алехин был сверхчувствителен, в нем была какая-то невероятная тонкость, и это особенно проявлялось в моменты, когда он слушал музыку». В такие минуты Алехин сидел притихший, с влажными от слез глазами. Ньюмен признавал, что никогда не имел такого благодарного слушателя.
В феврале 1946 г. несколько португальских знакомых Алехина решились написать письмо его жене Грейс Висхар. «С тех пор, как месяц назад Ваш муж приехал в Португалию, он находится здесь в невозможном положении — больной, без средств к существованию, он практически живет на подаяние в одной из гостиниц Эшторила». Ответа не последовало. Сегодня сложно сказать, в чем была причина — не дошло ли письмо до Грейс Висхар, а, может, стоит вспомнить интервью Ф. Х. Переса, которому Алехин поведал в Сабаделе, что жена решила оставить его. В любом случае помощь от нее не пришла. Зато в начале марта Алехин вдруг получил телеграмму из Ноттингема от президента Британской шахматной федерации лорда Дербишира, гласившую: «Москва предлагает приличную сумму на проведение в Англии матча между Вами и Ботвинником за звание титула чемпиона мира советую Вам назначить кого-нибудь в Англии представлять Ваши интересы и упорядочить все детали ответьте телеграфом». Можно себе представить и радость, и волнение, испытанные Алехиным. Ю. Н. Шабуров отмечает, что пережитое потрясение снова вызвало сердечный приступ.
Телеграмма опередила письмо, отправленное Ботвинником из Москвы 4 февраля. Вскоре пришло и письмо: «Господин А. Алехин! Я сожалею, что вой-на помешала нашему матчу в 1939 г. Я вновь вызываю Вас на матч за мировое первенство, если Вы согласны, я жду Вашего ответа, в котором прошу Вас указать Ваше мнение о времени и месте матча».
Переговоры начались незамедлительно. Своим представителем в Великобритании Алехин назвал главного редактора журнала «British Chess Magazine» Дж. Дюмона. Вскоре была достигнута договоренность о проведении матча в Лондоне, оставалось дождаться решения исполнительного комитета ФИДЕ.
Но и тут не обошлось без политики, в который уже раз попытавшейся бесцеремонно вмешаться в шахматную жизнь. 5 марта 1946 г. недавно вышедший в отставку с поста премьер-министра У. Черчилль, получивший через президента США Г. Трумэна приглашение выступить в пресвитерианском Вестминстерском мужском колледже в провинциальном городке Фултоне (штат Миссури), произнес речь, ставшую впоследствии знаменитой и получившей название «Фултонская». Черчилль подчеркнул, что выступает как частное лицо и все, чего хотел бы — это дать американцам добрый совет совместно бороться против двух «главных бедствий» — войн и тирании. Стоит отметить, что речь эта стала своего рода хитом, поскольку с тех пор западные политики не сказали ничего принципиально нового о России — хоть о советской, хоть о постсоветской. Фултонская речь Черчилля покажется современному россиянину, прежде с ней незнакомому, невероятно близкой и понятной. Поскольку политические потомки Черчилля говорят с тех пор примерно одно и то же: Россия — полицейское государство, бросающее вызов всему цивилизованному человечеству, Россия непредсказуема и опасна для остального мира, а для собственных граждан — это тюрьма, где нарушаются права и свободы. Русские понимают только язык силы, презирают военную слабость, а потому малый перевес сил на стороне противника вводит их в «искушение заняться пробой сил». И только поэтому Великобритания и США просто обязаны «неустанно и бесстрашно» продвигать принципы свободы и прав человека как «совместное наследие англоязычного мира», Запад должен сдерживать Россию, а для этого обеспечить себе «достаточно разительное превосходство», в том числе, в атомном оружии в качестве эффективного устрашающего средства. И т. д. и т. п. С тех самых пор речь, сказанную Черчиллем в Фултоне, называют «началом холодной войны». Сталин тогда же подчеркнул, что Гитлер развязал войну, объявив, что только люди, говорящие по-немецки, являются «полноценной нацией», а Черчилль начал с того, что только нации, говорящие по-английски, призваны вершить судьбы мира. На этом основании Сталин назвал вчерашнего британского премьера «поджигателем войны».