Но едва ли Александр Алехин говорил эти слова. Иначе, повторимся, их бы в точности напечатали все русские газеты Парижа. Зато странностей вокруг невысказанных слов собралось немало. Так, спустя ровно неделю после того, как Алехин стал чемпионом мира, в одесской газете «Вечерние известия» (№ 1440 от 6 декабря 1927 г.) появился редакционный материал под заголовком «Алехин возвращается в СССР». В статье утверждалось, что «по полученным сведениям, чемпион мира по шахматам А. А. Алехин высказал желание возвратиться в СССР, подав соответствующие ходатайства о восстановлении советского гражданства». По этому поводу председатель Шахсекции ВСФК тов. Н. В. Крыленко сообщил следующее: «Никаких официальных заявлений от гр. Алехина мы до сих пор не получали. Для этого есть установленные законом пути. У Алехина не было оснований жаловаться на Советский Союз и недостаток внимания. Если верно то, что в нью-йоркском турнире 1924 года он эмблемой своей выставил трехцветный царский флаг, он должен будет в своем заявлении указать такие мотивы, которые создали бы уверенность в том, что нынешняя просьба не является только одной „шахматной комбинацией“ нового чемпиона. Мы приветствуем всякие таланты и ценим их — в том числе и талант Алехина — лишь постольку, поскольку они могут быть использованы нами в общей работе над культурным развитием и подъемом трудящихся масс. Это Алехин должен знать. Согласен он искать с нами общий язык — милости просим, — мы не злопамятны. Не согласен — шахматное движение СССР пройдет мимо него».
А теперь вспомним постановление Исполнительного бюро Всесоюзной шахматной секции от 14 декабря 1926 г., посвященное Боголюбову, но вскользь затронувшее Алехина. Тогда Шахматная секция заявляла, что не желает «вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве». Но спустя ровно год в откровенно провокационном материале председатель секции намекает уже более явно, что Алехину надо самому первым сделать шаг навстречу, переступив через гордость. Но стоило эмигрантской прессе напечатать искаженные слова Алехина, как Крыленко шлет ему очередные проклятия: «с гражданином Алехиным у нас все покончено — он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать». То есть получается, что, пользуясь каждым удобным случаем, Шахматная секция кричит, будто не желает знать Алехина; потом намекает на возможное возобновление отношений, если он первым об этом попросит; потом взрывается негодованием со словами «между нами все кончено!» Шахматная секция напоминает какую-то истеричную, ревнивую жену, которая так бы и хотела помириться с загулявшим мужем, да гордость не велит.
Само собой, все эти заявления Шахматной секции не имели характера приговора. Взять того же Куприна, опубликовавшего «Купол Св. Исаакия Далматского» в 1927 г., а спустя 10 лет совершенно легально вернувшегося на Родину; или множество царских офицеров, воевавших против Советов, но потом оказавшихся на службе в Красной армии; или тех «возвращенцев», что получили после войны советский паспорт и отправились домой. Никто этих людей не хватал, не тащил в ГУЛАГ и не расстреливал в ближайшем овраге. Судьбы складывались у всех по-разному, но сама по себе эмиграция или даже антисоветская деятельность в период Гражданской вой-ны или после бегства из России отнюдь не являлись основанием для грозного изрока.
Но мог ли предполагать это Алехин, памятовавший об одесской тюрьме и вызове на допрос в ВЧК?! Особенно, если предположить, что с деникинцами его действительно связывали какие-то, пусть и случайные, финансовые отношения. Зная о его желании вернуться в Россию или хотя бы побывать на Родине, можно себе представить, насколько неприятным сюрпризом стал очередной выпад Шахматной секции. Уже к этому времени относятся свидетельства о растущем пристрастии Алехина к алкоголю. Впрочем, находятся исследователи, утверждающие, будто Алехин только изображал выпивоху. Но, во‑первых, внятных объяснений тому, зачем понадобилось чемпиону мира притворяться пьяницей, до сих пор дано не было. А во‑вторых, слишком много самых разных свидетелей, знавших гроссмейстера лично и, не сговариваясь, подтвердивших его пагубное пристрастие. Даже в письмах Капабланки, писанных, разумеется, не для печати, встречается осуждение безалаберной жизни Алехина, его астрономических счетов за алкоголь. Что ж, дипломатическая карьера уже точно не складывалась, связь с Родиной пропала. Оставались одни шахматы и… Бахус. И гроссмейстер целиком погрузился в шахматную жизнь. Работал над книгами, ездил с гастролями, давал сеансы одновременной игры в разных странах. Бахус пока не мешал ему.
В это же время, в феврале 1928 г., Капабланка, мечтавший о матче-реванше, отправил президенту Международной шахматной федерации (ФИДЕ) А. Рюбу письмо с предложением изменить правила проведения матчей на первенство мира. Главное изменение касалось общего числа партий. Число партий, по мнению Капабланки, должно быть ограничено до шестнадцати. И таким образом, «матч играется до шести выигранных партий, но если после шестнадцати партий ни тот, ни другой участник не выиграет требуемых шести партий, то победившим в матче и завоевавшим мировое первенство признается тот, у кого окажется фактический перевес в выигранных очках». Копию этого письма Капабланка отправил Алехину, который отреагировал весьма бурно. Такая реакция, вероятно, была связана еще и с тем, что инициатива Капабланки подтолкнула ФИДЕ к разработке и обнародованию собственного плана, в соответствии с которым общее число партий составляло 25, а победителем считался выигравший 4 партии. Кроме того, предлагалось утвердить денежный фонд матча в размере 10 000 швейцарских франков, то есть существенно ниже «золотого вала», за которым в свое время прятался от Алехина Капабланка. И хотя ни новый план ФИДЕ, ни предложения Капабланки не распространялись на планируемый матч-реванш, Алехин воспринял предлагаемые новшества именно так и пришел в бешенство. В наиболее развернутой форме он изложил свою позицию корреспонденту британской газеты «The Observer». Капабланке он написал большое письма, детально останавливаясь на каждом новом пункте и рассказывая, что было бы, если бы матч 1927 г. игрался в соответствии с такими правилами. Письмо начиналось и заканчивалось гневной отповедью. Алехин писал: «Потеряв звание чемпиона мира, Вы обращаетесь к ФИДЕ изменить те самые условия матча за звание чемпиона, которые Вы сами выработали, завоевав это звание, и которые Вы предложили Вашим возможным противникам в Лондоне в 1922 г. Вы делаете этот шаг несмотря на то, что прекрасно знаете, что я по принципиальным соображениям никогда не соглашусь на эти изменения, тем более что они имеют в виду возможное повторение нашего с Вами матча. <…> Вы, по-видимому, недостаточно хорошо знаете меня, если можете предполагать, что кто-нибудь может заставить меня отказаться от того, что я считаю вполне правильным и соответствующим идее состязания. Если Вы хотите играть со мной повторный матч, Вы должны будете подчиниться тем условиям, которые Вы сами установили и в соответствии с которыми игрался наш первый матч…»
Вскоре «Американский шахматный бюллетень» опубликовал возмущенный ответ Капабланки. Во-первых, экс-чемпион негодовал, что его письмо ФИДЕ, копия которого попала к Алехину только в виде любезности, Алехин предал огласке. Во-вторых, уверял Капабланка, речь шла о будущем шахмат и к предстоящему матчу-реваншу отношения предлагаемые новшества не имели. Поэтому кубинец недоумевал, с чего бы Алехин так взъелся на него. Послав затем вызов, Капабланка получил отказ, поскольку чемпион мира уже принял вызов от Боголюбова. «Если мой матч с Е. Д. Боголюбовым состоится и мне посчастливится сохранить свое звание, — писал Алехин, — то по окончании его я готов буду принять Ваш вызов». Забегая вперед, отметим, что встреча с Капабланкой так и не состоялась. Алехин вообще как будто избегал играть с ним. Даже в последующих турнирах старался не допустить участие Капабланки. В тех случаях, если Капабланка был приглашен, Алехин запрашивал такой гонорар, что организаторам было проще отказать кубинцу.
1 октября 1929 г. Капабланка в очередной раз отправил официальный вызов Алехину, но ответа не получил. Тогда он снова написал письмо и передал его для вручения чемпиону мира с австрийским мастером Х. Кмохом. Однако Алехин снова был возмущен — на сей раз ему не понравился выбранный Капабланкой способ ведения переговоров. В ответ возмутился Капабланка. В письме голландскому мастеру Г. Оскаму он написал: «В вызове не было ничего секретного. Я послал его через Кмоха, так как у меня не было берлинского адреса Алехина. Я послал вызов открытым, потому что знаю с детских лет: если передаешь кому-либо письмо с другом или через третье лицо, письмо не должно быть запечатано. Если Алехину незнакомы такие элементарные правила этикета, это не моя вина. Алехин утверждал, что не получил предыдущего вызова потому, что его не было в Париже. Теперь он говорит, что уже получил вызов от Боголюбова. Вы видите: я не могу доверять ему». Безрезультатные переговоры в подобном тоне между возненавидевшими друг друга соперниками продолжались вплоть до начала Второй мировой войны.
Между тем первый матч с Боголюбовым состоялся в сентябре 1929 г. и завершился, конечно, победой Алехина. Причем завершился досрочно со счетом 15 1/2: 9 1/2. После победы над Капабланкой Алехин словно достиг своего апогея. В начале 1930 г. на турнире в Сан-Ремо Алехин опередил второго призера на 3 1/2 очка. Выступая летом того же года на шахматной Олимпиаде в Гамбурге, чемпион мира сыграл 9 партий и все 9 выиграл. Осенью 1931 г. на турнире в Бледе он опередил второго призера уже на 5 1/2 очков. Такого еще в международных соревнованиях не случалось, это был рекорд. Именно там после молниеносного разгрома от Алехина А. Нимцович сказал свои знаменитые слова: «Он обращается с нами, как с желторотыми птенцами». Победа следовала за победой, слава чемпиона росла, и когда в 1931 г. он выступал с сеансами одновременной игры в Рейкьявике, парламент Исландии приостановил работу ради участия депутатов в игре с шахматным королем или хотя бы наблюдения за игрой.