– Через пять лег я не выдержу, захочу хоть один разок еще сыграть в турнире, – с горячностью продолжал Ласкер, отряхивая пепел сигары. – Сяду за доску и… все начнут меня обыгрывать. Отстал, не тренировался. Как возмутится во мне боец от таких поражений! Осел, столько лет не играл, забыл теорию! II я опять примусь за шахматы, вернусь к тому, что так неосторожно и неразумно бросил. Нет, – со вздохом закончил Ласкер. – Я не имею права бросать шахматы.
«Разве я был неправ? – продолжал рассуждать Ласкер, убыстряя шаг, чтобы догнать ушедшего вперед биржевика. – Проиграл матч Капабланке, два года потом в руки не брал шахмат. А что получилось? С каким азартом бросился играть в прошлом году в Остраве-Моравской. А сейчас? Как мальчишка, бегу по льду, лишь бы не опоздать к поезду, не упустить возможности сыграть в нью-йоркском турнире». Впрочем, была еще одна причина, заставлявшая Ласкера спешить к гамбургскому пароходу. Организаторы прислали из-за океана обидное, прямо– таки оскорбительное письмо. «Приглашаем в турнир. Срок согласия – 24 часа. Уведомляем: на случай вашего отказа, ваш заместитель Тарраш». Нечего сказать, довольно решительный тон, прислугу в хороших домах так не нанимают. Ничего, они еще узнают старика Ласкера!
Шедшие впереди внезапно остановились. Подойдя ближе, из объяснений матроса на ломаном немецком языке Ласкер понял, что близится берег, снегу будет больше и идти труднее. Матрос опасался также трещин во льду, учил, как их распознавать и обходить. Ласкер только теперь осознал опасность положения: внизу под ними были десятки метров глубины, страшная бездна. Он поглядел на биржевика: у того на лице отпечатался ужас, и он с трудом заставлял передвигаться по глубокому снегу свои длинные ноги.
Теперь группа медленнее двигалась к берегу, все заметно устали. Однако близость цели придавала сил. Много раз обходили отважные путешественники опасные места, однако их тревога была необоснованной: настоящих трещин во льду, к их счастью, не было. Вскоре все четверо с облегчением вступили на твердый берег и еще через пятнадцать минут уже грелись в теплом зале небольшой железнодорожной станции. Ласкер дал телеграмму Марте: «Все в порядке, приезжаю в Гамбург вовремя, на «Кливленд» успеваю. Только встречай не пароходом из Хельсинки, а поездом».
Ласкер проснулся от пронзительного гудка. В первые мгновения он не мог понять, где находится, но затем все вспомнил. Припомнилось ему путешествие по льду – какой ужас, какому риску подвергался; вспомнил спешную поездку поездом до Гамбурга, суматоху ночных проводов в освещенном прожекторами порту. Целая группа гроссмейстеров собралась на «Кливленде»: Алехин, Рети, Тартаковер, Мароци, Боголюбов. Шахматный пароход. Жаль, что не поехала Марта. Что поделаешь, у нее свои заботы. Ферма, весна – время становления новой жизни. Да и не любит она столицу Америки, плохо переносит копоть и гарь засоренного воздуха ее тесных улиц.
Был уже поздний час – Ласкер отлично поспал после путешествия по льду! Яркие лучи солнца врывались сквозь круглый иллюминатор и отражались в небольшом зеркале у водопроводной раковины. «Недурная каюта», – решил Ласкер, осмотрев низкие, удобные кресла, столик, вделанный в стену. Давно уже не плавал Ласкер на океанских пароходах: в последний раз возвращался из Гаваны, после позорного фиаско в матче с Капабланкой.
Официант принес только кофе – так распорядился Ласкер: у него было чем позавтракать! При расставании в порту Марта несколько раз повторяла:
– Будь осторожен, не доверяй пароходной кухне. Там, говорят, ужасно кормят!
И долго рассказывала, где какие лежат запасы. Хватит на всю дорогу, может быть, придется только обедать в ресторане.
С улыбкой раскрыл Ласкер небольшой чемодан, здесь были бисквиты, варенье. Другой чемодан был заполнен картонными сотами: в каждой ячейке лежало по одному яйцу. Математический мозг быстро произвел подсчеты: яиц дюжины три, девять дней путешествия. Получается по четыре яйца на день, многовато! А может быть, расчет идет и на Нью-Йорк?
Ласкер вынул из клеточки первое яйцо и тихо засмеялся. На бело-кремовой скорлупе была написана дата, когда по предположению заботливой жены это яйцо должно быть съедено, и несколько слов: «29 февраля. Не забывай Марту!» – прочел Ласкер.
«Не забывай Марту!» Милая, дорогая Марта! Как благодарен я судьбе, что она послала мне тебя. Единственная женщина в моей жизни, зато какая женщина!»
Воображение нарисовало Ласкеру картину далекого прошлого. Девятьсот второй год. Молодого профессора математики, чемпиона мира по шахматам восторженно принимают в доме издателя «Берлинер Локаленцайтер» Людвига Метцгера. По воскресеньям здесь собираются писатели, музыканты, художники, артисты. Родители гордятся своей дочерью – будущей солисткой оперы.
Именно в такой вечер Ласкера знакомят с маленькой, милой женщиной с каким-то удивительно добрым лицом, мягкими движениями, обласкивающим, чисто материнским взглядом. Ни одна женщина до сих пор не поражала так Эммануила. Мудрено ли, что весь вечер он был смущен и стеснителен.
Лишь при расставании робкий профессор набрался храбрости.
– Где я могу вас увидеть еще? – спросил он Марту.
– Приходите в любой понедельник к чаю, – спокойно пригласила она. – Мой муж будет очень рад встретиться с вами.
– Ах, вы замужем! – печально протянул Ласкер, и Марта поспешила сказать, что муж ее очень болен, много лет лежит недвижим, но, тем не менее, охотно принимает гостей. Эмиль Кон стоически переносил тяжкие удары судьбы.
И начались регулярные визиты к чаю по понедельникам; никакая сила в мире не могла бы заставить Ласкера пропустить визит к Марте и ее больному мужу. Но вскоре стало мало этих мимолетных встреч, Марта и Эммануил искали другой возможности побыть вместе.
…Ласкер вынул яйцо из другой клеточки. На этом было написано: «Не кури слишком много». «Не кури много», – сколько лет уже говорила она эти слова! Как она сумела сразу понять его привычки, капризы, недостатки! Однажды они собрались на прогулку в зоопарк. Ласкер встретил Марту у Бранденбургских ворот восторженным взглядом. Мило болтая, они прошли десяток метров, как вдруг Эммануил остановился.
– Я должен вернуться домой, – сказал он, глядя куда-то в небо, поверх головы Марты. – Объясню все потом.
И почти побежал от любимой женщины. В недоумении стояла Марта посреди парка, не зная, что подумать. Поступок неучтивого профессора, даже при ее исключительной доброте, разозлил Марту, и она решила не встречаться больше с ним.
Несколько дней спустя Эммануил, как ни в чем не бывало, появился в доме Конов и принес с собой толстую тетрадь.
– Это ваша работа, – сказал он хозяйке, положив тетрадь на стол.
– Моя? – протянула Марта. – Что это значит?
– Да, да, она ваша и только ваша! – настаивал Ласкер. – Когда мы встретились, я был так счастлив, что сразу в уме решил математическую проблему, терзавшую меня несколько лет.
Решение явилось мне молниеносно, как при вспышке молнии. Я должен был немедленно идти домой и записать его на бумаге, чтобы не забыть. Я знаю, это было грубо с моей стороны – убегать таким образом. Пожалуйста, не сердитесь! Пожалуйста!
Бедняжка Кон угасал с каждым днем. Девять лет ждал Ласкер свободы Марты. Редкие встречи, теплые письма, тревожные телеграммы, как волновали они Ласкера во время его путешествий от турнира к турниру! Марта была его добрым гением, незаменимым советчиком, наставником. Какое блаженство испытывал он, когда, наконец, они обвенчались. Что мог дать в качестве свадебного подарка новобрачной чемпион мира? Ласкер решил задачу просто: разгромил в матче Яновского с сухим счетом восемь – ноль!
«Какие новости от вашей жены», – прочел Эммануил на новом яйце. «Отдай в стирку белье!» – увидел он приказ на следующем. Блаженная улыбка застыла на устах довольного профессора, когда он тихонько прикрывал крышку чемодана.
Ласкер закончил завтрак и, закурив сигару, отдыхал в кресле, когда в дверь постучали. Он вспомнил: вчера приглашал к себе Алехина. Ласкер не виделся с русским чемпионом десять лет – с самого петербургского турнира. Когда тот проезжал Берлин три года назад и играл матч с Тейхманом, Ласкера не было в Германии.
Алехин возмужал, на лице его появились выражение решительности и отпечаток перенесенных страданий. Шахматисты рассказывали Ласкеру в Москве, что пришлось перенести русскому гроссмейстеру. Ужасы войны, контузию, голод. Но и теперь Ласкера восхищала алехинская уверенность в себе, какая-то стремительность и нервное беспокойство во всем его облике.
– Хотите кофе? – предложил Ласкер, жестом приглашая гостя сесть в соседнее кресло. Тот отказался – только что завтракал. Слегка прищурив близорукие глаза, Алехин с любопытством разглядывал бывшего чемпиона мира.
– Давно мы с вами не виделись, – произнес Ласкер после короткого молчания. – Как ваши дела?
– Спасибо, хорошо, – ответил Алехин. – А как вы? Говорят, вы хотите создать конкуренцию Нансену и Амундсену.
– А что, – тихо засмеялся Ласкер. – Другого выхода не было – только по льду. Иначе играли бы без меня. Приехал срок в срок.
Только Ласкер мог найти путь к спасению в таком безнадежном положении.
– Вам привет из России, – переменил тему разговора Ласкер. – Прежде всего, от сестры Варвары и брата Алексея.
– Спасибо. Где вы их видели?
– В Москве. Алексей, кажется, работает в Харькове, а Варвара в Москве снимается в кино. Наилучшие пожелания от шахматистов. От Романовского, Левенфиша, Григорьева. От многих других, всех я даже не запомнил.
– Спасибо. Ну и как там?
– Вы знаете, ничего. Жизнь в последние годы заметно улучшилась. Ввели этот самый… как его гам, – вспоминая, потер пальцами лоб Ласкер.
– Нэп, – подсказал Алехин. – Новая экономическая политика.
– Да, да. В общем, жизнь стала значительно лучше. Я играл там много показательных партий, давал сеансы.
– И как играют?
– Ничего. Романовский, Левенфиш – отличные мастера. Другие, Дуз-Хотимирский, например, или Ненароков, давно уже известны.