– Тебе еще не так плохо, Саша, – печально произнес Куприн. – Можешь разъезжать по свету. А вот нам… Францию я люблю, – продолжал он после небольшой паузы, немного захмелев. – Прекрасен Париж, но ведь в нем так мало родного. Говорят не по-русски, в лавке, в пивной, да господи боже мой, всюду не по-нашему! А значит, поживешь, поживешь и писать перестанешь. Есть, конечно, писатели, их на Мадагаскар пошли на вечное поселение, они там строчить будут роман за романом. А мне все время надо родное, всякое – плохое и хорошее, только родное. Да разве только я один? Как-то Рахманинов жаловался: «Как же сочинять, – говорит, – если нет мелодии! Если я давно уже не слышал, как шелестит рожь, как шумят березы».
– Чебышев сказал: ты теперь принадлежишь всему миру, – сказал Алехин, воспользовавшись короткой паузой. – А если разобраться – никому.
– Я не могу больше писать, – продолжал свою мысль Куприн. – Не о чем. Иные притворяются, что и без родины можно. Притворяются… Я часами мечтаю о Москве. О моей милой, родной Москве. Трудно без родины. Даже цветы на родине пахнут по-иному. Их аромат более сильный, более пряный, чем аромат цветов за границей.
– А мне дорога в Москву теперь закрыта, – развел руками Алехин.
– Ничего, все можно поправить, – попытался успокоить собеседника Куприн. – Можно совершить глупость, только бы не умереть глупцом. Потом, у тебя есть шахматы, это язык интернациональный.
– Я много думал сегодня именно об этом, дорогой Александр Иванович, – с жаром произнес Алехин. – Кроме жизни реальной, есть еще прекрасная жизнь в искусстве. Сколько неудачников находили утешение и счастье в любимых занятиях, создавая произведения для будущего. А у меня так много интересных задач впереди. Вот я стал чемпионом мира. Что это, конец, завершение всего, что я мог сделать в шахматах? Ни в коем случае! Это только начало. Я должен подняться па еще большие высоты, свершить все, что я способен свершить в шахматном искусстве. В этом будет отныне смысл моей жизни! Я не намерен погибать, со мной мои любимые шахматы, и мне, конечно, лучше, чем вам. Мои произведения – красивые шахматные партии – понимают во всех уголках мира. Вскоре узнают все люди, любящие таинственное шахматное искусство, на что способен шахматный король Александр Алехин!
– Браво, Саша! Так-то вот лучше! – улыбнувшись, поднял Куприн рюмку и чокнулся с Алехиным. Слабый звон дешевого хрусталя был еле слышен в гомоне подвыпивших посетителей «Мартьяныча».
В жизни некоторых художников, поэтов, композиторов, даже тех, кто привык к регулярному повседневному труду, бывают периоды спадов и, наоборот, периоды максимальной творческой активности. В эти моменты их дарование достигает высшего расцвета, из-под их «пера» выходят тогда самые содержательные, самые талантливые произведения, остающиеся жить в веках. Достаточно вспомнить работу Микеланджело над фресками Ватикана или над Давидом во Флоренции, болдинскую осень Пушкина, творческий порыв Чайковского, в несколько недель создавшего «Пиковую даму».
Алехин лишь один первый год бездеятельно царил на шахматном троне. Уже в двадцать девятом году он вновь с головой окунулся в шахматные сражения, и последующие четыре года были годами его неповторимых спортивных и творческих достижений. В десяти турнирах играл в этот период шахматный король и все десять раз приходил в состязаниях первым. С блеском отразил он попытку Боголюбова отнять у него шахматную корону, победил всех гроссмейстеров в турнирах самого сильного состава. «Он расправляется с нами, как с желторотыми птенчиками!» – не выдержав, воскликнул Нимцович, когда Алехин уже на первых ходах разгромил его позицию на турнире в Сан-Ремо. Победа в этом состязании избранных, так же как и новый триумф Алехина на следующий год в Бледе, до сих пор считается образцом турнирного превосходства самого выдающегося шахматиста над современниками.
Матч на первенство мира по шахматам между чемпионом мира Александром Алехиным и претендентом на это звание Ефимом Боголюбовым (1889–1952) проходил с 6 сентября по 12 ноября 1929 г. в различных городах Германии и Нидерландов.
Не только сила игры Алехина восхищала любителей шахмат. Каждая сыгранная им партия вызывала восторг всех, кто способен оценить острые тактические стычки, смелые наскоки или запутанные комбинации. Все было в партиях Алехина: вихрь в атаке, каскад выдумок в тактических битвах, неистощимая фантазия. «Гений комбинаций» – вот титул, которым наградил шахматный мир своего чемпиона, и каждое новое выступление короля подтверждало это почетное и звонкое прозвище.
У кого хватило бы смелости поднять руку на столь грозного владыку? Притихли гроссмейстеры, да и кто из них мог рассчитывать на успех в сражении с подобным титаном? В тот период лишь начинали свой шахматный путь молодые: Ботвинник в СССР, Флор в Чехословакии. Целиком ушел в математику и философию Ласкер. Один Капабланка делал еще заявки на свои права, однако и он больше состязался с Алехиным не за шахматной доской, а в писании писем, требуя изменения условий, которые сам же выработал, восседая на шахматном троне. Любители так и не понимали: хочет поверженный чемпион играть матч-реванш с Алехиным или нет?
Все, что может желать шахматный владыка, имел Алехин. Бесспорное превосходство над современниками, полную безопасность шахматного трона. Меценаты лишь недовольно отмахивались на чьи-либо просьбы дать денег на матч с Алехиным. Зачем бросать доллары на ветер? У кого есть хоть малейший шанс побить этого гиганта? Шахматный король имел все основания быть довольным. Он мог царствовать безмятежно, наслаждаться шахматной властью, купаться в лучах славы и всеобщего восхищения.
Но уже к концу этого периода на ослепительном шахматном солнце стали появляться темные пятна. То вдруг без нужды ослабит Алехин свою позицию, нарушив самые элементарные шахматные законы, то проиграет партию, проведя ее столь слабо, что подобной игры устыдился бы рядовой мастер. Вначале эти погрешности утопали в общем блеске, но с каждым турниром становилось яснее, что в творчестве чемпиона происходит какой-то кризис. Удивлялся шахматный мир, вопросительно переглядывались гроссмейстеры, наблюдая срывы Алехина. Временное это явление или начало заката? Что происходит с шахматным гигантом, какой вредоносный недуг истачивает его мощный шахматный организм? Люди спрашивали друг друга, но кто из них мог ответить на эти вопросы? Кто?
…Алехин условился встретиться с Флором в два часа в кафе «Амбассадор». До встречи оставалось больше часа, и он решил еще погулять по центру города. Алехин любил столицу Чехословакии Злату Прагу, ему нравился веселый добродушный чешский народ; мягкие звуки славянской речи напоминали его родину. Но самое главное, здесь он попадал в среду истинных любителей, хорошо понимающих и ценящих шахматное искусство. Если в некоторых других странах шахматного чемпиона часто расценивали как какого-то своеобразного эквилибриста, то в Чехословакии большинство любителей принимало Алехина как настоящего служителя искусств, создателя чудесных шахматных произведений. Поэтому и требовали от него здесь не изнуряющих сеансов вслепую, не рекордных выступлений на многих досках, а консультационных партий, небольших сеансов с часами. В таких состязаниях речь обычно идет не о выдержке, не о рекордах; в подобных показательных играх любители могут наблюдать настоящее мастерство, понять глубину мысли выдающегося гроссмейстера. Быть может, этому способствовало и то обстоятельство, что Чехословакия – страна замечательных шахматных традиций, давшая выдающихся гроссмейстеров – Рихарда Рети, Ольдриджа Дураса, Соломона Флора.
Дважды обошел Алехин вокруг Вацлавской намнести. Ровные спокойные строения центральной площади Праги невольно успокаивали его, воздух слегка морозного зимнего дня приятно освежал. Вдруг за стеклом одной из витрин магазина он увидел знакомую фотографию. «Опять», – подумал Алехин, и его невольно охватило чувство досады и зависти. Подойдя поближе, он увидел большой портрет Флора, водруженный над целой пирамидой ботинок фирмы «Батя». Огромный плакат перерезал наискось окно, крупные буквы призывали чехов: «Покупайте ботинки фирмы «Батя», именно нашу обувь носит Сало Флор». Всего час назад Алехин видел такой же рекламный призыв на окне магазина мужских сорочек, раньше он встречал такие же витрины с выставленными напоказ «флоровскими» тапочками, одеколоном, сигаретами, хотя Флор никогда в жизни не курил.
«Завидуешь, – упрекнул сам себя Алехин. – Ты же всю жизнь считал зависть чувством низменным, недостойным». Еще в юности Алехин выработал привычку периодически делать строгий и объективный анализ каждого своего поступка, давать оценку тем или иным качествам своего сложного и противоречивого характера. Во время таких проверок его внутреннее «я» раскрывалось, разбиралось на части и подвергалось внимательному осмотру, чистке, а если нужно, и «ремонту». Безжалостно определялись в эти минуты самые скрытые пороки; каждое действие получало беспристрастно строгую оценку. Сначала такие ревизии касались только шахматной стороны его существа, затем они стали принимать более широкий характер. Оценке стал подвергаться не только Алехин-шахматист, но и Алехин-человек.
– Посредством шахмат я воспитал свой характер, – любил повторять Алехин в разговорах с друзьями, в статьях и лекциях.
Выводы подобных самоанализов бывали порой совсем неожиданными и оригинальными, человеческие качества и пороки приобретали оценки, обратные общепризнанным. Взять такой вопрос: высокомерие – порок или качество, необходимое человеку? Обычно принято расценивать высокомерие как порок, Алехин же (по крайней мере для себя) пришел к обратному выводу. Если высокомерие порок, если от него нужно избавляться, чем же тогда можно оградить себя от назойливого любопытства и притворного участия людей, так и жаждущих покопаться в душе своего ближнего, разбередить в ней самые чувствительные раны? Что иное, как не высокомерие, дает надежный щит против ненависти конкурентов, помогает отражать уколы уязвленного самолюбия? Так же, как и честолюбие, это качество тоже необходимо человеку, стремящемуся достичь успеха в той или иной области. Оно подстегивает его, помогает подняться над людьми, завоевать популярность, славу.