ь партии военных лет, игранные Ботвинником в советских турнирах. В этом сборе нужного материала ему помогал Люпи, также использовавший все свои знакомства, чтобы снабдить ожившего чемпиона нужными материалами.
– Ботвинник – очень грозный противник, – сказал как-то Алехин в разговоре с Люпи. – Опаснее его в мире для меня сейчас никого нет. Он блестящий стратег, превосходно знает и понимает идеи многих современных начал.
– Но вы тоже, доктор, никогда не отличались непониманием дебютов, – перебил его Люпи.
– Да, но он в этом непревзойденный мастер. Моя надежда– в тактике: в этой области я превосхожу его. Там, где начинаются не поддающиеся расчету осложнения, я тоже, на мой взгляд, сильнее Ботвинника. Значит, я должен и подготовиться так, чтобы использовать свою сильную сторону и не дать противнику использовать свою,
– Это вы умеете! Какую глубокую тактику выработали вы в матче с Калабланкой!
– Да, нет уже Капабланки! – печально произнес Алехин. – Рано вырвала его безжалостная смерть. Мы часто ссорились, но я никогда не переставал ценить его редчайшее дарование. Это был величайший шахматный гений, равного которому мы никогда не увидим!
– А вы, доктор?..
– Я что, я… труженик.
С минуту они помолчали, затем Люпи спросил:
– А дебюты вы уже наметили?
– Кое-что уже ясно сейчас, – ответил чемпион. – Белыми буду, как правило, играть е-два, е-четыре. Если будет испанская, тут для меня трудностей не будет. Я всю жизнь играю испанскую.
– Нет! Он обязательно изберет французскую защиту! – воскликнул португалец. – Это же его любимый дебют.
– Ну, где-где, а в этом-то начале я умею осложнять игру. Прямо с первых ходов.
– Да. Вы иногда такое придумываете! Помните матч с Эйве?
– Хуже черными, – продолжал Алехин, не слушая Люпи, – здесь я, откровенно признаться, не так уверен. Придется поработать…
– А вы не боитесь, что не выдержите большую дистанцию трудного матча?
– Я думал об этом, – немного нахмурившись, ответил Алехин. – Ботвинник моложе меня на девятнадцать лет, и это, конечно, большое преимущество.
– Вам нужно как следует отдохнуть!
– Опять отдохнуть! – воскликнул Алехин. – Лучше не говорите мне этого слова!..
– Ну, поправиться, подкрепить здоровье. Ваш противник молодой, здоровый.
– Но ведь я буду играть в Москве! Значит, мне тоже нужно будет сбросить лет десять, – улыбнулся чемпион мира.
Сообщение о вызове Ботвинника и согласии Алехина на матч немедленно появилось как сенсация во всех газетах мира. Любители шахмат всех стран радостно приветствовали предстоящую встречу сильнейших шахматистов современности: однако те, кому такая встреча мешала без игры завоевать титул сильнейшего в мире, подняли крик. «Позор! Русские хотят играть с коллаборационистом Алехиным, – писали они в газетах. – Мы лишили Алехина звания чемпиона мира, а Ботвинник вновь поднял его на шахматный трон. Международная шахматная федерация должна запретить этот матч!»
Алехин болезненно переживал такие выпады, он боялся, как бы врагам не удалось сорвать его встречу с советским чемпионом. Но немногие корыстные нападки тонули в общем одобрении людей благоразумных, объективно расценивающих предстоящую встречу. «Россия как заботливая мать поддержала блудного сына в самый трудный для него момент», – писала чешская газета, и эти строки вызвали у Алехина волну благодарности к покинутой им когда-то родине. Крики желавших сорвать матч становились все слабее, и было ясно, что им не удастся повлиять на советских шахматистов, твердо решивших провести матч своего лидера с чемпионом мира. И Алехин уже не сомневался, что вновь настало время всеобщего признания, что скоро осуществится его поездка в Москву.
На закате погожего мартовского дня Алехин отдыхал после обеда в кресле в фойе «Парк-отеля». Портье видел, как он с полчаса перелистывал скопившиеся за неделю газеты на различных языках, изредка углубляясь в какую-нибудь статью. Вдруг он заволновался, стал беспокойно озираться по сторонам, видимо, ища, с кем бы поделиться мучившими его мыслями. Потом он встал, подошел к портье и попросил соединить по телефону с Люпи. Пока телефонистка устанавливала связь, Алехин не выпускал газеты, беспокойно выстукивая нервную дробь пальцами по столу. После неоднократных попыток телефонистка нашла Люпи в одном из клубов.
– Люпи. Это Алехин! – порывисто закричал в трубку взволнованный русский. – Я вас очень прошу, приезжайте ко мне. Да, да, сейчас, именно сейчас! Это очень важно, так важно, что вы и представить не можете. Приедете? Благодарю вас. Жду у входа в отель.
Минут через десять появился изрядно запыхавшийся португалец. Едва поздоровавшись, Алехин увлек Люпи к столику и показал взволновавшую его статью.
– Ну и что? – удивленно спросил Люпи, кончив читать статью.
– Как что! Черчилль хочет снова начать войну. Как вы можете говорить об этом спокойно!
– А, кто обращает внимание на эти речи!
– Речи! Хороши речи! Мир потерял разум. И это в тот момент, когда с Ботвинником уже все договорено!
– Не волнуйтесь. Поедете, будете играть, ничего не случится.
– Уже дважды моя поездка в Москву была близка, и каждый раз что-нибудь мешало. В тридцать пятом году проиграл матч Эйве, в тридцать девятом – война. Если еще раз сорвется, я не выдержу!
– Почему сорвется? Никакой войны не будет, – успокаивал португалец.
– Сколько бед принесли мне эти войны! И теперь, когда самое страшное уже позади…
– Ничего, доктор, все будет в порядке. Пойдемте лучше погуляем.
Стояла тихая, безветренная погода, гигантские листья пальм бросали на землю недвижимые тени. Океан дремал, серебристо-желтый отблеск луны разрезал на две части его бескрайное полированное зеркало.
Алехин успокоился. Под влиянием красоты чудесного вечера он размечтался и делился своими планами, надеждами, опасениями.
– Как вы думаете, Люпи, захочет Ботвинник играть со мной матч именно в Москве? А почему бы и нет – это же ведь его дом… Неужели я все-таки попаду в Москву? Даже не верится. Знаете, я поставил обязательным условием приезд в Москву за три месяца до начала матча. Нужно все осмотреть: дом, где родился, гимназию. А может, и не найдешь – там все перестроили, говорят, сломали. Потом съезжу в Ленинград, я же там звание гроссмейстера получил. Может быть, даже успею в Сибири побывать. Вам трудно себе представить, что такое Сибирь. Сплошные леса и морозы. Вот у вас уже весна, тепло, а там морозы до сорока градусов. Но как хорошо! Скорее бы, не терпится! Я теперь понимаю Куприна. Русский писатель Куприн. Да-да, именно он написал «Марабу». Так вот, когда он собирался возвращаться из Парижа в Москву, то говорил в нетерпении: «Если поезд не пойдет, я по шпалам пешком доберусь до Москвы». Я его понимаю – дом, родина…
– А у вас родные в Москве есть? – спросил Люпи.
– Нет, все померли. Брат Алексей до войны, сестра Варвара недавно.
– А знакомые?
– У, много! Придут смотреть. В Москве я должен играть хорошо, там столько строгих ценителей. Как они разгромили по радио американцев! А те хвастались – мы многократные чемпионы мира!
– А что с вашей подготовкой?
– Работаю каждый день. По нескольку часов. Кстати, хорошо, что напомнили. Мне пора. Спасибо, что приехали, а то бы я не смог заниматься.
– Может быть, выпьем по рюмочке? – предложил Люпи.
– Нет, с этим покончено! Только после матча… Простите, что потревожил вас, Люпи.
– Ну, что вы! До свидания, доктор.
– До свидания, Люпи. Завтра обязательно приходите. Поедем в агентство. Нужно уже думать о билетах в Москву.
Портье, заметно изменившийся в последнее время, с улыбкой встретил Алехина.
– Ваш ужин в номере, доктор, – сообщил он, подавая ключ.
– Спасибо. Запишите, пожалуйста, чтобы меня не беспокоили до десяти утра. Знаете, хочу немного поработать, – как бы извиняясь, сообщил Алехин.
– О, конечно, конечно! Все будет сделано, я передам сменщику. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи!
Было уже поздно, в коридорах стояла тишина. По мягкой ковровой дорожке Алехин прошел к своему номеру, открыл дверь и на миг замер на месте. В раскрытое окно номера ворвался широкий сноп лунного света, вдали внизу сияла чудная панорама приморского курорта.
Алехин забыл про занятия и долго стоял у окна. В задумчивости он медленно переводил взор с желтого диска луны на безграничную гладь океана, с таинственных теней густого парка на белеющие в лунном свете узорчатые здания. Вдруг память перенесла его в другую лунную ночь, с искристыми бликами санного следа, с зеленоватым морозным венцом вокруг круглого диска луны. Родные картины вызвали в груди щемящее чувство радости. Вот через людную Смоленскую площадь с трудом пробирается трамвай, его звонки едва перекрывают крики торговок и говор покупателей. А рядом Плотников переулок, низкий дом, уютный садик с большим старым дубом.
Слышатся веселые голоса Варвары, ее подруг. И чего они шумят, не дают до конца рассчитать все варианты!..
А это что такое? Величественная гостиница «Москва» и рядом палатки торгашей. Ах, да, ты просто перепутал старое с новым! Палатки – это же было давно, теперь их уже нет, ты же об этом сам читал в газетах. А там Колонный зал. Сотни пионеров в красных галстуках, с задорными лицами тянут для автографов книжки, тетради, блокноты. «Только не давайте сеансов против московских пионеров, – слышит Алехин голос Эйве. – Это очень опасно, побьют!» А вот и сияющая лестница Колонного зала. По-молодому стройный, в вечернем строгом костюме, он медленно поднимается со ступеньки на ступеньку, а по сторонам сотни любителей шахмат тянут к нему руки, улыбаются, кричат: «Браво русскому чемпиону мира! Да здравствует товарищ Алехин! Товарищу Алехину ура!» И он, растроганный, еле успевает кланяться по сторонам. Вот оно, долгожданное признание, миг истинного счастья! Поклоны, поклоны, рукопожатия – как много у него друзей, как много родных, близких людей…
Но все исчезло. Вновь было окно, лунный свет и океан вдали.