я, поскольку Петербург в этом смысле открывал много возможностей.
Можно представить, какой контраст они с Алехиным собой представляли во время совместных прогулок. Алехин в своей учебной форме больше напоминал грубоватого и закрытого военного, а Капабланка выглядел утонченным дипломатом. Он знал себе цену, чувствовал себя всегда уверенно, тогда как Алехин был полон сомнений и на публике не мог быть столь же естественным и раскрепощенным. Но каким-то чудом они тогда сошлись, между ними даже проскочила дружеская искра… Увы, спустя годы хорошие отношения разрушились, как Европа под немецкими бомбами. Да и Алехин стал другим – уже не таким забитым, более резким, манерным, в чем-то даже наглым. А тогда, в Петербурге, для них наступила счастливая пора. Один великий юноша уверенно двигался к званию сильнейшего в мире, другой видел четкий ориентир и следовал за восходящей звездой всюду, где мог, надеясь однажды превзойти. Но постепенно они сходились на вершине, где должен был закрепиться либо один, либо другой – отсюда и нараставшие вражда, раздражение и взаимные обиды.
Планы, которые строили тогда шахматисты, на время – а для кого-то и навсегда – разрушила Первая мировая война (в частности, она надломила Акибу Рубинштейна, у которого сорвался матч на первенство мира, а Карл Шлехтер и вовсе не смог пережить эти события, скончавшись от последствий голода). И если Капабланка сбежал от войны за океан, то Алехин… угодил в немецкую тюрьму!
И не без участия кубинца.
Глава 6. В немецком плену
Капабланка словно чувствовал, что Европа находилась на пороге кровавой бойни, бессмысленной драмы, в которую угодят миллионы. Ему пришло назначение на должность генерального консула в Берлине, однако не срослось – все его мысли были теперь сосредоточены на скорейшей поездке в Буэнос-Айрес. Капабланка оставил Петербург, не поехал даже в Мангейм, куда его пригласили на турнир, – слишком уж маленьким оказался призовой фонд. Не стали играть в Мангейме также Ласкер, Рубинштейн и Шлехтер.
Зато по воспоминаниям Петра Романовского Александр Алехин был только рад отсутствию Капы: «Приезду Алехина предшествовала любопытная история. Он долго не отвечал на приглашение оргкомитета принять участие в турнире и, наконец, дня за три до начала соревнования прислал телеграмму примерно такого содержания: “Прошу сообщить, участвует ли в турнире Капабланка?” Оргкомитет был крайне обескуражен этой телеграммой. Его членам очень хотелось бы, чтобы Алехин участвовал в турнире, причем большинство из них полагали, что Алехин ищет встречи с Капабланкой и что без участия последнего турнир будет для Алехина малоинтересен. Хотя уже почти выяснилось, что Капабланка не примет участия в турнире, оргкомитет дал Алехину уклончивый ответ, вроде того, что некоторые шансы на участие Капабланки еще сохраняются. Зайдя за Алехиным, чтобы вместе идти на турнир, я не удержался и спросил, чем вызвана его телеграмма, на что он ответил: “Если бы участвовал Капабланка, то не играл бы я. Дело в том, что все ближайшие годы я должен готовиться к моему матчу с Капабланкой на звание чемпиона мира. Для этого мне надо брать только первые призы. Сейчас я еще слабее Капабланки, и, значит, мне в случае его участия пришлось бы довольствоваться в лучшем случае вторым местом, что совсем не входит в мои расчеты”. “Однако чемпион мира пока что Ласкер”, – заметил я. “Это неважно, – ответил он, – скоро им будет Капабланка”»1.
В Мангейме прежде спокойная жизнь Алехина закончилась. Отныне он поневоле стал воином. Ему предстояло разить сверкающим мечом демонов, которых вновь и вновь подсылала злодейка-жизнь. Кошмарные события, происходившие с ним, подтачивали его изнутри, словно неизлечимые язвы. Вместо того чтобы в тепличных условиях расти в первоклассного шахматного мастера, он вынужден был слишком много внимания уделять внеспортивным коллизиям. На утлом суденышке Алехин то и дело попадал в шторм: поднимались огромные черные волны, готовые смести его, сокрушить – и каким-то чудом он справлялся, выживал. Но как знать, вероятно, все последующие события и закалили его чемпионский характер, превратили в единственного человека, способного победить Капабланку. А для этого нужны были особенные, сверхчеловеческие данные, ведь Капабланка в какой-то момент стал живым воплощением шахматного идеала.
Хосе Рауль все же заехал в Берлин, чтобы решить несколько формальных вопросов по своему несостоявшемуся назначению в консульство, сыграл там 10 партий в блиц с Ласкером (победил с хорошим перевесом), а потом сел на немецкий корабль и поспешил отбыть из Европы, где начиналась война, какой мир еще не знал. Кубинцу пришлось слегка поволноваться: чтобы не привлекать внимание британцев, корабль некоторое время шел без света. Капабланка отделался легким испугом, однако спортивная цена оказалась непомерно высока. С 1911 года Капа бегал за Ласкером, пытаясь уговорить его провести матч за шахматную корону, но тот всегда уклонялся, умело маневрируя. С началом войны Капабланке, отрезанному от пылающей в огне Европы, пришлось отложить мечты о титуле на долгие пять лет, хотя он считал, что достиг пика своей формы за всю карьеру, – слабоватым ощущал себя лишь в дебютах.
Но он хотя бы оказался в безопасности, а вот Алехину повезло куда меньше. Когда он прибыл в Мангейм, боснийский серб Гаврило Принцип уже убил австро-венгерского эрцгерцога Франца Фердинанда. Германия пообещала помочь Австро-Венгрии в случае войны с Сербией, и тогда Российская империя уже не имела шансов остаться в стороне от конфликта, в который собирались втравить братьев-славян. Сильнейшие армии Европы начали мобилизацию войск, военные муравьи стали разбегаться из своих муравейников по чужим территориям, чтобы пожрать друг друга.
И в этой ситуации Алехин обрушился на своих соперников в Мангейме. 21-летний шахматист появился в зале за два часа до соревнований. Он чуть отрастил усы, которые на вид делали его немного старше. Непослушный чуб, о котором часто вспоминали его однокашники, исчез – Алехин расчесывал волосы на пробор. Одевался тоже очень солидно. В Мангейме носил приличный костюм: светлый пиджак, под ним – рубашка с галстуком. Это уже был не скромный, рассеянный юноша, поглядывавший на шахматных гуру снизу вверх, а уверенный в своих силах молодой человек, которого примечали, когда он появлялся на представительных турнирах. Соперники собирались группками, обсуждая его игру, пытаясь понять, как избежать нуля очков в партиях против юного правоведа. Садясь за доску, он испепеляюще смотрел на игроков, а его рот превращался в прямую, жесткую линию. Конечно, Алехина уже тогда побаивались. На фоне маститого трио – Ласкера, Рубинштейна и Капабланки – он находился в тени, но делал все, чтобы выскользнуть из нее, заявить о себе громче. В арсенале Алехина появлялось больше коварных орудий, и сопротивляться его азартному натиску за доской становилось все проблематичнее.
Когда он разворачивал свои смертельные комбинации на мангеймских досках, австро-венгерская тяжелая артиллерия стремилась превратить Белград в руины. Николай II писал экстренную телеграмму немецкому коллеге – императору Вильгельму. Но ничего поделать было нельзя. Мир агонизировал, а 1 августа точка невозврата оказалась официально пройденной – Германия объявила России войну.
Военная машина набрала тогда невиданную мощь. Были впервые применены химическое и газовое оружие, на полях сражений появились внушавшие ужас металлические чудовища – танки. Люди в очередной раз проверяли друг друга на живучесть, и вдруг оказалось, что человек слишком хрупок для этой неслыханной по уровню жестокости мировой костедробилки. Поля сражений были усеяны трупами, в семьи врывалось оглушавшее горе, а все потому, что политики в очередной раз сошли с ума и решили отказаться от мирной риторики, забыв о совести и морали.
В какой-то момент Алехину сообщили, что участвовать далее в мангеймском турнире невозможно, и выдали приз за первое место – 1100 марок.
Петроградская газета «Вечернее время» выходила с громадным словом «ВОЙНА» на первой полосе. В статьях затрагивались события, происходившие на фронте, – тяжелые бои и потери, печальная участь многих солдат, ожидание близких… Интервью с Алехиным, которого немцы держали в тюрьме и почти расстреляли, сейчас кажется сенсацией, но его разместили лишь на третьей странице газетного выпуска № 906 (13 (26) октября 1914 года). На передовице бывший полковой офицер, переполненный состраданием, писал о перебоях с корреспонденцией и доставкой ценных бандеролей на фронт, о том, что армия не получает вестей с Родины. «Жить неделями, месяцами, бок о бок со смертью, в лишениях, в страшно напряженном состоянии, в тревожных заботах и думах о близких – и быть от них оторванными той нравственной и духовной связью, которая заключается в строках, написанных любимой или дружеской рукой. Ведь в трех словах: “Жив, здоров, целую” – целый душевный мир, глубокая радость и облегчение для тех, кто тоже томится вдалеке от походных биваков, молится и плачет в тяжкой неизвестности. Это такое серьезное дело, в нем столько заложено того, что Наполеон называл “моральным элементом”, от которого на три четверти зависит победа, что необходимо на него обратить самое серьезное внимание. Получая письма из действующей армии (далеко не все, мне посылаемые), я неизменно читаю жалобы и упреки: “Ни одного письма не получил. Пришли, ради Бога, папирос, теплых вещей, то и то. Не вижу газет неделями”. <…> Табак, папиросы, шоколад – не прихоть. Это необходимость, это питание на войне. Посмотрели бы вы, с каким наслаждением наш серый герой где-нибудь в окопе, после боевой работы, свернет “козью ножку” или “цыгарку”, глубоко и с наслаждением затянется, изысканно-длинно сплюнет, опять затянется ароматным куревом; “Дюбек, от которого черт убег” – и вы поймете его самочувствие по довольной, широкой улыбке».
В интервью Алехина тоже кипят эмоции. «Прямо сплошной кошмар ужаса, какой-то страшный сон. Те нравственные и физические страдания, которые мне пришлось пережить