<…>, не поддаются ни рассказам, ни описанию», – заявил шахматист.
Хотя поначалу все шло неплохо. «Шахматный турнир в Мангейме начался 5 июля (по старому стилю) при участии небывало большого числа русских шахматистов, которые с честью поддерживали свою славу, – рассказывал Алехин журналисту петроградской газеты. – В турнире маэстро я шел на первом месте и, не прервись турнир, первый приз остался бы за мной. <…> Слухи о политическом осложнении нас в Мангейме особенно не тревожили. Все же в субботу мы обратились к русскому консулу Броссе, который нас предупредил о серьезности положения. Но немногие ему поверили. Лишь один Сосницкий (редактор шахматного отдела газеты “Новое время”. – С. К.) учел опасность положения и уехал. Но в субботу нас ждало сообщение, что турнир прерывается. Выдачи денежных призов нам пришлось ожидать до понедельника».
Несмотря на катившийся к чертям мир, Алехин решил задержаться в Германии – но по весомой причине: его мать была больна и проходила дорогостоящее лечение в Висбадене, куда и поехал шахматист.
Теперь род деятельности значения не имел, более важной стала национальность. Алехина задержали на железнодорожном вокзале в Висбадене и увели на первый из длинной череды допросов в отдельную камеру. «Спрашивали о самых мелких подробностях. Некоторые вопросы доходили до глупости», – сокрушался Алехин. Малоприятное общение продлилось недолго, и Алехин в прескверном настроении вернулся в Мангейм, когда был уже час ночи.
Город начал преображаться в соответствии с военным временем, люди высыпали на улицы для участия в демонстрациях. Правда, ночное столпотворение было больше связано с дезинформацией. «На улицах у вокзала необычайное оживление. Слышна стрельба. Оказалось, кто-то пустил слух, что над Рейном показался французский аэроплан. В сущности никакого аэроплана не было и стрельба была открыта по тучам», – вспоминал Алехин.
Ему совершенно не хотелось становиться частью всего этого апокалиптичного действа. Оказавшись во власти всеобщей истерии, люди вели себя, как безумцы, и шахматист пробирался сквозь толпу разгоряченных немцев к себе в номер, чтобы хоть немного выспаться и уже утром, на свежую голову, собраться с мыслями и выстроить план дальнейших действий. Но такой роскоши не предоставили местные держиморды, бесцеремонно вломившись ночью к нему в апартаменты. «Не прошло и двух часов, как страшный стук разбудил меня. Ко мне в комнату вошел сыщик, в грубой форме потребовавший, чтобы я немедленно следовал за ним, не давая мне даже как следует одеться», – вспоминал Алехин.
Его и других русских шахматистов, которые приехали в Мангейм в избытке, бросили в арестантскую комнату местного участка, толком ничего не объяснив. Среди задержанных оказался и бывший участник матчей против Эмануила Ласкера Давид Яновский, который после всех этих передряг эмигрировал в США, где стал третьим по силе игроком после Капабланки и Маршалла.
В клетку к шахматистам подсадили подозрительного субъекта, который внимательно следил за их разговорами. Лишь под утро Алехина посетил местный шеф полиции и с загадочным видом сообщил, что получил специальную телеграмму. Оказалось, немцы обнаружили фотографию Алехина в журнале – он позировал в правоведческой форме. Пленители шахматиста сочли, будто он является русским военным. Возможно, они даже подумали, что под маской игрока скрывался разведчик, приехавший в Германию, чтобы выведать военные секреты. Если бы они подогнали свои подозрения под удобную для себя «доказательную базу», все могло бы закончиться для Алехина совсем скверно. Военное время не терпит сантиментов.
«В сопровождении сыщика меня вывели на улицу, где бушевала толпа, настроенная весьма бурно. Мой спутник обратился ко мне с вопросом, хочу ли я ехать или идти пешком, причем добавил, что идти очень далеко. Сели на трамвай. Однако, что меня сильно удручало, – это то, что сопровождавший меня сыщик меня утешал и как будто даже жалел», – рассказывал дальше Алехин.
Его привезли в каземат, отдав на поруки немецкому офицеру, и продержали в стесненных условиях еще сутки, применяя известную тактику запугивания. Кормили едой, которую, по словам Алехина, не стала бы есть даже собака. «Наконец пришел полковник, спросил меня, кто я, а когда он узнал, что я русский шахматист, участник турнира в Мангейме, он мне объявил, что я свободен», – сказал Алехин.
Однако в гостинице, куда вернулся шахматист, отказывались более принимать русских – и выгнали его на улицу. Тогда Алехин пошел к американскому консулу, чтобы уладить конфликт. Тот был с ним любезен, нашел другую гостиницу, где шахматисты переночевали и твердо решили на следующий день сделать все возможное, чтобы наконец выбраться из Германии.
«На наше несчастье защиту интересов русских подданных передали не американскому, а испанскому консулу, который нас утешил сообщением, поразившим нас как громом, – продолжил Алехин. – Он нам сообщил, что получил из Берлина сведения, что все имущие русские должны уехать в Баден-Баден, а неимущие будут этапом отправлены на принудительные работы в Донау-Эшенген».
Поезд, на который сели шахматисты, чтобы доехать до Баден-Бадена, переполняли немецкие солдаты, нервировавшие русскую делегацию. В итоге до пункта назначения они так и не добрались.
«Кондуктор, разнюхав, что мы русские, и желая сделать нам радость, сказал, что в Раштатте – старой военной крепости – нам пересаживаться. Мы вышли на перрон и тотчас же были окружены солдатами. Нам заявили, что мы арестованы. Повели нас в отдельную комнату, обыскали. Конечно, ничего противозаконного не нашли. От этого ареста у нас осталось впечатление, что нас скоро отпустят. Увы, наши предположения не оправдались. Можете себе представить, как мы были поражены, когда солдатам было приказано зарядить ружья, а нам попарно выходить на перрон. Здесь, около каждого из нас, было поставлено по два солдата. Нам приказали поднять руки вверх, несмотря на то, что у каждого из нас были в руках саквояжи и вещи. И так мы тронулись в путь. Идти в таком положении было прямо-таки невозможно, причем толпа положительно ревела, когда нас вывели на улицу. Кричали на нас и офицеры, и солдаты. Некоторые из нас не могли держать руки вверх и опускали их, тогда весь “кортеж” останавливался, и опустившего руки начинали бить прикладами и ногами. Меня лично так ударили сзади в ногу, что, несмотря на тупой удар, образовалась рассеченная рана. Кровь шла всю ночь и еще теперь у меня на ноге большой шрам».
Капабланка испытывал определенные неудобства в темной каюте немецкого трансконтинентального лайнера, но это не шло ни в какие сравнения с теми бедами, которые переживал Алехин. Его сутки продержали в военной тюрьме Раштатта. «Ругали нас здесь солдаты ужасно. Говорили, что мы опасные русские шпионы и что с минуты на минуту ожидается приказ, что нас расстреляют. После, однако, нам сказали, что мы свободны от подозрений в шпионстве, и отправили нас в гражданскую тюрьму».
В этой тюрьме русские шахматисты провели две недели. В камере у заключенных не было личных вещей. Алехин вновь жаловался на прескверную еду. «Гулять выводили на крошечный двор, и мы ходили друг за другом, как на арене в цирке. Мы были отданы во власть наглого тюремщика из отставных солдат, который над нами прямо-таки издевался. Так, был случай, что ему показалось, что я на прогулке улыбнулся, и за это я был отозван и посажен в одиночную камеру, где меня держали три дня. Причем он мне заявил, что продержит меня там столько, сколько захочет. Курьезнее всего то, что когда нас из этого ужасного каземата выпустили, то потребовали уплату счета за продовольствие», – описывал свои приключения шахматист.
Единственное, что хоть немного поднимало ему настроение, – любимая игра. Чтобы не терять форму, сокамерники проводили между собой партии вслепую, и это помогало им сохранять присутствие духа.
В один из дней за шахматистами пришли тюремщики и вывели из клеток, но только чтобы повезти в Баден-Баден на новые допросы. Когда и там желаемого результата немцы не добились, русских пленников наконец отпустили в местную гостиницу, приставив к ним наблюдателей. Больше месяца они считались невыездными. «Строгости по отношению к нам были прямо-таки невыносимыми. Так, например, я был оштрафован на пять марок за то, что, сидя в гостинице и играя в шахматы, громко разговаривал и смеялся при открытом окне, чем “нарушил” тишину».
Баден-Баден вообще не жаловал русских: появлялось все больше призывов устроить в их диаспоре погром. В немецкой печати даже пошли разговоры о том, чтобы выслать всех русских в Восточную Пруссию для осушения болот. «Наглость немцев дошла до того, что из окон наших комнат вывешивали флаги, украшение города в дни побед, сообщаемых услужливым агентством Вольфа», – сокрушался Алехин.
Возможность освободить себя из возмутительного плена шахматист получил, лишь когда немцы решили не задерживать более непригодных для военной службы русских. Несколько дней он отказывался от приемов пищи и на медосмотре убедил врача, что находится при смерти, – только тогда ему разрешили отправиться в Швейцарию (по словам Алехина, кроме него из 10 русских шахматистов отпустили только Петра Сабурова и Федора Богатырчука). «Сегодня еду в Москву с тем, чтобы уже больше никогда в моей жизни не ехать в ту страну, где мне пришлось перетерпеть столько страданий и лишений», – такими словами Алехин завершил свое интервью для «Вечернего времени».
Позже он написал Капабланке о своих злоключениях в Германии, уверив его, что дважды был на волосок от смерти. То была дружелюбная переписка, ведь отношения шахматистов еще оставались доверительными.
Снова долго радоваться Алехину не дали – умерла мать Анисья Ивановна.
С матерью у Алехина сложились непростые отношения. Они совсем мало общались на этапах его взросления, хотя именно Анисья Ивановна приучила сына к величайшему пристрастию его жизни – шахматам. Вот только личное пристрастие самой женщины оказалось для нее пагубным. И не только для нее, но и для всех членов семьи.