ыхнула нешуточная страсть. Уроженка Одессы, Надин (так Васильеву называли французские друзья) могла поведать новому кавалеру слезливую историю своей жизни, ведь каждый белый эмигрант, сбежавший от большевиков в Европу, терял существенную часть себя. О погибшем супруге Надин, белом генерале Васильеве, ничего не известно, но в Париже в то время оказалось много вдов, и у некоторых числился приличный капитал. Был он и у Васильевой. А деньги шахматисту нужны были позарез, ведь Капабланка назначил большой призовой фонд за право сыграть против него. Вскоре Надин с Алехиным счастливо зажили в гражданском браке; проблемы в отношениях, и весьма серьезные, возникли позже.
В своей книге «Чемпионы мира, которых я знал» шахматист Геннадий Сосонко несколько пренебрежительно отзывался о Васильевой: «Говорила напыщенно, одевалась вульгарно, была сверху донизу покрыта ювелирными украшениями. Ганс Кмох вспоминал, что когда Алехин оставался в Вене и Надин несколько раз выходила в свет вместе с его женой, официанты в ресторанах шептались: “Снова здесь эта рождественская елка”. Она, словно мамочка, суетилась вокруг Шуры – так его называла»2. Со стороны Надин и впрямь казалась матерью своего звездного возлюбленного – она была старше Алехина на 19 лет. Ее дочь Гвендолин по возрасту не сильно уступала шахматисту. Также все видели, что Алехин выбрал себе достаточно обыкновенную, если говорить о внешности, женщину – и в целом на фоне молодого, статного, широкоплечего блондина, которому сопутствовал грандиозный успех в мире шахмат, серьезно уступала. Но она завоевала Алехина – во многом благодаря своей преданности, крепкой, немного даже сумасбродной любви. Надин буквально пылинки сдувала с возлюбленного! Увы, чувства ее оказались не вполне взаимными. Но конкурировать с истинным объектом страсти Алехина – тем, во что он влюбился раз и навсегда еще в детстве, – не могла ни одна женщина в мире.
Надин стала тенью супруга, зато всегда появлялась там, где он творил свои шахматные чудеса, и разделяла с ним моменты радости (и горя, конечно). А главное, Васильева оказалась свидетельницей самого оглушительного успеха в жизни Алехина – искрометного матча против Хосе Рауля Капабланки, который стал общемировой сенсацией. Находиться в первых рядах, когда человек обретает истинное величие, вершит историю, – бесценная привилегия.
А то, что генеральская вдова чересчур любила драгоценности, – так Париж к тому времени как раз оформлял статус европейской столицы моды! Сама Коко Шанель с удовольствием раскручивала на непродуманные траты русских барышень вроде дочери князя Шервашидзе Мэри Эристави. Волею судеб в Париже оказались толпы видных русских аристократок, которые соревновались друг с другом в том, кто на официальных мероприятиях будет выглядеть эффектнее. Они бежали с родины, успевая прихватить с собой самое важное – фамильные драгоценности, которые прятали в самых неожиданных местах вроде цветочных горшков или складок одежды. Например, княгиня Вера Лобанова-Ростовская во время побега пристроила столько дорогостоящих камушков в своей пышной шевелюре, что на выручку с их продажи можно было жить припеваючи в течение долгих месяцев. Поэтому большое количество украшений на шее и руках Васильевой было не каким-то ее детским капризом, а всего лишь веянием парижской моды. Что до напыщенной речи, то эта особенность Васильевой тоже имела веское обоснование: она получила высшее образование, считалась типичным представителем русской интеллигенции и говорить упрощенно, как какая-нибудь крестьянка, никак не могла – этого бы просто никто не понял.
В год знакомства с Надин Алехин позволил себе пренебречь шахматами, чтобы получить докторскую степень по юриспруденции. Он учился в легендарной Сорбонне и защитил диссертацию на тему: «Система тюремного заключения в Китае» (правда, британская энциклопедия The Oxford Companion to Chess подвергает этот факт сомнению3). Тем не менее с 1925 года русский эмигрант охотно добавлял к своей фамилии почетное «доктор», встав в один ряд с Ласкером – и превзойдя в этом Капабланку.
Шахматные (и не только) успехи Алехина укрепляли его самомнение. Все чаще в речи эмигранта проскальзывали высокомерные фразы вроде «люди моего таланта», о чем позже вспоминали очевидцы (например, историк, писатель и агент советских спецслужб Лев Любимов4). Больше Алехину не приходилось жить с оглядкой, как это было в «Совдепии» – так пренебрежительно называли родину белоэмигранты. Его окружали теперь «свои в доску» князья и герцоги, генералы и полковники, писатели и поэты – люди, которые имели вес сначала дома, а теперь за границей. Они увидели в Алехине надежду, человека, способного прославлять имя русского эмигранта, по какой-то вопиющей несправедливости лишенного родины. Он должен был стать их новым знаменем. Поэтому Алехину прощали высокомерие и менторство. Семена его тщеславия попали в Париже на благодатную почву.
Алехин и Надин проживали в доме № 211 на улице Круа-Нивер, которая начинается на площади Камброн и заканчивается улицей Вожижар. Ее название произошло из-за крестообразного пересечения двух дорог в открытой сельской местности. Во время Первой мировой войны, когда Алехин уже вернулся в Москву из Одессы, в дом № 214 на Круа-Нивер влетел немецкий снаряд, пущенный из мортиры «Большая Берта», которую назвали в честь внучки «пушечного короля» Альфреда Круппа – вот так глубоко продвинулись тогда во Франции противники Антанты. До 1929 года на Круа-Нивер располагался театр Гренель на 1300 мест, куда Алехин мог ходить на спектакли вместе с Надин и вспоминать, как вместе с сестрой Варварой играл дома в постановках пьес Чехова – она тогда делала карьеру в советском кинематографе.
У Алехина в Париже отыскались русские друзья, с которыми он часто играл в шахматы – например, Осип Бернштейн. Вот что вспоминал театральный режиссер Михаил Чехов в книге «Путь актера»: «Я ходил на парижские турниры, участвовал в сеансах одновременной игры Алехина и Бернштейна, бывал у Алехина в гостях и с восторгом следил за его игрой с Бернштейном в уютной семейной обстановке. Личность Алехина меня давно интересовала. Нервность его поражала меня. Его пальцы, например, всегда легко брали с доски шахматную фигуру, но не всегда могли легко выпустить ее: фигура прыгала в его руке и не хотела от нее отделяться. Он почти стряхивал ее с пальцев. Когда он и Бернштейн обсуждали какую-нибудь шахматную комбинацию или анализировали положение, я буквально хохотал, видя, как фигуры стремительно летали по доске, почти не задерживаясь на ней (похоже было на маленький пинг-понг), и как оба маэстро одновременно говорили и одновременно замолкали, когда проблема была решена. Интересно, что на турнирах Бернштейн почти всегда проигрывал Алехину; в домашней же обстановке за дружеской игрой Алехин неизменно проигрывал Бернштейну». Правда, к этим воспоминаниям, как и к любым другим, нельзя относиться как к истине в последней инстанции.
Работали в Париже и различные шахматные кружки, которым обычно выделяли место в кофейнях. Алехин бывал в каждой из таких шахматных секций хотя бы раз. Одну из них назвали в честь эмигранта из Петербурга Петра Потёмкина, известного поэта-сатирика, который в свое время получил приз «Золотое руно» за лучшее стихотворение о дьяволе. Кроме того, Потёмкин отлично играл в шахматы и стал хорошим товарищем Алехина еще в России – с ним он пересекался обычно в квартирниках. В 1914-м Потёмкин победил самого Капабланку! Именно он придумал девиз для ФИДЕ: «Мы – одно племя!» Потёмкин собирал у себя в парижском доме любителей шахмат, а после его трагической смерти от гриппа в 1926-м друзья организовали Русский шахматный клуб его имени (он существует до сих пор, есть официальный сайт5), который открылся в Русской консерватории Парижа. Евгений Зноско-Боровский стал генеральным секретарем клуба; он вообще многое делал для развития французских шахмат, гастролируя по городам Третьей республики. За клуб Потёмкина иногда выступали на первых досках Савелий Тартаковер и Осип Бернштейн. Алехина часто приглашали в консерваторию, и он с удовольствием приезжал, чтобы читать лекции или писать шахматные труды. Было еще легендарное Cafe de la Regence, которое когда-то посещали революционер Максимилиан Робеспьер, первый император французов Наполеон (играл в шахматы за мраморным столом) и посол США во Франции Бенджамин Франклин, а также Дени Дидро, Жан-Жак Руссо, Франсуа-Андре Филидор, Иван Тургенев… Однажды здесь повстречались Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Но захаживали в кафе не только любители шахмат, шашек и виски – венцом шахматной славы клуба стала дуэль игроков экстра-класса – американца Пола Морфи и немца Даниэля Гарвица (победил за явным преимуществом заокеанский гость). В 1910 году новый владелец клуба счел, что надо переделать кафе в ресторан, и большинство шахматистов «переехали» в Cafe de l’Univers.
Александр Алехин частенько появлялся в знаменитом Пале-Рояле (комплекс из площади, дворца и парка напротив северного крыла Лувра), где в одном из павильонов находился шахматный клуб. Там он пребывал в центре внимания, поскольку своих выдающихся шахматистов у республики на тот момент не отыскалось.
Первым официальным чемпионом Франции в 1923 году стал Жорж Рено из Ниццы. Он неожиданно победил Андре Мюффана, который считался фаворитом, поскольку сенсационно показал второй результат на турнире в британском Маргите, где обыграл самого Ефима Боголюбова (Алехину проиграл). Чемпионат Франции заинтересовал Александра Александровича, который в то время как раз переехал на улицу Круа-Нивер. Он дал оценку некоторым партиям для местной газеты, в которой вел собственную колонку Жорж Рено. Во Франции даже проводились женские чемпионаты, только награды выдавали вещами: так, в 1929-м первые два места заняли русские мать и дочь Шварцман – призерам раздали манто, платье, шаль, чулки и духи. Интересно, какой приз получила последняя супруга Алехина Грейс Висхар, которая выиграла чемпионат Парижа в 1944 году?..