Первый официальный чемпионат Франции стал большим событием, укрепившим авторитет местной федерации шахмат. Она насчитывала 150 членов, в стране существовало 28 шахматных кружков. Президент федерации Фернан Гаварри пытался понять, почему в республике так мало занимаются шахматами. Он с этим боролся: например, пробовал включить их в парижские Олимпийские игры 1924 года, но без успеха.
Жорж Рено имел свое мнение относительно отсутствия интереса к шахматам в стране: «Существует нелепая легенда, которая укоренилась из-за невежественности отдельных лиц. Они полагают, что занятия шахматами очень сложны, требуют слишком высокого интеллектуального напряжения. Поэтому люди, которые плохо разбираются в шахматах, строят ошибочные предположения. Например, что для понимания того, как ходят фигуры, нужны месяцы, а самая обыкновенная игра длится часами. Но в шахматах не обязательно думать больше, чем при игре в манилью[11] или нарды. Из-за шахмат мозг не так сильно устает, как принято полагать. Иногда во время тренировок или на турнирах сильные любители “играют руками”, как говорит Алехин, а не головой. Короче говоря, многие игнорируют тот факт, что шахматы могут быть не более утомительными, чем домино»6.
Рено восхищался Алехиным, и это понятно: в Пале-Рояле на русского шахматного гения гроздьями вешались желающие пообщаться, а также сфотографироваться с человеком, которого уже тогда видели будущим чемпионом мира. Он научился безупречно одеваться. На фотографиях эмигрантского периода Алехин выглядит не хуже щеголеватого Капабланки – возможно, в том имелась и заслуга Надин. Сам факт, что его окружали вниманием в самом Пале-Рояле, историческом месте Парижа, тоже наверняка кружил ему голову.
Об этом священном для парижан месте восхищенный Николай Карамзин так отзывался в своих «Письмах русского путешественника» за 1790 год: «Вообразите себе великолепный квадратный замок и внизу его аркады, под которыми в бесчисленных лавках сияют все сокровища света, богатства Индии и Америки, алмазы и диаманты, серебро и золото; все произведения натуры и искусства; все, чем когда-нибудь царская пышность украшалась; все, изобретенное роскошью для услаждения жизни!.. И все это для привлечения глаз разложено прекраснейшим образом и освещено яркими, разноцветными огнями, ослепляющими зрение. – Вообразите себе множество людей, которые толпятся в сих галереях и ходят взад и вперед только для того, чтобы смотреть друг на друга! – Тут видите вы и кофейные домы, первые в Париже, где также все людьми наполнено, где читают вслух газеты и журналы, шумят, спорят, говорят речи и проч. Все казалось мне очарованием, Калипсиным островом, Армидиным замком». Правда, замок после визита Карамзина сгорел, а когда его отстроили заново, в нем располагались уже различные правительственные учреждения. Рядом для удобства построили станцию метрополитена, которая работала с 1900 года (в Москве открытие метро состоялось лишь в 1935 году). Алехин жил в современном, благоустроенном городе, где находилось много деятелей культуры, имелись красивейшие места для прогулок; там он обустроил личную жизнь. А главное, занимался шахматами столько, сколько хотел, играл с лучшими из лучших, подбираясь по уровню мастерства к Капабланке.
Но не все шло как по маслу. С родиной скверные отношения лишь усугублялись. И даже осторожность не выручала. То, что Алехин получил прописку в стране, которая боролась с большевизмом, совсем не добавляло ему очков дома.
И однажды грянул гром.
Глава 17. Русские ренегаты
Ефим Боголюбов оказал существенное влияние на жизнь Алехина, с которым они сыграли несколько матчей за корону. Их трагические судьбы переплелись под конец жизни крепко. Но лишь одного из них до сих пор вспоминают как культовую фигуру в шахматах, а вот другой оказался незаслуженно преданным забвению, хотя имел все основания называть себя величайшим игроком своего времени.
Иногда Алехин отзывался о Боголюбове на грани фола. В его письме 1924 года меценату Норберту Ледереру можно встретить даже такой пассаж: «Я считаю, что господин Боголюбов – не джентльмен. Это человек, от которого в любой момент можно ожидать чего угодно. На каждом турнире, в котором мы участвовали, Боголюбов создавал атмосферу ненависти, зависти и безрассудной, злобной эйфории, что, вне всякого сомнения, мешало мне раскрываться в полной мере»1. И все же симпатия между шахматистами проявлялась куда чаще. Как и все, они ссорились, мирились, потом снова ссорились – и снова шли на мировую. А вообще Алехин и Боголюбов дружили семьями, после турниров ходили с женами по кафе, играли в бридж. И публично обменивались комплиментами. Потому есть смысл остановиться подробнее на личности киевлянина, которая в жизни Алехина играла по меньшей мере роль ладьи. И постепенно подвести к событиям, которые оставили обоих «за бортом» Советского Союза.
Ефим Дмитриевич родился в селе Станиславчик Киевской губернии в семье сельского священника. Окончил Киевскую духовную семинарию, затем учился на сельскохозяйственном факультете Киевского политехнического института, по некоторым данным, окончив только два курса – прямо как Капабланка, недолго задержавшийся в Колумбийском университете. Шахматами увлекся лишь в 15 лет, но благодаря упорному труду добился успеха, а в 1913-м получил звание мастера на турнире в Петербурге, где занял восьмое место (обыграл победителя Алехина).
Вскоре оба поехали на турнир в Мангейме и попали за решетку, где играли друг против друга партии вслепую – тогда-то и начал в Боголюбове просыпаться истинный талант. Если Алехин сумел бежать из Германии, то Боголюбов осел в живописном южно-немецком городке Триберг-им-Шварцвальд. Шварцвальд (на немецком – «Черный лес») – место обитания героев братьев Гримм. Темноватые ели, росшие на склонах гор, создавали ощущение сказки. Уютные невысокие домики в самом эпицентре немецкой природы оказали на Боголюбова неизгладимое впечатление, и однажды он забыл о родных березках, поселившись в Германии навсегда.
Вот что писала Марина Цветаева, побывавшая с родителями в Триберге в 1904 году:
Ты, кто муку видишь в каждом миге,
Приходи сюда, усталый брат!
Все, что снилось, сбудется, как в книге —
Темный Шварцвальд сказками богат!
Все людские помыслы так мелки
В этом царстве доброй полумглы.
Здесь лишь лани бродят, скачут белки…
Пенье птиц… Жужжание пчелы…
Погляди, как скалы эти хмуры,
Сколько ярких лютиков в траве!
Белые меж них гуляют куры
С золотым хохлом на голове.
Тихое, спокойное местечко, где так легко обрести душевный покой – особенно после изматывающих шахматных баталий…
При этом достопримечательностей в Триберге было совсем немного. Выпускника семинарии могла заинтересовать разве что паломническая церковь «Мария в огне» XVIII века. Неподалеку от церквушки находилась каменная виселица, построенная так, чтобы ее хорошо было видно горожанам, – в средневековом Триберге, бывало, казнили за колдовство. Ефим Дмитриевич тоже мог сойти за колдуна, если говорить о его невероятном игровом прогрессе, когда киевлянин в кратчайшие сроки прошел в шахматах путь от лилипута до Гулливера. Но к счастью, за такое «колдовство» в Германии не казнили.
В Триберге шахматист поначалу жил непостоянно, активно участвуя в городских турнирах. Соревнования организовывал президент Петербургского шахматного клуба Борис Малютин, обеспечивая призовые фонды, – так у Боголюбова появлялись средства к существованию. Шахматист влюбился в дочь местного учителя Фриду Кальтенбах. Это была женщина малосимпатичная, больше похожая на работницу сельской фермы, зато верная, готовая ждать сколько потребуется (ему пришлось почти на год оставить ее вскоре после знакомства). Боголюбов путешествовал по Германии, Швеции, долгое время делил квартиру с немецким шахматистом Фридрихом Земишем, которого демобилизовали из вермахта. В 1920-м он наконец вернулся в Триберг и сыграл свадьбу с Кальтенбах, а вскоре у них родились дочери, Соня и Тамара. Первое время своей эмиграции Алехин жил у Боголюбова, пока не перебрался в Париж.
В Триберге начался стремительный взлет Ефима Дмитриевича к шахматному Олимпу, который он надеялся однажды покорить. Возносясь, Боголюбов широко и уверенно взмахивал крыльями. Он одерживал красивые победы над сильнейшими игроками. А прежде провел колоссальную работу над собой, чтобы развить главный талант – шахматную фантазию, которая делала его свободным художником за доской, немного авантюристом, способным заглянуть за горизонты, недоступные скучным прагматикам. Иногда фантазии чересчур увлекали его пылкую натуру, но обычно вели к победам, а также призам за самую красивую игру. Займись Боголюбов шахматами пораньше, пробуди фантазию в более нежном возрасте, возможно, именно он стал бы царствовать в шахматах, но история не терпит сослагательного наклонения.
В Киеве его знали скромным молодым человеком и ласково называли Боголь. Он был не очень-то честолюбивым, в чем-то даже серым, зато в Европе быстро выкристаллизовался его шахматный дар – и поднялась самооценка. Как-то он сказал, что, играя белыми, выигрывает благодаря цвету, а играя черными – «потому что Боголюбов».
Спустя два года после свадьбы, в том числе за счет выручки от победы на супертурнире в словацком Пьештяне (второе место разделили Алехин и Шпильман), Боголюбов купил трехэтажный особняк в Триберге неподалеку от ступенчатых водопадов (позже новое место жительства Ефима Дмитриевича стало известно как «дом Боголюбова», а шахматист превратился в важную достопримечательность города).
Его игра становилась образцовой, хотя Боголюбову не хватало выдержки, присущей Алехину или Капабланке (но те были уже и не совсем людьми в шахматах – скорее, полубогами). Посему гастроли гроссмейстера Боголюбова в СССР проходили на ура, ведь у местных шахматистов появилась отличная возможность понять и оценить свой настоящий уровень на фоне первоклассного мастера. Боголюбов ездил по советским городам, не ограничиваясь Ленинградом, Москвой или родным Киевом: он мог запросто заглянуть в какой-нибудь Орел или Курск, чтобы прочесть там лекцию о турнире в Нью-Йорке или показать диковинный для советского зрителя сеанс одн