12. Она отлично играла в шахматы (становилась чемпионкой Дворца пионеров), любила также бильярд и преферанс. Кубинец дал согласие и вскоре увидел очаровательную короткостриженую брюнетку с выразительными миндалевидными глазами, которые будто смотрели в самую душу – она эффектно подводила их тушью. Улыбка на ее чувственных губах тоже поражала мужчин до глубины души, как и то, что она говорила: девушка отличалась не только красотой, но и глубоким пониманием жизни, высокой культурой и независимыми суждениями. Капабланка подсел к ней за столик с карманными шахматами и настолько был очарован, что когда певица взялась за коня, поднял руки и сказал: «Я сдаюсь!» При этом Капабланка делал все, чтобы успеть из Москвы домой к жене и детям аккурат к Рождеству… Вот такая амбивалентность кубинского сердца!
В 1925 году на экранах появился черно-белый фильм Всеволода Пудовкина «Шахматная горячка», в котором небольшую роль сыграл Капа, сумев на этот раз превзойти актера по профессии Алехина. И фильм получился яркий, он вошел в историю кинематографа. В Москве женатый кубинец действительно пользовался невероятной популярностью у барышень, и любовная тема стала центральной в удивительно смешном и трогательном кино, памятнике эпохи (правда, сам Капа в сердечных коллизиях, выдуманных сценаристом, не участвовал).
Поклонники осыпали Капабланку подарками, особенно цветами и коробками конфет. Многие советские граждане пытались копировать манеру кубинца одеваться; некоторые элементы его одежды надолго вошли в московскую моду (в частности, запонки). Секрет его невероятной популярности оказался прост: в СССР вышли книги о Капабланке, в том числе автобиография13. Советские люди увидели в нем волшебника, человека, который сделал себя сам. Молодой, жаждавшей громких свершений стране такой человек был ожидаемо интересен.
И все же, несмотря на неудачи на турнирах в Нью-Йорке и Москве, Капабланка оставался сильнейшим игроком. Его уровень если и падал в отсутствие достойной практики и штудирования шахматных наук, то очень медленно. Интуитивное понимание игры позволяло ему держать высоко задранную планку и при этом не тратить жизнь на одни только шахматы.
Немецкий шахматист Жак Мизес в своей статье дляBerliner Tageblatt очень образно сравнил кубинца с Эмануилом Ласкером: «Стиль Ласкера подобен стакану с чистой водой, куда подмешана капелька яда. У Капабланки в стакане вода еще чище, и капельки яда в ней нет». Капа умудрялся делать шахматы простой, прозрачной игрой, но этой легкостью обладал лишь только он, словно у него были некие сакральные, недоступные простым смертным знания.
Пожалуй, Алехин оставался единственным человеком, который мог бы, в том числе за счет большого объема черновой работы, разрушить простую, но убийственную игру ленивого и при том гениального чемпиона мира. В 1926 году в его «охоте на Капабланку» наступил переломный момент. Пока кубинец организовал себе «творческий отпуск», объявив о намерении провести защиту титула в 1927-м, Алехин поучаствовал в шести международных турнирах: в половине из них он взял первый приз (Гастингс-1925/26 – разделил 1–2-е места с Миланом Видмаром, Скарборо и Бирмингем), а еще в двух стал вице-чемпионом (Земмеринг и Дрезден – там победили Шпильман и Нимцович соответственно). Однако у Алехина появился и повод для серьезного беспокойства. В список претендентов на матч к нему, Рубинштейну и Боголюбову прибавился Арон Нимцович, поскольку в Дрездене уроженец Риги оторвался от Алехина аж на полтора очка! И вообще в 1920–1930-е этот шахматист оказался в числе самых ярких и сильных игроков, а на его визитной карточке не зря появились слова «вечный кандидат в чемпионы мира».
Нимцовича и Алехина многое роднило, и речь не только о шахматах. Арон Исаевич, как и Александр Александрович, вынужден был с тяжелым сердцем оставить родину (и поселиться в конце концов в Дании). У него тоже имелся свой зуб на большевиков, которые оставили его ни с чем. Рига, где он жил в лихолетье, то занималась белогвардейцами, то пребывала в немецкой оккупации после Брест-Литовского соглашения, то в ней квартировали части Красной Армии – практически то же самое было в Одессе, где едва не расстреляли Алехина. Молодого Нимцовича хотели сделать красноармейским добровольцем, но Арон Исаевич смог избежать этой участи по причине близорукости (Алехина не призывали в армию из-за проблем с сердцем). По другой версии, Нимцович симулировал сумасшествие, заявив врачебной комиссии, будто у него на голове сидит муха, хотя ее там вовсе не было. Эту странную версию «откоса от армии» приводил шахматист и журналист Ганс Кмох. Однако исследователи биографии Нимцовича, датчане Пер Скьолдагер и Йорн Эрик Нильсен, усомнились в ней14. По их версии, вероятнее всего, Кмох ради создания красивой легенды воспользовался эпизодом из жизни Акибы Рубинштейна, который в 1911 году рассказывал в купе поезда своему немецкому коллеге Жаку Мизесу, что выступить лучше на очередном турнире ему мешала муха, которая постоянно жужжала над ухом, не давая сконцентрироваться.
Главные проблемы в зажиточной семье Нимцовичей возникли в январе 1919 года, когда Красная Армия заняла Ригу, после чего там начался «красный террор». «Это время стало худшим в жизни Нимцовича и спровоцировало в нем враждебное отношение к большевикам до конца его дней», – писали Скьолдагер и Нильсен и привели статью, где Арон Исаевич вспомнил эпизод из жизни, когда его едва не убили. «На улицах было темно. Вахтеры заставляли закрывать все двери и не открывать их, если только не появлялось особое распоряжение. В нашей квартире тоже было темно, члены семьи находились в тревожном ожидании. Неожиданно раздался грубый стук по воротам, стучали явно ружейными прикладами. Через некоторое время вахтер открыл ворота, и мы услышали тяжелые шаги по лестнице. В дверь постучали. Я мог открыть, но моя мама – а мы жили в крупных апартаментах – сказала: “Не открывай, ради всего святого! Молись Господу о чуде!” И так и случилось, Господь позволил чуду явиться. Шаги прекратились. Но спустя десять минут мы услышали их снова. В то же время в другую нашу дверь робко постучали. Это был сосед, который хотел привлечь внимание. “Вы можете им открыть, – сказал он. – Это всего лишь большевики, они просто ищут немецких солдат”». По словам Нимцовича, после этого он открыл дверь, за которой находились красноармейцы, и увидел перед собой девять вооруженных до зубов человек. Один из них целился ему прямо в голову, разозлившись, что ждать пришлось так долго. «Я притворился, что мне весело, и немного улыбнулся. Возможно, это спасло меня. Если бы я выглядел напуганным, он точно осуществил бы свои намерения», – предположил Нимцович. Солдаты принялись ходить по квартире в поисках немцев, и Арон Исаевич в той критической ситуации прибегнул к юмору, сказав, что вряд ли враги большевиков настолько малы, что способны уместиться в выдвижном ящике. За эту дерзкую шутку его отругали, но бить не стали. А когда опасные визитеры ушли, Нимцович обнаружил, что в доме не хватает пальто и дюжины серебряных ложек. «Большевики “освободили” нас от этого. А может, именно такую свободу они и хотели для нас?» – иронично заключил он в своей статье15.
Его родители были зажиточными людьми, но в годы гражданской войны разорились, и в Европе Нимцович оказался без средств к существованию (предпринимательской жилки отца в нем не отыскалось), что в итоге повлияло на шахматную судьбу этого удивительного человека.
Арон Исаевич научился шахматам в партиях против отца-лесоторговца, который неплохо понимал игру. С детства мальчик развивался разносторонне, особенно прилежно штудировал Талмуд[12], и эта сложная, тонкая работа напоминала ему шахматную игру. Со временем он выпестовал яркий комбинационный стиль (прямо как Алехин), став одним из апологетов гипермодернизма – шахматного направления, которое предполагало уход от традиционного, закостенелого стиля. Шахматные «академики» Вильгельм Стейниц и Зигберт Тарраш долгое время учили своих «студентов» позиционной игре – тому, что в центре контроль создают пешки, – и прилежные ученики старались придерживаться этой концепции – «сушить» игру, не рисковать, отчего на турнирах многие партии завершались скучными ничьими… Пока не появились «школьные хулиганы» вроде Нимцовича, которые отходили от канонов, бунтовали – и достигали цели. Рижанину хотелось нащупать на доске нечто новое, в чем-то даже радикальное, а не идти по проторенным дорожкам, и он оказался в числе тех шахматистов, которым перемены оказались только на руку. Причем он слыл дерзким не только в игре, но и по жизни. Гневные складки на лбу, пенсне поверх строгих, жгучих глаз – соперникам казалось, из них вот-вот посыпятся искры. Нимцович был нетерпимым, не стеснялся в выражениях, мог больно ранить словом, и за ним в карман никогда не лез – напротив, полнился хлесткими выражениями, способными вогнать в краску любого. Редко какой шахматист не пострадал из-за склочного характера Арона Исаевича (однажды он в сердцах воскликнул: «Ну как я мог проиграть этому идиоту?!»). Однако Нимцович куражился не только на словах – едва ли не в каждой партии он опутывал соперника, как паук муху. Не успевал тот опомниться, как оказывался недвижимым в паутине из хитроумных комбинаций рижанина. Превосходные результаты не заставили себя долго ждать, в том числе теоретические – Арон Исаевич написал несколько шахматных трудов, которые отметил сам Ласкер, назвав Нимцовича пионером, который не только не боится экспериментировать, но даже приветствует смелость за доской. Учения гипермодернистов, к рядам которых примкнул и Рихард Рети, содействовали развитию дебютов. Благодаря их стараниям они стали более глубокими, разнообразными. Нимцович не только продвигал свои передовые идеи, но и реализовывал их на доске, достигнув такого уровня, что после успеха в Дрездене смог бросить перчатку самому Капабланке.
И в этой ситуации, когда возле трона Хосе Рауля собралась уже толпа желающих произвести «дворцовый переворот», решающим стал денежный фактор. Боголюбов, лишившись протекции СССР, затруднялся обеспечить призовой фонд; у Нимцовича тоже не нашлось финансовых покровителей – даже в Дании, где он жил и где его почитали; Акиба Рубинштейн, который раньше всех предъявлял свои права на матч, также не нашел нужной суммы. Европу только что сотрясла мировая война, во многих странах экономика оказалась в упадке, деньги стали привилегией избранных. И шахматисту, желавшему бросить вызов чемпиону мира, нужно было стать еще и тонким стратегом, способным обеспечить призовой фонд. Всех перехитрил Алехин, который еще в 1925 году заключил контракт с Шахматной федерацией Аргентины. Он счел, что деньги надо искать в Южной Америке, и попал в точку. В августе следующего года Алехин отправился за океан с