Трудолюбивый, педантичный Эйве честно делал все, чтобы не провалить матч. И прекрасно знал обо всех своих недостатках, в том числе о главном – патологических зевках, которыми он время от времени перечеркивал даже те партии, которые явно складывались в его пользу. «Лично я оценивал Алехина, безусловно, как очень сильного оппонента, но никогда – как непобедимого, – говорил уже после матча Макс Эйве в интервью Manchester Guardian. – Никто, на мой взгляд, не является таковым в шахматах. И мне кажется, мой успех в матче стал следствием этого убеждения. При этом перед началом поединка я не уговаривал себя, что точно смогу обыграть оппонента, но я думал, что у меня есть неплохой шанс, потому что подметил слабости в игре Алехина. Другие видели эти огрехи, но считали их случайными, а вовсе не “хроническими”»4.
А что Алехин? Он часто повторял, что крайне важно подстраиваться под соперника, изучать его стиль, понимать психологию. Но его уверенность в себе была в то время почти капабланковской. В превосходстве чемпиона над претендентом мало кто сомневался, как когда-то – в кубинском маэстро, которого считали абсолютным фаворитом матча в Буэнос-Айресе. К дуэли с Капой Алехин готовился как проклятый, ведь на кону стояло все; однако в этот раз он позволил себе усомниться в квалификации соперника, который «смел» ставить математику в один ряд с шахматами. В одном из предматчевых интервью Алехин заявил, что не верит в «чемпиона мира Макса Эйве». Уже проиграв, он так объяснил свое фиаско в интервью Manchester Guardian: «Имелась только одна причина для моей плохой игры в то время, но она оказалась вполне достаточной: я потерял свежесть после 18 месяцев непрерывного шахматного труда. В частности, с мая 1934 года я сыграл матч против Боголюбова, затем выступил на турнирах в Цюрихе, Оребро и Варшаве, принял участие в трех продолжительных и изматывающих турах по Северной Африке, Испании и Скандинавии и между делом написал критический труд о турнире в Цюрихе! В результате к началу матча я приехал, “наевшись” шахматами и, принуждая себя думать о них, я стал прибегать к различным видам стимуляторов, таким как табак в избыточных мерах и, кроме всего прочего, алкоголь. Эти стимуляторы могут нанести небольшой вред на короткой дистанции (и, разумеется, я играл достаточно неплохо в первых партиях), но становятся абсолютно фатальными в долгосрочной перспективе; в этих обстоятельствах поражение становится неизбежным»5.
Матч начался ожидаемо, а потом Алехин устроил клоунаду.
Поединок проходил с 3 октября по 15 декабря 1935 года. Снова играли до перевеса в 15,5 очка. Первый ход сделал… мэр Амстердама. Чемпион выиграл дебютную партию за 30 ходов! Алехин и дальше доминировал, сохраняя счет в свою пользу: 4:1, 5:2, 7:5 (и это – по победам!). Даже партия в Амстердаме в холле лицея для девочек, где преподавал Эйве, принесла голландцу поражение, а ведь ему наверняка хотелось показать ученицам, что он виртуозен не только за школьной, но и за шахматной доской.
Пятая партия матча за титул чемпиона мира между Максом Эйве и действующим обладателем короны Александром Алехиным. Городской архив Делфта, 12 октября 1935 года
В момент статистического перевеса Алехин написал в СССР импульсивную (или хорошо продуманную) телеграмму следующего содержания: «Не только как многолетний шахматный работник, но и как человек, понявший всю глубину того, что сделано в СССР в области культуры, шлю свои искренние поздравления шахматистам Советского Союза с XVIII годовщиной Октябрьской революции». То есть Алехин «поклонился» событию, которое едва не разрушило ему жизнь. При этом он понимал, что эмиграция ему такого шага не простит. После побега он восстановился, оброс новыми влиятельными друзьями-эмигрантами, которые искренне им восхищались, доверяли, даже увлекли в «Астрею», где первые годы царили антибольшевистские настроения. Он жил во Франции – и там ему не давали гражданство за потенциальные связи с большевиками. Но вот он «взмахом пера» как будто отказывался от всего накопленного блага ради эфемерного сближения со страной, где его называли ренегатом.
Котов в своей книге «Александр Алехин» рассказал следующее: «Телеграмму напечатали в “Известиях”. Реакция была бурной. Эмигранты, и без того недолюбливавшие Алехина за его исключительное положение – чемпион мира, разъезжает по всему миру! – обрушились на него серией статей. В одной из газет была напечатана басня, заключительные строки которой выразительно определяют ту атмосферу, какая создалась тогда вокруг Алехина:
Мораль имей, читатель, в голове,
а также не забудь при этом
Алехина, побитого Эйве
и битым отошедшего к Советам»6.
Понятно, что в советской книге надо было показать таких эмигрантов, которые недолюбливали Алехина, всячески вставляли ему палки в колеса. Однако ничего подобного не происходило – напротив, его носили на руках. Это продолжалось до тех пор, пока русский эмигрант не начал заигрывать с чуждым для них режимом. Сначала советским, потом – нацистским.
Что до матча против Эйве, то в какой-то момент чемпион «поплыл». «Вместо гроссмейстера высшего класса, каким он проявил себя в первых 10 встречах, зрители вдруг увидели за доской против Эйве совсем другого шахматиста. Один раз он рокировал под мат, в других партиях так нелепо и слабо разыгрывал дебют, что уже после первых ходов мог спокойно сдаться, – писал Котов. – После многих предположений пришли к следующему выводу, подтвердившемуся сообщениями корреспондентов из Голландии: Алехин играл эти партии в состоянии опьянения».
Показательным оказался 11-й выпуск журнала «Шахматы в СССР» за 1935 год. Шахматист Григорий Левенфиш написал статью, в которой выразил недоумение в связи с игрой Алехина в ряде партий и выдвинул редкое – не алкогольное – предположение, почему так странно все складывалось в Голландии.
Отметив, что поначалу Алехин действовал как надо, Левенфиш подошел к подозрительному отрезку матча, который начинался с 10-й партии. «Первое впечатление от игры Алехина таково, что он был под влиянием… винных паров. Здесь не было экспериментирования, а лишь игра в силу примерно 3-й категории, не имевшая прецедентов ни в одном из предыдущих матчей на первенство мира. Внимательный просмотр 12-й и особенно 14-й партии не оставляет сомнений в том, что они проиграны умышленно. <…> Матч Алехин – Эйве оказался затеей коммерчески нелегкой. Финансирование этой затеи возможно только при условии неослабного к ней интереса. А для этого надо создавать впечатление “упорной борьбы”. Корреспонденция Кмоха в “64” указывает, что ряд голландских городов отказался организовать у себя партии в начале матча и давал на это согласие после проигрышей Алехина, уравнявших счет. <…> Для нас, советских шахматистов, действия Алехина давно уже находятся по ту сторону этики и морали»7.
Как рассказала жена Кмоха Гертруда этому же шахматному изданию, Алехин «больше верил в кота, чем в свои силы»: пушистого любимца чемпиона часто видели на матчевых партиях. «Оба противника полны противоположностей, – вспоминала также она. – Алехин далек от какого-нибудь аскетизма: он курит, пьет соду-виски и каждый вечер играет в бридж. Эйве, наоборот, соблюдает во время матча строгий режим. Его пуританский образ жизни состоит из прогулки, плавания, гимнастики. У него дома также есть кошка, но она занимается не шахматами, а ловлей мышей»8.
Алехин взял с собой в Голландию Чесса и Лобейду, которые исполняли на матче занятный ритуал с «помечиванием» доски – обнюхивали ее, как будто могли вселить в фигуры Эйве злой дух, способный привести математика к поражению. Даже на джемпере чемпиона оказался вышитый кот! Алехин вообще пытался воздействовать на несгибаемого Эйве разными психологическими приемами: курил папиросу за папиросой, когда голландец думал над ходом, бродил вокруг стола кругами или постукивал пальцами. Увы, Алехин не использовал свое главное оружие – исключительно сильный миттельшпиль, которым он избивал соперников любого уровня. Но дебютная подготовка Эйве помогала ему выстраивать партии в более спокойном русле.
Впрочем, где-то в середине матча чемпион попытался взять себя в руки, усилил игру, но Эйве в этой ситуации проявил себя крепко, почувствовал кураж – и пошла рубка не на жизнь, а на смерть. Но алкоголь, похоже, снова нивелировал класс Алехина. 21-я партия и вовсе омрачилась крупным алкогольным скандалом.
Все пошло наперекосяк с самого утра, когда автомобиль опоздал к отелю Алехина на 45 минут, затем во время поездки дорогу машине перебежали кошки, в связи с чем суеверный шахматист решил ехать дальше на поезде. К моменту прибытия на опушку леса, в протестантский клуб Christelijk Volksbelang, где в обычные дни проводили церковные приемы, а теперь должна была состояться шахматная баталия, Алехин был уже изрядно пьян. Историк шахмат Андре Шульц писал: «Алехин приехал поздно и таким пьяным, что все могли это видеть. Он подстрекал к драке, кричал на Эйве, отказывался играть, и фактически его заставили начать партию. Тогда он принялся играть, как сумасшедший. Во время партии он постоянно опрокидывал фигуры. Эйве покидал зал так часто, как только мог, – из-за сильного запаха алкоголя»9. Тут же выяснилось, что Алехин потратил на джин в своем номере отеля 800 гульденов. Скандал вышел знатный. Позже Эйве вспоминал, как свидетели алкопохождений Алехина в связи с его поведением так «расшифровали» немецкий вариант написания фамилии чемпиона: Al – alcohol (алкоголь), je – jenever (датский джин), ch – champagne (шампанское) и in – Ingwerbier (имбирное пиво).
25-я партия нарушила шаткое равновесие в матче, впервые склонив чашу весов в пользу Эйве. Тут же Алехин проиграл и следующую. Сократив отставание на дистанцию в очко в 27-й партии, чемпион должен был за три оставшиеся игры что-нибудь придумать, но даже коты ему не помогли: он все время обращался к ним за советом, словно животные могли подсказать нужный ход.