Немцам успешно промывали мозги: внушали чувство ненависти к внешним и внутренним «врагам», особенно евреям и цыганам (дискриминации подвергались и разные социальные категории: люди нетрадиционной сексуальной ориентации, с заниженной социальной ответственностью, без средств к существованию, инвалиды и так далее). Проводилась беспрецедентная антисемитская «чистка» внутри Германии, отчего возникла угроза отмены зимней и летней Олимпиад, однако немцы на время замаскировали свои «перегибы», и обманутый Пьер де Кубертен дал обоим турнирам зеленый свет. Поощрялось, если немецкие граждане прослеживали свое генеалогическое древо до самых корней и подтверждали абсолютную чистоту арийской крови. Консолидировав общество вокруг своих нацистских, захватнических идей, Гитлер подошел к главному – осуществлению внешней агрессии.
Первой пострадала Чехословакия. Страна под таким названием появилась по итогам Версальского договора; в нее вошла часть территории Австро-Венгрии – немцев в этом обновленном государстве оказалось 28 % от населения. Они в основном сочувствовали нацистскому режиму, а Гитлеру хотелось вернуть отнятые территории плюс заполучить развитую военную промышленность Чехословакии (позже завод Škoda активно работал на обеспечение немецкой армии всем необходимым вооружением). Под предлогом давления, которое якобы оказывалось на немцев в Чехословакии, Гитлер начал политические маневры. Аппетит фюреру разогрел успешный аншлюс Австрии, а главное – появился повод: столкновения судетских немцев с чехословацкой полицией и войсками. Для Гитлера все складывалось удачно: ведущие европейские страны (Англия, Франция) санкционировали передел чехословацкой территории – лишь бы не было войны. СССР хотел помочь Чехословакии, но Польша не соглашалась предоставить советским войскам коридор для прохода в зону конфликта, угрожая войной. Мюнхенские соглашения привели к расчленению Чехословакии, в котором участвовали Германия, Польша и Венгрия. Гитлер вернул стране судетских немцев, а также понял, что ему позволено многое, а ведущие европейские политики не знают, как с ним себя вести. Всем запомнилась цитата премьер-министра Великобритании Невилла Чемберлена, больше всех ратовавшего за передачу немцам чехословацких территорий: «Сколь ужасной, фантастичной и неправдоподобной представляется сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в одной далекой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно». Не зря его вскоре сменил на посту Уинстон Черчилль.
Флора все эти политические события фактически убили как шахматиста первой величины: в нем произошел надлом, который постепенно усугублялся. На двухкруговом «АВРО-турнире» 1938 года в 10 голландских городах он занял… последнее место, не одержав ни одной победы! Утомленные разъездами и отсутствием нормального питания «пожилые шахматисты» Алехин и Капабланка выступили не намного лучше, откатившись в низ турнирной таблицы (русский эмигрант сыграл вничью с кубинским визави и победил его в другой партии, и эта встреча стала последней между непримиримыми соперниками. Проходила она тяжело, недруги не общались, и Капа не прошел контроль времени).
Увы, на затяжном турнире в Голландии проявилась болезнь Капабланки, которому к тому времени исполнилось 50 лет: «В заключительной части игры против Ботвинника Капа внезапно встал и быстро вышел, – вспоминала Ольга Чагодаева. – Я заметила, что когда он вернулся, его лицо было бледно-серым, хотя он доиграл до конца. Он милостиво сдался Ботвиннику, с улыбкой пожав ему руку. Позже он сказал, что у него потемнело перед глазами, когда он бежал в туалет, чтобы плеснуть в лицо холодной водой. Но не в его правилах было оправдываться. Он просто сказал: “Ботвинник играл хорошо, а я – нет”. Я единственная знала, как плохо ему было тогда»2.
Но имелся у Капы и повод для радости… Ведь всего за три недели до турнира он женился снова, и на этот раз – по любви! Ольга Чагодаева пленила шахматиста и заставила вновь поверить в себя. Он пообещал вернуть шахматную корону – для нее. О дне свадьбы у Ольги остались исключительно теплые воспоминания: «Внезапно Капа остановился перед ювелирным магазином. “Давай войдем!” На немой вопрос в моих глазах он лишь улыбнулся. У входа нас встретил владелец, известный коллекционер русского антиквариата. Они с Капой подружились в Москве. Очевидно, нас ждали. “Ха, величайший шахматный гений в мире, поздравляю!” Он обнял Капу, потом поцеловал меня. “Я не только скромный поклонник Капабланки – я люблю его. Он мне очень дорог. Так что я сделал все, как обещал”. Он подмигнул Капе. “Твоя невеста так прекрасна, как все и говорили”. Он подал знак – и нам принесли роскошную шкатулку, открыли. Там, мягко сияя на черном бархате, лежал самый красивый драгоценный камень, который я когда-либо видела. <…>
“Возьми его, дорогая, – сказал Капа. – Это мой свадебный подарок”. Потеряв дар речи, я смотрела, как он вложил камень в мою раскрытую ладонь. Он лежал на ней и сверкал, ослепляя. <…> “Ты выглядишь бледной, моя дорогая, с тобой все в порядке? – Капа с тревогой дотронулся до моего плеча. – Ты устала?” “О, я в порядке!” – мой голос был похож на эхо от океанских волн, на стон ветра. Такой жалкий звук… Я покачала головой, затем осторожно вернула драгоценный камень в шкатулку. “Она потрясена”, – снисходительно сказал друг Капы.
Я словно почувствовала, как меня вытолкнули из состояния, похожего на сон. Вернулась к реальности. Мой муж дарил мне самую красивую драгоценность на свете, божественную драгоценность. Но… Я не могла ее принять. Да, вот так просто! Не могла. Обсуждать это не имело никакого смысла; все, что меня волновало, – как не ранить его чувства. Я заставила себя быстро принять решение и сделать все по уму.
“Mon amour, – сказала я и подошла вплотную к Капе, заглянув в серо-зеленые глаза. – У меня есть еще одна идея насчет свадебного подарка. Это ведь наша свадьба. И подарок должен быть для нас обоих. Что-то, чем мы могли бы вместе наслаждаться. Я имею в виду новую машину. Packard просто великолепен! И, скорее всего, он будет стоить дешевле, чем этот драгоценный камень. Он слишком великолепен. Но он будет нам нужен в исключительных случаях. А поскольку мы так много путешествуем, придется оставлять его в сейфе – в отелях, на кораблях, в посольствах. Пришлось бы все время к этому возвращаться. А на новой машине мы могли бы объездить всю Францию! Поехать на северную границу Луары, посмотреть замки. Это же то, о чем ты мечтал”.
Я говорила быстро, нетерпеливо, сознавая, что затронула больное место. Я нежно поцеловала его, затем повернулась к нашему другу-ювелиру: “Никто не должен приносить жертву в день моей свадьбы. Я понимаю, вы были готовы потерять деньги на этой сделке. Даже Капа не в том положении, чтобы покупать такую драгоценность”. <…>
Все сложилось как нельзя лучше. Новый Packard заставлял прохожих оборачиваться, куда бы мы ни ездили по прекрасной Франции. Мы посетили старинные замки вдоль Луары – это была наша лучшая поездка. Когда пришло время уплывать в Аргентину, Капа решил оставить нашу машину в кубинском посольстве в Париже. А вскоре объявили войну. В Париже началась паника, эвакуация. Мы больше никогда ее не видели»3.
Позже Флор вспоминал, как нацисты разрушили и его уютный мир. «Они как будто преследовали меня. Я был в Англии – они начали бомбить Лондон, я поехал в Голландию – они перешли ее границу. И тогда мне протянул руку Советский Союз… – рассказывал «64» Флор, который в 1942 году получил советское гражданство. – Война подорвала мое здоровье, расшатала нервы, ряд моих чисто шахматных концепций требовал решительного пересмотра. Особыми познаниями в теории дебютов я и раньше не блистал, но в молодости это компенсировалось другими факторами и не так сильно отражалось на результатах. <…> Я не проливал пота над шахматами. Без этого не обойтись. Избалованный своими прежними успехами, я после первых же неудач опустил руки, у меня не хватило характера, я перестал бороться!»4
«АВРО-турнир» выиграли эстонец Пауль Керес и американец Роберт Файн, поделившие 1–2-е места; на очко отстал Ботвинник. В Голландии советский мастер отыскал Алехина, чтобы… предложить ему матч. «На закрытии турнира подхожу к Александру Александровичу, прошу назначить мне аудиенцию. Алехин соображал быстро, радость промелькнула у него в глазах – он понимал, что сыграть с советским шахматистом матч на первенство мира – наиболее простой, а быть может, и единственный путь к примирению с родиной», – вспоминал Ботвинник в автобиографии5.
На встрече в «Карлтон-отеле», где присутствовал также Флор, предварительно договорились: величина призового фонда – 10 000 долларов, Алехин получает 2/3. Как все будет согласовано, о матче объявят в Москве. «Крепкое рукопожатие, и мы расстались, чтобы никогда более не увидеться», – заключил Ботвинник.
В СССР он сразу получил телеграмму от Молотова, который санкционировал матч. Однако началась кулуарная возня: советские чиновники начали сомневаться, а будет ли победа. В 1939 году пришло письмо от Алехина, который попросил, чтобы вторую часть матча провели в Лондоне. «Мне поведение чемпиона не понравилось. Это было нарушением джентльменского соглашения», – писал Ботвинник в автобиографии.
Но колебания Алехина понять можно – и хочется, и колется. Допустим, сыграй они в Москве – и победу наверняка одержала бы молодость, окрыленная всесторонней поддержкой. Какова в этом случае дальнейшая судьба Алехина со всем его белогвардейским «прицепом»? Николая Крыленко, например, уже расстреляли – при всех его шахматных заслугах… Снова чемпион оказался в тисках сомнений, а там и война началась.
Получается, Алехин точно так же метался, как и мировые политики того времени, которые легко признавались в любви к одним странам, тут же с ними рвали – и примыкали к другим, ориентируясь на выгоду. Политическое лавирование, которое затеял Советский Союз, решивший заключить пакт о ненападении с Германией, хотя еще недавно готов был идти на немцев с оружием из-за Чехословакии, бросило тень на политику страны победившего социализма. Во времена повсеместного флюгерства Алехин тоже мнил себя политиком, подстраивался под переменчивый мир, чтобы выживать, – а если получалось, то и с комфортом. Имиджевые потери при таком поведении были неизбежны. Появлялось все больше противоречий, нелогичности в его поступках, и доверие к нему подрывалось. Слова его теряли вес – и оставался только шахматный авторитет, но и он становился все более призрачным. Да, Алехин владел титулом, но почтенный возраст обязывал пройти матчевое испытание. Вот только грянула война, и организовать такой матч стало проблематично.