Pariser Zeitung, ему предложили приехать во Францию и предстать перед французским судом. По моим сведениям, Алехину как военнослужащему инкриминировалась измена родине. Я не думаю, конечно, чтобы его казнили, <…> но осужден он мог быть вполне»13.
Алехина не звали на соревнования. Послевоенный турнир в Лондоне обошелся без участия чемпиона мира, хотя организаторы сами выслали ему приглашение. Но Макс Эйве, Роберт Файн и Арнолд Денкер угрожали своим неучастием, если приедет Алехин. Русский шахматист когда-то и сам шантажировал организаторов, не желая видеть Капабланку, хотя кубинец ничего плохого ему не сделал… Осип Бернштейн присоединился к бойкоту Алехина, припомнив тому антисемитские статьи.
В ответ 6 декабря 1945 года чемпион написал организаторам турнира письмо, полное отчаяния (и тонкого расчета). Он заявил, что в Германии и на оккупированных территориях находился под непрестанной слежкой гестапо и угрозой концентрационного лагеря, долгое время не мог опровергнуть, что имеет отношение к антисемитской части скандальных статей, – но сразу сделал это, как только подвернулась возможность.
«Каждый, кто не скован предубеждением, должен бы понять мои действительные чувства к людям, которые взяли у меня все, что составляет ценность жизни: разрушили мой дом, разграбили замок моей жены и все, чем я обладал. И, наконец, украли даже мое честное имя, – писал Алехин. – Моя преданность шахматному искусству, уважение, которое я всегда проявлял к таланту коллег, – короче говоря, вся моя довоенная профессиональная деятельность должны убеждать, что публикации в Pariser Zeitung были подделкой. Сожалею, что не могу лично приехать в Лондон, чтобы подтвердить этот факт».
Практичный до мозга костей, чемпион благоразумно открестился и от белогвардейства, которое ему «упорно приписывали», заодно послав привет СССР – стране, которую «не переставал любить». Кажется, в этой части письма Алехин обращался непосредственно к Ботвиннику в надежде, что тот устроит для него матч. Тем более, что в 1945 году чемпион раскрыл тайну о переговорах с Ботвинником, которые начались еще в конце 1930-х.
Михаил Моисеевич предпринимал множество попыток уговорить шахматное руководство страны санкционировать дуэль с Алехиным, но встречал сопротивление: одни считали позором проводить матч с человеком, много раз порочившим свою честь; другие боялись, что Ботвинник, не имевший колоссального матчевого опыта Алехина, попросту проиграет, несмотря на силу и молодость. Но процесс обработки продолжался, Ботвинник был упорен и не сдавался.
Облаянный буквально всеми, Алехин доживал в Португалии остаток своих дней. Не имея серьезной игровой практики, способной держать его в тонусе, проводил партии с местными мастерами, и качество его некогда блестящей игры оставляло желать лучшего – похоже, скарлатина отняла у него остатки здоровья, а мозг перестал быть способным на годную шахматную выдумку. Все чаще чемпион пил бренди, пытаясь найти на дне бутылки истину. И успокоение.
Злодеяния нацистов стали массово разоблачаться… Каково было Алехину узнать, что миллионы людей погибали от рук тех, кому он сам некогда подавал руку? А некоторые шахматисты, изруганные в антисемитских статьях, подверглись мученической смерти!
Над человечеством на протяжении Второй мировой войны сгущались сумерки, и в этой полутьме горели глаза зверей, терзавших слабых, не способных дать сдачи… Пока Алехин и Боголюбов играли в шахматы в Польше, где-то рядом из труб крематориев в небеса поднимался сизый дым, таивший в себе ужасную правду, – то был пепел, оставшийся от женщин и детей, стариков и инвалидов, которых палачи загоняли толпами в душегубки.
Гитлер пробудил в немцах что-то средневековое, нечеловеческое. Нашлись исполнители, готовые повесить на себя людоедский ярлык, выполнять приказы, цена которых – жизни многих людей. Масштабы катастрофы теперь раскрывались перед Алехиным. То, что от него отвернулись почти все, давило на него тяжким грузом, медленно убивало. Сын потомственного дворянина, научившийся одеваться с иголочки, купавшийся в восхищении, блиставший в шахматах как никто, теперь появлялся на португальских улочках в виде согбенной фигуры, весь потерянный, поникший…
Жил он в грошовой гостинице Эшторила. Из соседнего номера изредка раздавались звуки скрипки. Бельгийский скрипач Ньюмен, знавший и русские мелодии, сумел пробудить в душе Алехина последний эмоциональный отклик. Особенно ему нравилась старинная песня «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».
«В комнате нас двое. Полутьма. Я играю на скрипке. Никогда я не имел такого слушателя! Сидел он притихший, неподвижный: красивая голова свесилась на грудь, глаза прикрыты, ресницы мокрые. Алехин был сверхчувствителен, в нем была какая-то невероятная тонкость, и это особенно проявлялось в моменты, когда он слушал музыку… Что видел он, что рисовало его воображение? Родной дом, близких, мать?» – рассказывал Ньюмен биографу Котову14.
Франсишку Люпи утверждал, будто Алехин готов был вернуться во Францию, чтобы защищаться от выдвинутых против него обвинений, и даже подал заявление на получение визы. Если это правда, то вряд ли он со спокойной душой ждал шанса вернуться в Париж, не зная, какими могут быть последствия.
Что же могло заставить Алехина, не видевшего больше просвета, воспрять духом? Ну, конечно же, шахматы!
Глава 28. Барельеф Бараца
Михаил Ботвинник наконец все устроил. Чемпион СССР знал, что в Москву Алехин приехать не может «в связи с предварительным расследованием обвинений», поэтому эмигранту предложили играть в Англии1.
Британская шахматная федерация одобрила проведение матча, а призовой фонд обеспечивала советская сторона. Алехин получил телеграмму, из которой узнал: матчу быть! Он весь собрался; говорят, даже бросил вредные привычки.
Ему было 53 года, но он оставался человеком, который однажды победил непобедимого. Ботвинник обладал теми же амбициями плюс молодостью, но у него отсутствовал опыт Алехина – и не только шахматный. Когда ситуация складывалась не в пользу эмигранта, он аккумулировал все ресурсы для достижения цели. Лишившись еще и титула, он оставался бы в полном вакууме, без друзей и денег. Но, что греха таить, шансы на победу имелись только теоретические. Ботвинник уже тогда ходил по головам, для него тоже многое стояло на кону. Он бы готовился к матчу со всей ответственностью, используя передовые методы Макса Эйве.
Алехин горел матчем с Ботвинником – и одновременно угасал. Португальский друг чемпиона Франсишку Люпи написал проникнутый печалью рассказ «Сломленный король». «Я спросил, как он начнет с Ботвинником. Он зашептал, тут же позабыв обо всех своих регулярных тревогах, что мир будет изумлен идеями, которыми переполнена его голова. С выражением детской непосредственности в глазах он заявил, что намерен провернуть один маленький трюк с Ботвинником. “Я собираюсь играть открытые начала, попытаюсь выманить его на дебют Руи Лопеса”.
<…> Это был старый Алехин. Но спустя сутки, 22 марта, в пятничное утро, поднимаясь по лестнице в свои лиссабонские апартаменты, я заметил лежавшего возле двери человека. Подойдя ближе, узнал своего друга. Его руки вцепились в рукава моей куртки, и он сказал таким тоном, который я никогда не забуду: “Люпи, одиночество убивает меня. Я должен жить. Я должен ощущать жизнь вокруг себя. Я уже истер все половицы в своей комнате. Своди меня в какой-нибудь клуб”.
Это был последний раз, когда я ощутил в нем кипучую энергию жизни. Когда музыкальная группа исполняла меланхоличное танго, мне стало невыносимо тоскливо наблюдать за тенью, которая осталась от некогда величайшего шахматиста всех времен. Когда мы сели, он снова заговорил о матче с Ботвинником: “Может ли он быть, точно ли он будет, возможно ли, чтобы такой матч состоялся?” Было уже поздно, когда мы разошлись, и это был последний раз, когда я видел его живым»2.
24 марта 1946 года чемпиона мира по шахматам Александра Алехина обнаружили в номере отеля мертвым. Мир облетела фотография, которая запечатлела трагедию. Благодаря этому снимку любой желающий может перенестись сквозь время и оказаться в эшторильском отеле, где завершился земной путь чемпиона.
Номер и правда не королевский – мебель убогая, комнатушка тесная. Пол устлан деревянным паркетом. Алехин сидит в кресле, на нем двубортное пальто, под которым костюм; виднеется галстук. Голова склонилась на бок, как будто шахматист решил вздремнуть после долгой и напряженной прогулки. На столе прямо перед ним форменный беспорядок: он заставлен тарелками, здесь же – чайник и поднос. Поодаль секретер с симметричными отделениями. На нем в основном книги, еще – две красивые расписные вазы, похожие на призы, выдаваемые на шахматных турнирах. На переднем плане, конечно же, шахматы. Фигуры расставлены в изначальном порядке.
«В субботу утром, около 10:30, меня разбудили и попросили поторопиться в Эшторил, поскольку что-то случилось со “старым доктором Алексом”, – вспоминал Люпи. – Я вошел в его номер вместе с португальскими полицейскими. И он был там, сидел в своем кресле, такой спокойный, что можно было предположить, будто он спит. Была заметна лишь небольшая пена в уголке рта. Патологоанатомы вынесли вердикт, что в его горле застрял кусок мяса – асфиксия. Это ничего для меня не значило. По мне, он выглядел как шахматный король, опрокинутый после самой драматичной партии, сыгранной на доске под названием жизнь». Люпи ненадолго пережил своего учителя: он умер в январе 1954 года в возрасте 33 лет…
Смерть Алехина обросла легендами. Версий появилось почти столько же, сколько и в таинственной истории о тургруппе Дятлова, погибшей на «горе мертвецов». И что это был суицид, и что шахматиста убили за антисемитские статьи, и что к смерти причастны агенты КГБ (боялись, что Алехин победит Ботвинника)…
Какова бы ни была истинная причина, факт остается фактом: Алехин умер, и умер непобежденным чемпионом мира. Это пока единственный случай в шахматной истории.