а, там же в январе 1942 года он и скончался.
Пестрая вначале и небогатая внешними событиями в последние годы жизнь писателя была настоящим подвигом. Здесь вполне уместно это слово, потому что тяжело больной человек никогда не оставлял работу и смог в невероятно трудных условиях создать целую библиотеку произведений, пользующихся завидным читательским успехом до сих пор.
Будучи прикованным к постели, Беляев продолжает работать — изучает языки, читает. Круг его чтения был разнообразен. И, возможно, именно тогда он заинтересовался фантастикой. Ведь он увлекался ею с детства.
«Сила этого двойного воздействия (текста и рисунков к роману Жюля Верна. — Б. Л.), — писал Александр Романович, вспоминая свои детские годы, — была такова, что мы с братом решили отправиться путешествовать к центру Земли. Сдвинули столы, стулья, кровати, накрыли их одеялами, простынями, запаслись маленьким масляным фонарем и углубились в таинственные недра Земли. И тотчас прозаические столы и стулья пропали. Мы видели только пещеры и пропасти, скалы и подземные водопады такими, какими их изображали чудесные картинки: жуткими и в то же время какими-то уютными. И сердце сжималось от этой сладкой жути. Позднее пришел Уэллс с кошмарами «Борьбы миров». В этом мире уже не было так уютно…»
До войны книги Беляева выпускались ничтожными тиражами. Ряд интересных произведений не дошел до массового читателя, потому что публиковались они в местных периодических изданиях. Так, роман «Небесный гость» был напечатан лишь в ленинградской пионерской газете «Ленинские искры», роман «Чудесное око» издан только на украинском языке. Получившие ныне широкую известность романы «Подводные земледельцы» и «Продавец воздуха» не выходили отдельными книгами; «Остров Погибших Кораблей», «Последний человек из Атлантиды», «Человек, нашедший свое лицо», «Звезда КЭЦ», «Голова профессора Доуэля», «Прыжок в ничто» долго не переиздавались.
При жизни о Беляеве писали очень мало. Чаще всего критики осуждали его произведения, реже — вынужденно признавали несомненный успех, талант писателя. И, наконец, совсем уж редко мы видели выступления в защиту писателя.
Из воспоминаний людей, близко знавших Александра Романовича и общавшихся с ним по совместной работе, вырисовывается образ человека, любившего жизнь и мужественно переносившего тяжелую болезнь. В то же время Беляев остро переживал вынужденное одиночество и пристрастное отношение критики.
Поэт Всеволод Борисович Азаров рассказывает, что, работая с 1933 года на ленинградском молодежном радио, он не раз встречался с Беляевым, бывал у него в Ленинграде, а затем и в Детском Селе.
Хотя Александр Романович и не все время лежал в постели, но должен был постоянно носить корсет. Эта всегдашняя скованность накладывала отпечаток на его характер: лишенный возможности широкого общения с людьми, полной свободы передвижения, он невольно сосредоточивался на деле, ставшем единственным в его жизни. И, конечно, в этом надо видеть еще одну из причин его тяги к мечте о совершенной человеческой природе.
«Беляев был со мной, юнцом, откровенен, — пишет Азаров. — Он чувствовал себя забытым писателем, забытым коллегами, непонятым критикой. Но при этом считал себя отнюдь не великим, он говорил, что образы часто не удаются, язык не всегда богат. Сюжет — вот над чем он ощущал свою власть».
В июле 1941 года Беляев прислал Азарову, который был уже на фронте, открытку. В ней он сожалел, что не связан с военной печатью, и просил помочь ему: он хотел служить словом делу победы. И Беляев выступал в прессе с антифашистскими материалами.
«Труд — создает, война — разрушает… Нам навязали войну-разрушительницу. Что же? Будем «разрушать разрушителей». Наша доблестная Красная Армия докажет вероломному врагу, что рабочие и крестьяне, из которых она состоит, умеют не только строить заводы и фабрики, но и разрушать «фабрики войны». Какие бы тяжкие испытания ни пришлось нам пережить, армия великого народа не сложит оружия, пока враг не будет отброшен и уничтожен», — писал он в первые дни войны.
Когда я разыскивал в Пушкине архив писателя, старожилы подтвердили, что Александр Романович тяжело болел и умер зимой, в начале 1942 года. Ни дома его, ни архива его не сохранилось. Мне удалось лишь разыскать в ленинградском отделении Детгиза написанный им самим список его сочинений.
Григорий Иосифович Мишкевич, работавший с 1931 по 1936 год в Ленинградском отделении издательства «Молодая гвардия» — сначала редактором, а потом и директором, вспоминает о своих встречах с Беляевым. Он был редактором первого издания романа «Прыжок в ничто», ездил с рукописью в Калугу к Циолковскому, чтобы получить отзыв и краткое предисловие к роману.
«Александр Романович тогда чувствовал себя неважно. Он все время ходил с палкой, жаловался на боль в спине, но всегда являл собой образец дисциплины и предельной корректности. Ему долго не удавались, помнится, описания поведения астронавтов в космическом пространстве (питание, устройство оранжереи и прочее), он очень сетовал на то, что «неуправляемые и непокорные воле человека болевые ощущения и незримые процессы старения столь всемогущи, что заглушают даже самое горячее желание трудиться».
И далее Александр Романович сетовал на то, что болезни и старость несправедливы: они отнимают у человека волю даже тогда, когда он чувствует внутренний прилив сил и жаждет работать». Вообще эта тем очень волновала Александра Романовича.
Он очень хорошо знал полиграфическую технику и подмечал такие тонкости набора, вроде «вгонки» строк, что мы все диву давались. При этом Беляев любил говорить: «Первый то читатель наш — это наборщик и метранпаж. Стало быть, надо дать им рукопись чистую, ясную». И он это всегда делал.
Печатал свои произведения Беляев всегда сам на старинной пишущей машинке, на желтоватой бумаге, говоря, что только такой цвет успокаивает глаза.
Замечал я, что после сдачи каждого романа в печать Беляев охладевал к нему, его мысли занимала новая идея. Так, когда работа над «Прыжком в ничто» близилась к концу, Беляев уже раздумывал над другим романом, и он вскоре принес мне несколько глав «Тайги» — романа о покорении с помощью автоматов-роботов таежной глухомани, поисках таящихся там богатств. Роман не был окончен: видимо, сказалась болезнь.
Очень не любил Александр Романович «советов со стороны» о темах новых произведений. Так, помню, один из научных фантастов (это был В. Д. Никольский, инженер-энергетик) с увлечением агитировал Беляева написать роман… о гигантских изоляторах, которые начинала тогда осваивать наша электропромышленность. Беляев откровенно высмеивал такие «социальные заказы», добавляя, что «ежели научная фантастика займется подобными с позволения сказать темами, то ей грош цена! Цель научной фантастики служить гуманизму в большом, всеобъемлющем смысле этого слова».
«Часто бывал я у него дома, — продолжает Мишкевич. — Жил Александр Романович в неудобной квартире на нынешней улице Калинина, на Петроградской стороне. Любил сиживать на подоконнике — широком и большом, ближе к свету и солнцу.
В те годы при Ленинградском доме инженера и техника существовала секция научно-художественной литературы, руководителем которой был историк техники профессор В. Р. Мрочек. Там встречались А. Р. Беляев, Н. А. Рынин, Я. И. Перельман, А. Е. Ферсман, Д. И. Мушкетов, Б. П. Вейнберг, В. О. Прянишников, Л. В. Успенский. Многие из них основали впоследствии знаменитый в Ленинграде Дом занимательной науки — детище Я. И. Перельмана. На секции читались статьи, очерки, главы книг. Читал там куски из своей «Тайги» и Александр Романович».
В 1937 году руководитель секции и ряд ее участников подверглись необоснованным репрессиям, как и инженер-фантаст В. Д. Никольский, тоже встречавшийся с Беляевым. Так сужался круг людей, с которыми общался писатель.
Те, кто встречался с ним, вспоминают высокого худого человека с усталым лицом. Застенчивые глаза за стеклами пенсне, длинные пальцы тонких рук… В те дни, когда болезнь приковывала его к постели, казалось невозможным предположить, что этот неподвижно лежащий человек может думать еще о чем-нибудь, кроме мучавшей его боли. Но он снова поднимался и продолжал работать.
В книгах он перевоплощался, становился таким, каким хотел быть. В них он поверял людям свои сокровенные мысли, мечты и желания. Его книги изумляют силой человеческого духа, сумевшего отрешиться от своих страданий.
Мечта живет в каждом из нас. Но иногда, чуточку повзрослев, мы прячем ее в отдаленные уголки памяти, стараемся забыть о ней. И какая это огромная радость — встретить на своем пути человека, который вернет нам забытое в сутолоке будней, который с предельной искренностью и побеждающей убежденностью расскажет о своей мечте. Как открываются ему навстречу сердца, какие распахиваются безграничные дали, какая появляется радость!
Таким другом — и юных, и взрослых — был и остается Беляев.
Талант и работоспособность Беляева удивляет каждого, кто знакомится с его творчеством. Сколько создал бы он интересных произведений, если бы преждевременная смерть не оборвала жизненный путь этого удивительного человека и писателя!
Когда думаешь о всех событиях его жизни — жизни мучительной и трудной, то становится ясным, что он сумел прожить ее — как совершают подвиг — мужественно, вдохновенно, прекрасно.
Часть вторая
В 1925 году в журнале «Всемирный следопыт» появился научно-фантастический рассказ «Голова профессора Доуэля», подписанный никому не известным тогда именем «А. Беляев».
Рассказ привлек к себе внимание любителей фантастики и сразу же принес известность автору. Фантастика оказалась подлинным литературным призванием Беляева, а «Голова профессора Доуэля» была первой — и удачной — пробой пера на избранном им поприще.
Непривычный фантастический замысел, напряженный, полный неожиданностей сюжет, глубоко драматичный образ профессора Доуэля, страстная ненависть автора к злу и убежденность в торжестве правды — все это потрясало и захватывало воображение читателя.