й круг», что-то случилось такое, что заставило каждого отрешиться от своей сущности».
«Балаганчик» прошел со скандальчиком, — писал жене 31 декабря 1906 года, на следующий день после премьеры, Георгий Чулков, — и хлопали, и свистели… Блок выходил кланяться с глупенькой улыбкой. Ужасно был смешной и трогательно прижимал к сердцу крошечный букетик, брошенный женской рукой… Кто-то наверху свистел в свисток, угрюмо и упорно».
Это был нашумевший в истории русского театра спектакль. «Будто в подлинной битве кипел зрительный зал, — говорилось в одной из многочисленных рецензий, — почтенные, солидные люди готовы были вступить в рукопашную; свист и рев ненависти прерывались звонкими воплями, в которых слышались и задор, и вызов, и гнев, и отчаяние: «Блок, Сапунов, Кузмин, Мей-ер-х-о-ль-д, б-р-а-а-в-о-о», — неслось будто вопли тонущих, погибающих, но не сдающихся».
Это была слава…
Субботы в театре Комиссаржевской, где, по словам Кузмина, «актрисы угощали нас, как какие-нибудь гурии», веселые вечера и даже «бумажный бал» у Веры Ивановой, игравшей в театре Суворина, ивановские «среды», пестрящие шумной толпой известнейших людей, захватывающие блеском речей, стихов, импровизаций… Дурачества Сергея Городецкого, томные песенки Михаила Кузмина, искрящаяся фантазия Мейерхольда, как бы примеряющего одну личину за другой, хоровод актрис: «вихреобразные движения Филипповой, скользящая походка Мунт, пылающие глаза Волоховой, усталые, пленительные движения Ивановой» (В. П. Веригина)…
«Пришедшая зима 1906—7 года нашла меня совершенно подготовленной к ее очарованиям, ее «маскам», «снежным кострам», легкой любовной игре, опутавшей и закружившей всех нас, — вспоминала Л. Д. Блок. — Мы не ломались… Мы просто и искренне все в эту зиму жили не глубокими, основными, жизненными слоями души, а ее каким-то легким хмелем». И В. П. Веригина, описывая забавные маскарады, замечает: «Тут ничего не было настоящего — ни надрыва, ни тоски, ни ревности, ни страха, лишь беззаботное кружение масок на белом снегу под темным звездным небом».
Словно нескончаемое празднество, нарисованное художником К. Сомовым и грациозно воспетое М. Кузминым:
…Сердца раны — лишь обманы,
Лишь на вечер те тюрбаны
И искусствен в гроте мох.
Запах грядок прян и сладок,
Арлекин на ласки падок,
Коломбина не строга.
И только более проницательные ценители догадываются, что в «праздничном» Сомове «есть нечто, говорящее о смерти, о тлене, отчего изображенные им люди кажутся фантастически оживленными, не просто живыми… он напоминает волшебника, заклинаниями сообщающего восковым куклам дыхание и трепет плоти» («Аполлон», 1911, № 2). «Я слышал, — занес однажды в дневник М. Кузмин, — как Сомов говорил какой-то даме, что нужно жить так, будто завтра нам предстоит смерть…»
Карнавальная пестрота, толчея масок, их разноголосица возникают вольно или невольно, чтобы заглушить тягостную «тишину» реакции, которая наступает в стране. «Приложим — ухо к земле родной и близкой, — говорил Блок в статье «Безвременье», — бьется ли еще сердце матери? Нет, тишина прекрасная снизошла, согрелись мы в ее заботливо опущенных крыльях…» Так «согреваются» люди, близкие к тому, чтобы замерзнуть. «На буйных улицах падают мертвые, и чудодейственно терпкий напиток, красное вино, оглушает, чтобы уши не слышали убийства, ослепляет, чтобы очи не видели смерти», — писал поэт в предисловии к сборнику «Нечаянная радость» в августе 1906 года.
Мир, распахнувшийся навстречу Блоку, трагичен, полон обольщений и разочарований, взлета и крушения надежд:
Открыли дверь мою метели,
Застыла горница моя,
И в новой снеговой купели
Крещен вторым крещеньем я.
И, в новый мир вступая, знаю,
Что люди есть, и есть дела…
Приобщенье к жизни, «крещенье» ею совершается в горькую пору: жизнь такова, что не за горами третье крещенье: Смерть. «Беззаботное кружение масок на белом снегу» превращается у Блока в жестокую вьюгу. Любовный хмель — в предсмертный сон замерзающего от стужи путника, сковывающий его волю, заставляющий забыть о цели, к которой шел. Так родился цикл стихов «Снежная маска», посвященный Н. Н. В. — Наталье Николаевне Волоховой.
«Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, — пишет М. А. Бекетова, — тот знает, какое это было дивное обаяние. Высокий, тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы, и глаза, именно «крылатые», черные, широко открытые «маки злых очей». И еще поразительна была улыбка, сверкавшая белизной зубов, какая-то торжествующая победоносная улыбка».
Но «Снежная маска» не есть ни стихотворное изложение жизни веселого артистического кружка, подобное повести М. Кузмина «Картонный домик», где угадывается большинство реальных его участников, ни даже «история одной любви». Недаром Н. Н. Волохова, получив первые стихи цикла, была, по ее словам, «несколько смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи».
Образ героини цикла явно родствен андерсеновской «Снежной королеве», несущей людям мертвенный холод и взаимное отчуждение. Именно сказки Андерсена в это время усиленно читал Блок: «Я давно уже не читаю ничего, кроме него…» — пишет он матери в начале января 1907 года в разгар работы над «Снежной маской». В современной критике это сходство было уловлено и пространно показано в рецензпи Бориса Кремнева (псевдоним Г. Чулкова; «Золотое руно», 1908, № 10):
«Из-под маски Снежной Девы… неожиданно глядят на нас то холодные глаза андерсеновской «Девы льдов», овладевшей Руди, то глаза «Снежной Королевы», похитившей мальчика Кая.
И судьба поэта не напоминает ли судьбу этих сказочных смельчаков:
Вьюга пела.
И кололи снежные иглы.
И душа леденела.
Ты меня настигла.
Ты запрокинула голову в высь.
Ты сказала: — Глядись, глядись,
Пока не забудешь
Того, что любишь».
Стихи о Снежной Деве были восприняты недавними друзьями Блока как дальнейшее падение поэта. Любопытно, что в своих обличениях они говорят почти на языке позднейших вульгарно-социологических критиков. «Один из роковых недостатков Блока: отвращение от объективности и реализма, субъективизм, возведенный в поэтическое credo… — пишет, например, С. Соловьев в «Весах» (1908, № 10). — Замкнутая в узкий круг субъективных переживаний, муза Блока не видит жизни с ее сложностью и многообразием».
Вспоминая годы, наступившие после поражения первой русской революции, Блок писал: «В том потоке мыслей и предчувствий, который захватил меня… было смешанное чувство России: тоска, ужас, покаяние, надежда…Все это продолжалось немного лет; но немногие годы легли на плечи как долгая, бессонная, наполненная призраками ночь».
Еще недавно — и в незавершенной поэме «Ее прибытие», и в пьесе «Король на площади», и в «Ночной Фиалке» — поэт предвещал «больших кораблей приближенье», явно символизировавшее важные перемены в жизни. Теперь в цикле стихов «Снежная маска» звучат иные ноты:
…В дали невозвратные
Поверпули корабли.
Не видать ни мачт, ни паруса,
Что манил от снежных мест.
«Опять все ожидания обманулись…» — вскрывал этот важный смысл цикла критик Н. Русов.
«Легкость, легкость, легкость», — вспоминает эту зиму Л. Д. Блок. И кажется временами, что поэт и его жена говорят про разные зимы. «Жизнью теперь у меня называется что-то очень кошмарное, без отдыха радостное или так же без отдыха тоскливое…» — пишет он 20 января 1907 года.
Образ героя «Снежной маски» часто напоминает то «лихое веселье», которому предается в народных песнях загулявший с горя молодец, надрывное, грозящее вот-вот обернуться проклятием миру, богохульством: «Прочь лети, святая стая, к старой двери умирающего рая!» — отвечает поэт голосам, зовущим его воротиться «в златоверхие хоромы, к созидающей работе» в духе соловьевского синтеза.
«Земля в снегу» назовет Блок сборник 1908 года, родившийся из «Снежной маски», развивший ее мотивы. Снег слепит глаза, сковывает землю, — но она есть! Ее нельзя покинуть. Лучше на ней умереть, чем жить в «умирающем раю».
Два эпиграфа поставит автор перед предисловием к своей книге: «Зачем в наш стройный круг ты ворвалась, комета?» Это строчки из стихотворения Л. Д. Блок, посвященного Н. Н. Волоховой, на которые Блок отвечает стихами Аполлона Григорьева:
Когда средь сонма звезд, размеренно и стройно,
Как звуков перелив, одна вослед другой,
Определенный круг свершающих спокойно,
Комета полетит неправильной чертой,
Недосозданная, вся полная раздора,
Невзнузданных стихий неистового спора,
Горя еще сама, и на пути своем
Грозя иным звездам стремленьем и огнем…
Что нужды ей тогда до общего смущенья,
До разрушения гармонии!.. Она
Из лона отчего, из родника творенья
В созданья стройный круг борьбою послана,
Да совершит путем борьбы и испытанья
Цель очищения и цель самосозданья.
Предисловие к «Земле в снегу» написано двумя годами позже создания цикла «Снежная маска», подводит итоги всего пережитого за это время и что-то снова переосмысляет, подчиняет общей мысли, которая формировалась постепенно, а прежде была «недосозданной» и «полной раздора».
Первоначальная кипень стихотворной метели родилась из множества причин, таившихся «в мирном кругу жизни». Еще летом 1906 года Блок писал Е. Иванову: «Ненавижу свое декадентство и бичую его в окружающих, которые менее повинны в нем, чем я». Он разочаровался в своих недавних друзьях, в особенности в Андрее Белом, который, как красивый волчок, вдруг упал на бок и поет все одно и то же. Разочаровался и в любви, которая не дала ему счастья.