ремя 1905 и 1906 гг. К Люб. Дм. Фр. Феликсович всегда относился очень хорошо, так же, как и она к нему. Скончался он в январе 1920 года. После его смерти Блоки переселились в квартиру Александры Андреевны.
Заключаю эту главу выдержками из нескольких писем Александры Андреевны ко мне, в которых отражаются ее взгляды, причем не буду придерживаться хронологического порядка.
В письме от 22 июля 1920 года она говорит:
"…Про А. Белого: да, Россия без него. Его присутствие в России важнее всех его слов, которые, как они ни хороши, а все слова, и кроме экстаза ничего не порождают. Самая же его личность, душа, дух – развивают атмосферу святой тревоги…"
3 февраля 1921 года: "…Была я на повторении Пушкинского торжества. Происходило это на Бассейной, в Доме Литераторов. За Сашей прислали лошадь, санки, и он взял меня с собой туда и назад. Но впечатление у меня осталось тяжелое. Торжества не вышло. Сашина речь хороша. И недурная – Ходасевича. Но Эйхенбаум наплел вздора и, по-моему, развенчал Пушкина. Уж одно то, что речь свою он заключил тем, что Пушкин был склонен к пародии – "Барышня-крестьянка" – пародия на "Ромео и Джульетту", "Граф Нулин" – на легкий жанр. Я очень злилась…
Закрытое первое заседание (по словам Саши) было торжественнее. И Сашина речь там имела огромный успех. Здесь же публика ужасная, и густая атмосфера кадетства. Знаешь, для меня это оказывается самое тоскливое, самое мучительное явление – кадетство. Всякая атмосфера для меня легче. Этот паралич, это отсутствие религиозных восприятий – убийственно по существу. Я томлюсь, бьюсь, как рыба без воды" [49].
18 мая 1920 года: "…вчера я была на лекции А. Белого. Ветхий и Новый Завет. Излагает Штейнеровское, вопит, стучит евангелием по столу. В общем хаос, но для меня дорого, близко, понятно. Публика паршивая, интеллигенция сплошь. Поэтому недоброжелательная… Ни уха, ни рыла, не понимает, придирается к мелочам, возражают не по существу. Боря совершенно исхудавший и бледный, лысый, с горящими сапфирно-синими глазами, – хриплый, начал с того, что "долой логику, доказательства…"
В этом же письме она пишет так: "…Теплоты я органически не выношу – мне нужна высокая температура во всех случаях жизни… Да, хотела тебе сказать: на старости лет, перед смертью я поняла: я не люблю культуры. Это объясняет тысячу вещей. Я органически влекусь к цивилизованному обиходу и по-настоящему плохо чувствую себя от отсутствия цивилизованности, но культуры не люблю. Она мне часто претит. Искусства не люблю, ни в чем не ценю его. И это все глубоко в моей скифской натуре. А природу все страстнее люблю! Боже, как я ее люблю! Постоять бы среди цветущего луга, среди шумящего леса, среди деревенского сада…"
Отрывок о культуре требует пояснения. Нужно понимать его условно. Александра Андреевна не любила искусства для искусства и в книге, особенно прозаической, непременно требовала содержания и идеи. Если книга была просто хорошо написана, но лишена содержания, хотя бы лирического, она ее не ценила и способна была предпочесть ей плохо написанную, корявую по форме книгу, если она содержательна и идейна. В стихах же требовала прежде всего музыки в не совсем обычном смысле этого слова и лиризма, уносящего за пределы сказуемого и осязаемого, но к форме стихов она была довольно-таки строга.
ГЛАВА V Литературные работы Александры Андреевны.
Перейду к литературным работам Александры Андреевны. В молодости она писала немало стихов, которые безжалостно уничтожала, не придавая им никакого значения. Между прочим, написала она поэму "Казнь Св. Панкратия", которая была помещена в Сашином журнале "Вестник". Сюжет заимствован из известного романа Евг. Тур, называвшегося, кажется, "Катакомбы". Это роман из жизни первых христиан. Александра Андреевна в свое время очень им увлекалась и взяла оттуда эпизод казни св. Панкратия, растерзанного в цирке пантерой. Из больших вещей написала она еще поэму "Ананджара", сюжет заимствован из сказки Вагнера "Макс и Волчок" [50]. Остальные стихи мелкие и лирические. Все это действительно слабо и не отличается ни оригинальностью формы, ни глубиной. Мне запомнилось (к несчастью, не целиком) одно из ранних ее стихотворений. Приведу тот отрывок, который помню.
Отчего ты бледна, моя радость,
В светлых глазках потух огонек,
Разметались блестящие кудри,
И не слышен мне твой голосок?
Чуть звонок, ты бросаешь на двери
Беспокойный, взволнованный взор
И лишь только тогда улыбнешься,
Как услышишь бряцание шпор.
и т. д.
В бумагах сестры сохранилось всего семь стихотворений более позднего периода ее жизни. Два из них написаны в Варшаве, когда ей было 20 лет. Одно из них носит название "На романс А. Рубинштейна". Романс, конечно, без слов, фортепианный, тот самый, на который так бестактно подобраны кем-то Пушкинские слова "Мой голос для тебя и ласковый, и томный". Стихи сестры пытаются передать настроение музыки. Приведу отрывки:
Широкий небосклон, луною озаренный,
Смотрю я на тебя, и дух спокоен мой,
Синеет далеко простор твой осребренный,
Влечет меня к себе, могучий и немой.
Заснула мысль моя, спокойно грудь вздыхает,
За блеском звезд твоих следят мои глаза.
Нет скорби. Тихо все, как будто замирает,
И тихо катится отрадная слеза…
Потом настроение меняется:
Блистают волны туч,
Диск ясный закрывая,
Исчез прекрасный луч,
Тяжелая, седая
Надвинулась гряда
Холодных облаков.
О, где ты тихий свет
Беззлобных грез и снов?
Новый переход:
Но прочь!… Колышатся холодные туманы,
Уже блестит меж них луч месяца златой,
И вот, скользя толпой по небу-океану,
Они мою тоску уносят за собой.
и т. д.
Стихи кончаются повторением первых четырех строк. Через три года написано было в Триесте стихотворение, тоже попавшее впоследствии в "Вестник". Оно называется "На чужой стороне". В нем уже больше настроения, и оно гораздо прочувствованнее.
Синее море, туманная даль,
Темные горы на небе глубоком,
Ширь и простор, необъятные оком,
В сердце смущенном и мрак, и печаль.
…
Тайна ли эта смущает меня,
Или простор этот дивно-широкий,
Или то близость пучины глубокой,
Или прощание ясного дня?
Нет, к тем туманным большим кораблям
Взор мой печальный, тоскуя, стремится,
Там ему что-то знакомое мнится,
Плачет душа по родным берегам.
Там, где сгущается мягкая мгла,
Вижу в тумане родимые волны,
Очи слезами горячими полны.
Где ты, родная отчизна моя?
Два стихотворения, написанные в более зрелую пору, уже приведены мною выше. Последние стихи сестры были сочинены в феврале 1919 г. Она послала мне их в Лугу, куда я переселилась на несколько лет ради поправки своего расстроенного здоровья и успокоения нервов. Сестра писала мне так: "Ничего хорошего тебе написать не могу, а вместо того вот тебе мое стихотворение, написанное на днях. Была светлая минутка: уж очень хорошо было на небе. Но в душе скоро стемнело, как и на небе. Вот тебе мое стихотворение для домашнего употребления. Уж, разумеется, не настоящее".
Привожу стихи целиком.
Заалела небес бирюза,
Загорелся алмаз Венеры.
Слезы счастья слепят глаза,
И душа исполнилась веры…
На молитву встать и глядеть,
Как раскинулись божьи дива,
И любить, и прощать, и петь,
И не вынесть любви прилива.
В этот час умереть, уйти,
Оторваться от бренности хилой,
Над тобой взлететь, взойти,
Несравненный ребенок милый –
Бестелесным тебя осенить,
Да пребудет благословенный,
Да сподобится все свершить
Твой высокий дух нетленный.
23 февраля 1919 года.
Я только недавно узнала, что в феврале или марте 1921 г. во время моего пребывания в Луге Ал. Андр. написала еще одно стихотворение. Оно было в ее дневнике, который она сожгла после смерти Ал. Ал., а черновик стихотворения передала после одного разговора Е. Ф. Книпович, у которой он и хранится. Стихи написаны тогда, когда мать была еще далека от мысли, что ей придется пережить сына. Вот они:
Я хочу умереть весной,
Когда земля оттает,
И могилу вырыть легко,
И солнце уже припекает.
На кустах – первые листы,
Откосы едва зеленеют,
Еще робко чириканье птиц,
Но небо – голубеет.
Воздух ласков. На кладбище мир.
Мой ангел будет растроган.
А горьких слез не хочу.
Пусть будет тихо взволнован
На могиле весенней моей,
Пусть вспомнит нежно
И поверит, что мама с ним
И любит теперь безмятежно.
Раз только в жизни, вскоре после своего первого замужества, написала сестра небольшой рассказ, который пыталась даже напечатать. Он был очень слаб, и впоследствии она его уничтожила. Первое, что она напечатала, были детские стихи, помещенные в журналах "Семейные вечера" и "Игрушечка". Они были довольно слабы, но вполне понятны для детей и, во всяком случае, лучше большинства тех водянистых виршей, которые попадают в детские журналы под именем детских стихов. Но работать по-настоящему, т. е. переводить прозу и стихи по заказу и печатать то и другое начала она уже после второго брака. Она много печатала в журнале "Вестник Иностранной Литературы". Переводила с французского. Ее прозаические переводы по большей части хороши, они литературны и передают дух подлинника, хотя местами в них встречаются шероховатости. Вот список ее прозаических переводов: Б_а_л_ь_з_а_к – "Кузина Бетти", "Шуаны", "Феррагюс, вождь пожирателей", "Золотоглазая девушка" и "Роман в пустыне"; З_о_л_я – "Дамское счастье"; Д_о_д_е – "Джек" и "Письма с мельницы" (особенно хорошо переведено последнее); М_о_п_а_с_с_а_н – "Под солнцем" (путевые заметки) и несколько мелких рассказов; М_а_р_с_е_л_ь_ _П_р_е_в_о – "Заветный сад". Впоследствии она перевела и напечатала отдельно пьесу Д_о_д_е – "Арлезианку" (журнал театрального Отдела "Репертуар"), сказку Г_ю_г_о "Легенда о прекрасном Пекопене и о прекрасной Больдур" ("Алконост"). Ею же переведена под редакцией сына вся переписка Флобера, 3 тома, из которых издан только один 1-й. Последняя из ее работ – роман Р_о_н_и "Красны