Как всякий эстет, окажется невосприимчив к истинной новизне. Как кровно близкий человек, приревнует сына к обретенной гармонии. Обратится к нему в ноябре 1904 года с гаерским посланием (в стихах!) на отрезном купоне денежного перевода:
Благодарю за присланную книгу
Со «стихами о Прекрасной Даме».
Но, смотря в нее, все «видят фигу»
И готовы чувствовать себя в Бедламе.
Далее он намекнет сыну, что известностью своей тот обязан «профессорскому имени» отца, и заключит:
Не доверяя распродаже —
При репутации своей
(Довольно скромной, темной даже),
«Спешу» отправить — сто рублей.
Сын вежливо, но твердо ему ответит:
«Мне странно, что Вы находите мои стихи непонятными и даже обвиняете в рекламе и эротизме. <…> В непонятности меня, конечно, обвиняют почти все, но на днях мне было очень отрадно слышать, что вся почти книга понята, до тонкости часто, а иногда и до слез, — совсем простыми “неинтеллигентными” людьми. Не выхваляя ни своих форм и ничего вообще от меня исходящего, я могу с уверенностью сказать, что, плохо ли, хорошо ли, — написал стихи о вечном и вполне несомненном, что рано или поздно должно быть воспринято всеми (не стихи, а эта вечная сущность). Что же касается “распродажи” в настоящем, то она идет, разумеется, “туго”, что, впрочем, я мог ожидать всегда и ни на какие доходы не надеялся.
<…> Раскаиваться в том, что книга вышла, я не могу, хотя и славы не ожидаю.
Еще раз большое спасибо за деньги. Будьте здоровы».
Пять лет спустя, в декабре 1909 года, он приедет в Варшаву на похороны отца. Увидит его по-своему и по-новому:
Но разложенье — красота
Неизъяснимо победила.
Вечно неудовлетворенный отец воскрешен творческим взглядом сына.
«Ужасная судьба отца и сына / Жить розно и в разлуке умереть…» — сказано у Лермонтова. Но случаются и встречи за порогом смерти.
МЛАДЕНЧЕСТВО. СЫН И МАТЬ
Биба — так зовут его дома. Комната, где он родился, стала его детской. Окна глядят в тихий университетский двор. А из бабушкиной спальни — вид на Неву. Поставят Бибу на подоконник, и он глядит вдаль. Носится по комнатам, снует вверх-вниз по лестнице, соединяющей два этажа.
Тетя Катя встает позже всех. Раньше ей приносили Бибу по утрам в постель, она с ним играла. Научившись ходить, он стал прибегать к ней сам. Садится на колени и рассматривает картинки с девочками в коротких платьицах, с цветочками в волосах. «Булиля», — приговаривает в умилении. И сам — как девочка, в розовом батистовом платьице. Еще любит играть серебряными ложками.
Гулять его водят на Университетскую набережную, в ботанический сад — создание деда. Оранжерея, цветники, учебное поле. Кусочек природы в холодном городе.
А с полугодовалого возраста — Шахматове, «угол рая неподалеку от Москвы». Биба живет с матерью в отдельном флигеле. Пользуется неограниченной свободой.
Осенью 1883 года — путешествие в Италию с мамой, тетей и бабушкой. Триест. Поездки в открытой конке на пляж. По прибытии на конечную станцию он, сидя близко к кучеру, командует. «Ferma!» («Стой!»). А в дурную погоду дома играет в конку с няней.
Во Флоренции Сашу привлекают бассейн с золотыми рыбками, прогулки по саду Боболи с мраморными статуями. Ему покупают соломенную шляпу с широкими полями и первый в его жизни костюмчик.
Наступает день отъезда. Сборы, хлопоты. Вокруг мамы вьется хозяйская дочка, девочка лет семи. Держит в руках маленькую дешевую картинку-иконку. Наконец вручает ее маме со словами: «Per Alessandro» («для Алессандро»). Оказалось — лик Богородицы. Детская святыня приедет в Петербург и пребудет там вечно, застекленная, на стене блоковской квартиры.
Имя флорентийской девочки — София.
Трехлетний Алессандро этого не запомнил. Умом. Но есть еще и глубинная эмоциональная память.
Бекетовский женственный клан, няня Соня и девочка София… Женственность, вечная и земная, русская и всемирная, окружает вниманием и заботой маленького человека, угадав в нем своего будущего певца.
В XX веке сложности человеческой натуры начали объяснить на основе учения Фрейда. Нелады с отцом и страстная привязанность к матери… Эдипов комплекс? В поэме «Возмездие» автор словно идет навстречу этой мифологеме и инсценирует эпизод нападения малолетнего сына на постылого и внутренне чуждого родителя:
Сын помнит: в детской, на диване
Сидит отец, куря и злясь;
А он, безумно расшалясь,
Вертится пред отцом в тумане…
Вдруг (злое, глупое дитя!) —
Как будто бес его толкает,
И он стремглав отцу вонзает
Булавку около локтя…
Растерян, побледнев от боли,
Тот дико вскрикнул…
Наверное, Фрейд прав в том, что ранние младенческие страхи, испуги, травмы многое определяют в психологическом облике взрослого человека, в его любовном поведении, а у людей одаренных — и в творчестве. Но Фрейдова доктрина обходит те редкие случаи, когда человек в самые ранние годы подвергается мощному облучению самоотверженной женственности. С житейски-рациональной, «педагогической» точки зрения будущему мужчине такое баловство, может быть, и вредно. Но когда младенец носит в себе поэтический дар, он не только греется в лучах женской нежности, а вбирает этот свет в себя. И по прошествии лет сам становится источником такого излучения.
В 1912 году в детском рождественском альманахе «Огоньки» с факсимильной подписью «Александр Блок» появится стихотворение «В детской» (в третьей книге стихотворений оно войдет в раздел «Родина» под названием «Сны»):
Луч лампадки, как в тумане,
Раз-два, раз-два, раз!..
Идет конница… а няня
Тянет свой рассказ…
………………………………
Сладко дремлется в кроватке.
Дремлешь? — Внемлю… сплю.
Луч зеленый, луч лампадки,
Я тебя люблю!
В этом хореическом ритме слышится отзвук лермонтовской «Казачьей колыбельной песни»: «Спи, младенец мой прекрасный…» Только написаны стихи не от имени няни, как у Лермонтова, а от имени самого младенца, словно усвоившего женскую интонацию и отвечающего на дарованную ему нежность нежностью ко всему сущему.
Художник по своей сути – андрогин, сочетающий в себе мужественность и женственность. Женское и мужское – два полюса творческого сознания, такие же существенные, как жизнеутверждение и пессимизм, вера и неверие, консерватизм и вольнодумство.
Большая литература создается не тяготением к одному полюсу, а напряжением между крайностями, сопряжением их на всех уровнях. Для обыкновенного писателя женственность в лучшем случае объект созерцания и изображения. Субъект гения включает ее в себя. В Татьяне Лариной пушкинского не меньше, чем в Онегине, а внутренней свободы явно больше.
Лев Толстой воплотил свой стихийный земной темперамент прежде всего в Наташе Ростовой и Анне Карениной, уравновесив женственной пластичностью мужской моралистический догматизм. Философская неисчерпаемость мира Достоевского зиждется на равновесии женского и мужского начал, авторская душа поделена поровну между Соней и Раскольниковым, Настасьей Филипповной и князем Мышкиным.
Может быть, пришло время проследить историю русской словесности под этим углом зрения. И важнейшей кульминацией тут предстанет творчество поэта, выпестованного гармоничным и вечным женственным миром и шагнувшего из него в «страшный мир» обыденности.
«Мама — это я», — скажет Блок одной своей юной знакомой в 1918 году. И это не риторическая гипербола, а констатация реальности, психологической и духовной. Ни с кем больше не пребывал он в столь длительном контакте и диалоге. Ни с кем не обнаружилось у него такого внутреннего сходства.
Александра Андреевна — третья по возрасту из сестер Бекетовых. Екатерина и Софья были старше ее, Мария — на два года младше. По характеру Ася — самая инфантильная и неуравновешенная. Мы знаем о ней в основном из того, что написала младшая сестра — мудрая, наблюдательная, здравомыслящая. Душой привязанная к Асе, она то и дело отмечает ее капризность и истеричность, отстраненно говорит о ее своеобразной «религиозности», нетождественной церковным канонам.
В шестнадцать лет Ася чуть не вышла замуж за студента-естественника, но одумалась. А потом за ней стал ухаживать Александр Львович Блок, который со второй попытки получил согласие на свое предложение руки и сердца. Свадьба состоялась в январе 1879 года, незадолго до девятнадцатилетия невесты. Брак вскоре распался, хотя развод был оформлен только в 1899 году, когда сыну уже почти исполнилось девять лет.
Александра Андреевна сразу после развода выходит замуж за своего ровесника, гвардейского офицера Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух. К тому времени ее сестра Софья Андреевна уже была замужем за старшим братом жениха — солидным чиновником Адамом Феликсовичем. Новый супруг оказался вполне нормальным, житейски разумным, но отнюдь не оригинальным человеком. О духовном союзе и речи не было. Артистическая и религиозная часть души Александры Андреевны всецело обратится к сыну. Она откроет ему Полонского и Фета, Бодлера и Верлена. С ее вкусом будет он сверять свои первые стихотворные опыты.
В отличие от эстетически и политически консервативного Александра Львовича Блока Александра Андреевна отличалась природной восприимчивостью к новым веяниям в литературе и затаенной склонностью к общественному бунтарству. Слухи о ее «ненормальности» представляются несколько преувеличенными. Любовь Дмитриевна, обзывая ее «почти сумасшедшей», приводит такие пустяковые придирки, каких немало наберется у любой снохи в отношении любой свекрови: бестактные расспросы о возможной беременности, замечания по поводу слишком грязной тряпки на кухне или не