енно невозможно.
– Для вас явление, не выходящее на международный уровень, теряет что-то?
– Конечно, нет. Но надо просто эти ярлыки и бирочки стараться четко развешивать. Иначе ты никогда не поймешь, что и как. Иначе за русскую культуру, которая, дескать, у нас такая, а в мире не понята, можно будет выдать любое дерьмо. Любой хрен с гитарой, который тут распевает свою чушь мимо нот, может заявить, что он-де факт русской культуры, недопонятый и недооцененный культурой общемировой. Никакой на фиг он не факт русской культуры. Он факт русского, точнее, советского бескультурья. И более никто и ничто. Очень часто эти неумейки скрываются за такого рода выражениями: „это наше“, „это мы“, „это вот ЗДЕСЬ“. И в общем, наплевать, что там ГДЕ-ТО им дают 20-е места. А вот у нас, а мы вот настоящие, российские, русские и т. д. Неправда. Они и в нашей классификации национальной ничего собой не представляют. Они имеют значение только как социальный факт. У нас есть певцы и музыканты, которые собирают огромные аудитории, ничего не умея на сцене делать. Но это социальный факт, и с этим нельзя никак бороться. Мириться с этим тоже не стоит. Просто нужно говорить, что это так. Нужно называть вещи своими именами.
– Вас раздражают подобные социальные факты?
– Нет. Абсолютно до фени. Их существование или несуществование, их доходы, их жизнь волнуют, очевидно, только журналистов и тех людей, которые у них на содержании или у которых они на содержании. Понять этих людей и даже оправдать я могу. Они выживают. Они больше ничего не умеют – таланта Бог не дал. Что делать? Надо кормить семью. Но не хочется ведь работать на макаронной фабрике! Хотя судьба тебя к этому как раз и предполагала! Гениально сказано у Саши Черного:
Рожденный быть кассиром в тихой бане
Иль агентом по заготовке шпал,
Семен Бубнов сверх всяких ожиданий
Игрой судьбы в редакторы попал.
Читай – в певцы, в музыканты, в политики… Точнее не скажешь! Ну нельзя некоего Семена Бубнова ругать за то, что он был рожден кассиром, а не хочет им быть! А хочет на сцене петь! Если ему это позволяется, если люди платят еще и деньги за то, чтобы послушать даже не живое исполнение Бубнова, а его фонограмму… Крутят магнитофон!!! Странная ситуация, странная договоренность между публикой и исполнителем, между исполнителем и критикой, между критикой и телевизионщиками… Она может только восхищать, но порицать ее бессмысленно. Ибо как только ты начинаешь что-то и кого-то порицать – ты этих людей замечаешь. Ты встаешь с ними на одну доску. Я – на другой доске. Существуют они или нет – мне совершенно без разницы.
– Александр Борисович, давайте поговорим о приятном. Давайте поговорим о „Beatles“. Для вас они много значат?
– Очень много. Они исподволь объяснили мне подходы и варианты. Ведь я начал сочинять и петь ненамного позже, чем они. Мои первые опусы – 1963–1964 годы, у них – конец 50-х. Но первые успехи у них как раз приходились на 1963–1964 годы. То есть это „Лав ми ду“, „Плиз плиз ми“… Я опаздывал на три месяца, на полгода. А потом перестал опаздывать. Я с ними не соревновался. Соревноваться с „Beatles“ мне было бы сложно. Я сидел у себя на кухне, они совершали мировые турне. Со временем, когда я научился многие вещи исполнительские делать лучше, чем многие, и многие, и многие, хамская уверенность в своих силах только усилилась во мне. И тогда я понял: если что-то умеешь по-настоящему делать, можно сидеть на кухне.
Когда меня спрашивают, почему ты себя не доказываешь, не снимаешь какие-то телевизионные программы, демонстрируясь во всей красе, не пытаешься себя где-то нагнетать, каких-то нанимать агентов, продюсеров, тыкать Паваротти в лицо свои до-диезы… Для чего? Чтобы Паваротти отмахнулся и сказал: „Достал ты, Саня, всех своими до-диезами“. А вот когда сидишь на кухне под абажуром и знаешь, что у тебя есть до-диез, а у него нету… Ну нету, нету… И, вероятно, уже никогда не будет… Само сознание, что это так, дает очень много. Мальчишке очень трудно самому себе доказать, что ты что-то умеешь. Человеку взрослому, уже прошедшему многое, многое, многое, очень просто.
– А как вам нравится наимоднейший мюзикл „Метро“? Мне, как человеку из этого самого метро, он недоступен. В силу известных цен… на „Метро“.
– Мне не нравится эта постановка, и вот почему. Они опять не умеют ни петь, ни играть. Но все мне говорят: „Но у нас-то вообще не умеют петь и играть! А поскольку эти хоть чуть-чуть умеют петь и играть, это уже хорошо“. Не хорошо. Плохо. Не можешь петь – не пой. Не можешь не петь – учись. Была в семидесятые выпущена книжка о рок-н-ролле, по-моему, журналиста Феофанова: „Тигр в гитаре“. Состоялось обсуждение в журнале „Юность“ этой книжки. Сидели, как сейчас помню, Аксенов Вася… много продвинутых людей – писателей, музыкантов… Рок-н-ролл, как таковой, в то время был нежелателен. И вдруг вышла книжка, где более-менее доступно говорилось о рок-н-ролле, но с огромным количеством ошибок и с каким-то душком: вот, мол, как они там живут. Все исходили слюной по поводу этой книжки: и Аксенов, и все эти молодые-продвинутые… Единственным человеком, который разнес эту книгу полностью, был я. Потому что я сказал: „Лучше не писать о рок-н-ролле совсем, чем писать вот так, с ошибками и пренебрежением“. Лучше не участвовать, чем делать нехорошо. Это принцип, касающийся всего того, что я в жизни делаю. Написал ли я песню или музыку к кино. С ужасом соглашаюсь на написание музыки к кино. Потому что я знаю, что режиссеры наши бездарны, а звукорежиссеры – почти все уроды, которые вообще не понимают, что творится в современном мире и КАК должно звучать кино. Если бы не было конкретных примеров, какой должна быть музыка в кино, я бы еще мог сказать о себе, что я какой-то претенциозный дурачок. Но когда на тех же колонках, в том же зале некий американский фильм звучит ТАК, и я знаю, как сделать, чтобы наш фильм звучал ТАК ЖЕ, а мне говорят, что это совершенно невозможно… Ну совершенно это невозможно, Александр Борисович! Тогда мне становится не по себе. Вот я пытаюсь в своей последней картине, „В августе 44-го…“, сделать так, КАК НАДО, а мне продюсер, режиссер, звукорежиссер рассказывают, что это нельзя… А я им говорю: „Да дайте, я сделаю, уйдите отсюда, выйдите из зала! Дайте мне сделать! Я же бесплатно! Я же не прошу у вас еще денег!!! Уйдите отсюда на хрен!!!“ Нет, они, бл…, делают по-своему. Потом, после премьеры, продюсер мне встречается, говорит: „Да, что-то вот там музыка как-то не так…“ Я говорю: „Я даже знаю, кто это сделал!“ Он говорит: „Кто?“ Я говорю: „Это ты сделал! Ты помнишь, я встал и вышел? Вот я встал и вышел! А ты – остался!“».
Градский 2003
В январе 2003 года я с подачи своего давнего коллеги по «МК» Саши Перова, который в ту пору рулил редакционной политикой Издательского дома Родионова в качестве шеф-редактора, возглавил журнал «Карьера». Мы с Мариной Леско придумали делать монохромные обложки без всяких выносов.
Рекламная служба была в трансе: они считали, что без подробных анонсов журнал продаваться не будет.
Решили, для того чтобы отличаться от всех остальных, делать обложки не просто со знаменитостями, а парные. Начали со своих знакомых. В первом же (после ребрендинга) номере, то есть в марте, вышла облога с Антоном Табаковым и Настей Чухрай. Потом Леонид Ярмольник с Оксаной Афанасьевой (о последней чуть позже). Саша Гафин с женой Ириной. А осенью, к очередному дню рождения АБГ, мы решили отойти от сложившейся традиции и впервые показать публике красивых детей Саши Градского. Съемку тогда делал арт-директор «Карьеры» Сергей Горбунов у композитора дома, в Козицком переулке. Обложка, по мне, получилась шикарная. Интервью я попросил записать своего товарища Андрея Ванденко. Назвал он материал «Александр Градский: Не спешите меня хоронить». Воспроизвожу не текст сданной мне рукописи, а опубликованный вариант:
«Кажется, Александр Градский всерьез надумал сменить пластинку. Уж сколько лет кряду пел в концертных залах, во Дворцах спорта, на стадионах и даже, наверное, „в полях, под снегом и дождем“, пока не решил: „Первый тайм мы уже отыграли…“ А коль Александр Борисович что-то замыслил, остановить его нет никакой возможности. Словом, перешагнул он собственное пятидесятилетие и начал тайм второй…
– Знающие люди утверждают: был раньше такой певец Александр Градский. Рассказывают, вроде даже неплохо пел. Не слышали случайно?
– Напрасно пытаетесь меня подкалывать – не получится. Впрочем, могу напомнить, чего добился в музыке, рассказать, почему соревноваться в России мне больше не с кем…
– Лучше поведайте, с чего вдруг решили ориентацию сменить. Профессиональную.
– Все случилось само собой. Волею судьбы.
– И куда же она, судьба, вас завела?
– В строительство.
– Проснулся дремавший дотоле талант зодчего?
– Строго говоря, жизнь любого мужчины состоит из обустройства окружающего его пространства. Поскольку я определенно принадлежу к мужскому полу, всегда, сколько себя помню, так или иначе занимался этим обустройством.
– Классический вариант „дерево – сын – дом“? Все происходило именно в такой последовательности?
– Посадить дерево элементарно просто, большого ума этот процесс не требует. Заделать сына еще легче, тут вообще нужен не ум, а нечто иное. А вот чтобы построить дом, необходимо знать и уметь очень многое…
До 1991 года у меня и в мыслях не было, что когда-нибудь займусь строительством. Достаточно сказать, что за десять лет, которые к тому моменту прожил вместе с женой и детьми в квартире на улице Марии Ульяновой, ни разу не делал ремонт. Однажды, правда, на пару с приятелем мы совершили героическую попытку переклеить обои. Но все вылилось в крупную попойку, и на том заглохло. Если помните, как у Джерома дядюшка Поджер вешает картину, то легко можете представить, во что превратилось жилище после наших «усилий». Сначала мы попробовали передвинуть старый сервант; в результате Сережа, мой товарищ, уронил этот тяжеленный гроб себе на руку и чуть не стал инвалидом. Как тут было не напиться? Над нами смеялась вся семья, но мы с Серегой хотя бы удовольствие от процесса получили…