ойство нервы Александра. Сам Бог наставляет его. Следуя за Голицыным и Кошелевым, он избрал ложный путь, сбился на путь протестантизма, иллюминизма. После двух часов беседы он падает на колени перед монахом, смиренно поднимает глаза на восковое, окаймленное рыжеватой бородой лицо и молит Фотия благословить его. «Когда же видел князя Голицына, – рассказывал Фотий, – не поведал ему ничто же, что с царем тайное было говорено». В благодарность за душеспасительные речи архимандрит получает от Александра алмазный крест, а от вдовствующей императрицы золотые часы. Но эти подарки не кружат ему голову. Он презирает роскошь, питается горстью овсянки и пьет только укропную воду. Его слава как чудотворца распространяется во всех слоях общества. Графиня Орлова боготворит своего кумира. Он обращается с ней сурово. Встречая его после богослужения, она вытирает с его лба пот и стаскивает с него сапоги. Царь посещает его в монастыре. В главной церкви, на верхней балюстраде, отделяющей хоры от нефа, начертано: «Здесь император Александр вместе с графом Аракчеевым и другими придворными молился, простершись рядом с Фотием».
Встреча Фотия с Александром не замедлила принести плоды. Императорский рескрипт от 1 августа 1822 года предписывает Кочубею, министру внутренних дел: «Все тайные общества, под какими бы наименованиями они ни существовали, как-то, масонские ложи или другие, закрыть и учреждение их впредь не дозволять». Этот неожиданный приговор поражает ужасом круги «братьев», среди которых немало высших сановников империи. Никто не понимает причин внезапной немилости царя к организациям, гуманные цели которых он недавно поддерживал. Прошел слух, что причина – в раскрытии тайного «заговора» польских и английских масонов. Но русские ложи к этому не причастны. Зачем же их уничтожать? «Масонство не имело в России другой цели, кроме благотворения и приятного препровождения времени, – пишет Михайловский-Данилевский. – С закрытием лож мы лишаемся единственных мест, где собирались не для карточной игры». Лабзин, издатель мистического журнала «Сионский вестник», не скрывает своего огорчения: «Что тут хорошего? Сегодня запретили ложи, а завтра принудят в оныя ходить. Ложи вреда не делали, а тайные общества и без лож есть. Вот у Кошелева тайные съезды, и князь Голицын туда ездит. Черт их знает, что они там делают». За эти дерзкие речи Лабзин уволен от должности вице-президента Академии художеств и выслан в удаленный от столицы провинциальный город.[71]
Издание «Сионского вестника» запрещено. Мистические общества и различные секты разогнаны. Но как уследить за небольшими дружескими кружками? Сердца, поклоняющиеся одному идеалу, ищут случая незаметно собраться вместе. Приходится таиться, чтобы свободно поговорить о Боге или о политике. Однако простодушный Голицын, влияние которого сильно подорвано императорским рескриптом, пока остается на своем посту и все еще не догадывается о кознях, направленных против него. Он по-прежнему с доверием относится к своему сотруднику и другу Магницкому, тогда как тот, предвидя близкое падение министра духовных дел и народного просвещения, тайно плетет против него интриги. А за всем этим стоит, держа все нити в своих руках, терпеливый, бдительный и злобный Аракчеев.
В начале 1824 года сотрудник Голицына, проповедник и протестантский пастор Иоганн Госнер, публикует в переводе на русский язык, сделанном Поповым, свое богословское сочинение «Der Geist des Lebens».[72] Фотий, набросившись на книгу, обличает ее как безбожную, богохульную, исполненную сатанинского духа. Обеспокоенные Шишков и новый министр внутренних дел Ланской также находят в ней ниспровержение христианской веры. Комитет министров рассматривает дело. Госнеру предложено покинуть Россию. Его труд сожжен. Цензоры, пропустившие столь нечестивый текст, преданы суду. Распаленного всеми этими событиями Фотия посещают видения, предписывающие ему не останавливаться на избранном пути. В доме «чистейшей девственницы» Анны Орловой собирается военный совет в составе архимандрита Фотия, митрополита Серафима, Аракчеева, Магницкого и шефа полиции Гладкова. Договорено между ними, что Серафим от имени осмеянной церкви потребует у государя отставки министра духовных дел князя Голицына. Но, представ перед императором, митрополит, оробев, лишается дара убеждения, и встреча оказывается безрезультатной. Аракчеев, держась в тени, добивается новой аудиенции для Фотия. Архимандрита проводят по тайной лестнице, служившей некогда любовникам Екатерины Великой. И снова Александр потрясен зловещими предсказаниями Фотия. «Ты мне как прямо с небес послал ангела своего святого, – восклицает он, возведя очи к потолку, – возвестить всякую правду и истину!» В течение трех часов Фотий мечет громы и молнии против нечестивцев. Его возбуждение так велико, что он весь, с головы до ног, покрывается потом. Позже он скажет, что на его теле выступил кровавый пот. Но и после этого яростного выпада Александр не спешит сместить министра. Аракчееву приказано отправиться к митрополиту и переговорить с ним в присутствии Фотия. Серафим загорается священным гневом и, стянув с головы белый клобук и бросив его на стол, заявляет, что скорее сложит с себя сан, чем будет служить с князем Голицыным, «явным врагом клятвенным церкви и государства». Тогда Фотий испрашивает позволения изложить императору письменно все обвинения в вольнодумстве и меры борьбы с ним. В четырех записках архимандрит требует удалить Голицына, восстановить надзор Священного Синода и духовенства над просвещением и распустить Библейское общество. «Повеление Божие я возвестил, – пишет он царю, – исполнить же в тебе состоит… Бог победил видимого Наполеона, вторгшегося в Россию; да победит он и духовного Наполеона лицем твоим, коего можешь, Господу содействующу, победить в три минуты чертою пера».
Александр все еще в нерешительности. Он просит Аракчеева вмешаться и попытаться примирить министра и его врагов. Голицын, предупрежденный наконец об опасности, отправляется к графине Анне Орловой и, не застав хозяйку дома, предлагает Фотию дружески объясниться. Но наталкивается на одержимого, который, выкатив глаза, с пеной у рта, со вставшими дыбом волосами изрыгает ужасные проклятия, тогда как свидетели сцены в ужасе крестятся. «Если ты не покаешься, и вси с тобой не обратятся, анафема всем, – вопит Фотий, – ты же, яко вождь нечестия, не узришь Бога, не внидешь в царствие Христово, а снидешь во ад, и вси с тобою погибнут во веки!» Голицын, съежившись от страха, спасается бегством, а Фотий, подхватив полы рясы, шествует по дому и читает громовым голосом: «С нами Бог!»
На следующий день невероятная новость распространяется по городу: министр духовных дел предан анафеме архимандритом Фотием. Предчувствуя, что царь не отречется от того, кого принимает за «Божьего посланца», Голицын подает в отставку. «Не раз уж я хотел объясниться с вами чистосердечно, – говорит ему Александр. – В самом деле, вверенное вам министерство как-то не удалось вам». 15 мая 1824 года Голицын отставлен от должности министра. Его портфель передан адмиралу Шишкову. Из Министерства духовных дел изъяты дела, касающиеся православной церкви, и снова переданы Синоду. Митрополит Серафим назначен председателем Российского Библейского общества. Голицын, лишенный поста министра, в качестве компенсации получает новое назначение – управляющим почтовым департаментом, а торжествующий Аракчеев становится докладчиком по делам Священного Синода. «Он явился, раб Божий, – пишет о нем Фотий, – за святую веру и церковь, яко Георгий Победоносец». Отныне все остальные сотрудники царя не более чем статисты. Александр, преждевременно утомленный жизнью, охотно окружает себя людьми пожилыми и послушными. Лонгинов, секретарь императрицы, сравнивает этих безликих семидесятилетних старцев с персонажами картин Хогарта.[73] Другой современник пишет: «В последние годы царствования Александра бессильная геронтократия дремала у государственного кормила: старики Татищев, Лобанов, Ланской, Шишков казались более призраками министров, чем настоящими министрами… За всех бодрствовал один всем ненавистный Аракчеев».
Чем сильнее ненависть к его верному советнику, тем больше царь его ценит. В душе он доволен, что дуэль Аракчеева и Голицына кончилась победой первого. Два эти человека, противоположные по своим характерам, но равно ему преданные, страдают, на его взгляд, одинаковым недостатком – узостью ума. Один смотрит на все под углом дел духовных, другой под углом дел земных. Один символизирует Россию мистическую, другой – Россию полицейскую. Александр ощущает, что эта двойственность, эта тяга как к мессианству, так и к военной дисциплине глубоко укоренилась в его собственной душе. В нем мирно уживаются кадило и кнут. Божье царство и сибирская каторга. Из одного чистого благочестия он желает, чтобы нация была ему покорна, и не сомневается, что Аракчеев железной рукой поможет ему справиться с этой задачей. Основатель военных поселений вдруг, без подготовки превратившийся в защитника истинной веры, становится, таким образом, при Александре своего рода вице-императором.
Глава XIVТайные общества
После окончательной победы союзников над Наполеоном престиж России как могущественной военной державы так высок, что кое-кто из европейских дипломатов подозревает Александра в желании расширить границы Российской империи. Но Александр и не помышляет об увеличении своих владений. Он раздвинул географические пределы России, и его совесть чиста перед Петром Великим и Екатериной Великой, его знаменитыми предшественниками. Разве не он овладел Финляндией и Бессарабией, присоединил Кавказ в результате добровольного вхождения в состав России Грузии и Менгрелии? Разве не он получил по Гюлистанскому договору, подписанному с Персией, берега Каспийского моря с Дагестанской областью и городами Дербентом и Баку? Наконец, разве не он распространил протекцию России на Польшу? Чего ему еще желать? Отечественная война, благодаря его непреклонной решимости, закончилась блестящей победой над захватчиком и оздоровила нацию. С тех пор его мысли поглощены тем, как возродить страну из развалин и очистить сердца подданных. Его честолюбивые мечты устремлены не на военные, а на духовные победы. И он желал бы, чтобы его стремление к миру, порядку и духовному спасению разделяли правительства всего мира. Встречаясь с зарубежными дипломатами, он не устает повторять, что его цель – всеобщее умиротворение. «Вы не понимаете России, – говорит он графу Лебцельтерну, новому посланнику Австрии в Петербурге. – Раньше общее внимание было обращено на колосса, угрожавшего самому существованию других стран (Францию Наполеона. –