аполеона, сохранить живую силу русской армии в самое трудное для нее время и тем самым предрешить благоприятный для России исход войны. Поэтому Барклай имел основания заявить, как он это сделал уже после оставления Москвы: «Я ввез колесницу на гору, а с горы она скатится сама, при малом руководстве».
Александр I, хотя и доверял Барклаю де Толли, тоже был недоволен его «отступательными движениями». «С прискорбностью должен был видеть, — упрекал царь Барклая, — что сии движения продолжались до Смоленска». Главное же, царь понимал, что нужен главнокомандующий, облеченный доверием нации, и притом с русским именем. Между тем дворянские круги обеих столиц в один голос называли первым кандидатом в главнокомандующие генерала от инфантерии М.И. Кутузова, демонстративно избрав его начальником и Петербургского, и Московского ополчений. Александр после Аустерлица терпеть не мог этого, как он выражался, «одноглазого старого сатира», который тогда не осилил Наполеона и тем опозорил своего государя перед отечеством и Европой. Однако мнение господствующего класса царь должен был учитывать. Поэтому он доверил выбор кандидата на пост главнокомандующего Чрезвычайному комитету из важнейших сановников империи во главе с председателем Государственного совета фельдмаршалом графом Н.И. Салтыковым (бывшим когда-то «кавалером» при юном Александре Павловиче). 5 августа комитет с участием Аракчеева отверг кандидатуры Л.Л. Беннигсена, П.И. Багратиона, А.П. Тормасова и единогласно высказался за Кутузова.
Михаил Илларионович Кутузов как самый старший по возрасту и службе из всех действующих генералов, сподвижник П.А. Румянцева и А.В. Суворова, истинно русский барин, род которого уходил корнями в XIII век, имел очевидное преимущество перед другими кандидатами в главнокомандующие. Было ему тогда уже 67 лет (жить оставалось 8 месяцев). Его боевой опыт исчислялся в полвека. Генералом он стал в 1784 г., раньше, чем Наполеон лейтенантом. Много раз смерть смотрела ему в глаза. В молодости ему дважды прострелили голову, но оба раза он, к удивлению русских и европейских медиков, выжил. Его правый глаз выбила турецкая пуля в битве под Алуштой, когда ему было 28 лет. После этого Кутузов отличился не в одном десятке походов, осад, сражений, штурмов, особенно в знаменитом штурме Измаила 11 декабря 1790 г. «Он шел у меня на левом крыле, — написал тогда о Кутузове Суворов, — но был моей правой рукой». К 1812 г. Кутузов прочно зарекомендовал себя как мудрый стратег и блистательный дипломат («Хитер, хитер! Умен, умен! Никто его не обманет», — говорил о нем Суворов), а воспоминания о давней катастрофе под Аустерлицем компенсировались впечатлениями от его недавних побед под Рущуком и Слободзеей.
Грандам Чрезвычайного комитета должна была импонировать и феодальная состоятельность Кутузова, получившего только за 1793–1799 гг. от Екатерины II и Павла I 5667 крепостных «душ», в отличие от худородного Барклая, который вообще не имел крепостных.
Что касается личной антипатии царя, то комитет не усмотрел в ней серьезного препятствия, тем более что Аракчеев поддержал кандидатуру Кутузова. Действительно, Александр I, ознакомившись с решением комитета, 8 августа назначил Кутузова главнокомандующим, хотя и скрепя сердце. «Я не мог поступить иначе, — объяснил он сестре Екатерине Павловне, — как выбрать из трех генералов, одинаково мало способных быть главнокомандующими (царь имел в виду Барклая де Толли, Багратиона и Кутузова. — Н.Т.), того, на которого указывал общий голос». Своему генерал-адъютанту Е.Ф. Комаровскому царь сказал еще откровеннее: «Публика желала его назначения, я его назначил. Что же касается меня, то я умываю руки».
М.И. Кутузов. Художник П. Борель.
Русские войска встретили Кутузова — главнокомандующего с ликованием. Сразу родилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов». Обрадовался назначению Кутузова и Наполеон, который, по воспоминаниям А. Коленкура, «тотчас же с довольным видом сделал отсюда вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление; он, наверное, даст нам бой».
Кутузов, действительно, ехал в армию с твердым намерением дать Наполеону генеральное сражение за Москву. Перед отъездом он обещал Александру I «скорее лечь костьми, чем допустить неприятеля к Москве». Заняв позицию у с. Бородино, Кутузов в письмах к царю, московскому генерал-губернатору Ф.В. Ростопчину и начальнику Московского ополчения И.И. Маркову, так определил свою задачу: «спасение Москвы» (курсив мой. — Н.Т.)[109]. Русские воины сознавали, что вопрос стоит именно так, и готовились стоять насмерть. В ночь перед битвой вся армия облачилась в чистое белье и дала обет жертвенности на молебне перед иконой покровительницы России — Смоленской божьей матери. Кутузов учитывал возможность и успеха, и неудачи. «При счастливом отпоре неприятельских сил, — объявил он в диспозиции, — дам собственные повеления на преследование его <…> На случай неудачного дела несколько дорог открыто, <…> по коим армии должны будут отступать».
Наполеон, жаждавший генерального боя с первых дней войны, не думал о возможной неудаче. Предвкушая победу, он и воскликнул в рассветный час перед битвой: «Вот солнце Аустерлица!» Его цель заключалась в том, чтобы взять Москву и там, в древней столице России, продиктовать Александру I победоносный мир. Для этого нужно (и достаточно) было, по мысли Наполеона, выиграть Бородинскую битву. План императора был прост: смять левое (менее сильное) крыло русских, прорвать их центр, отбросить их в «мешок» при слиянии р. Колочи с Москвой-рекой и разгромить. В приказе по войскам перед битвой Наполеон сулил им в случае победы «изобилие, хорошие зимние квартиры, скорое возвращение на родину» и распалял их воинское тщеславие: «Пусть самое отдаленное потомство с гордостью вспомнит о вашей доблести в этот день! Пусть о каждом из вас скажут: „Он был в великой битве под стенами Москвы!“».
Бородинская битва 26 августа 1812 г. — единственный в истории войн пример генерального сражения, исход которого и та и другая сторона сразу же объявили и доныне празднуют как свою победу, имея на то основания. Поэтому многие вопросы его истории, начиная с соотношения сил и кончая потерями, остаются спорными. Новый анализ старых данных[110]показывает, что Наполеон имел при Бородине 133,8 тыс. человек и 587 орудий, Кутузов — 154,8 тыс. человек и 640 орудий. Правда, регулярных войск у Кутузова было лишь 115,3 тыс. человек плюс 11 тыс. казаков и 28,5 тыс. ополченцев; но зато у Наполеона вся гвардия (19 тыс. лучших, отборных солдат) простояла весь день битвы в резерве, тогда как русские резервы были израсходованы полностью.
Ход сражения складывался в пользу Наполеона. Располагая меньшими силами, он создавал на всех пунктах атаки (Шевардинский редут, с. Бородино, батарея Раевского, Багратионовы флеши, д. Семеновская и Утица) численное превосходство, заставляя русских отражать атаки вдвое, а то и втрое превосходящих сил. К концу битвы Наполеон занял все основные русские позиции от Бородина справа до Утицы слева, включая опорную Курганную высоту в центре. Поскольку русская армия после Бородина оставила Москву, что и требовалось Наполеону, он счел Бородинскую битву выигранной тактически и стратегически. Соотношение потерь тоже говорило в его пользу: французы потеряли, по данным Архива военного министерства Франции (может быть, преуменьшенным?), 28 тыс. человек; русские, по материалам Военно-ученого архива Главного штаба России, — 45,6 тыс. (отечественные историки поднимают цифры французских потерь до 58–60 тыс. человек произвольно).
Однако разгромить русскую армию, обратить ее в бегство Наполеон, при всех своих надеждах и планах, не смог. Он сам и все его воинство, от маршалов до солдат, после битвы были разочарованы и удручены, ибо русские войска, отступив (точнее, даже отодвинувшись) с основных позиций, стояли в конце битвы так же несокрушимо, как и в ее начале. Правда, Кутузов тоже не решил своей главной задачи; спасти Москву. После Бородина он вынужден был пожертвовать Москвой. Но сделал он это не столько по воле Наполеона, сколько по своей собственной воле, не потому, что был разбит и деморализован, а потому, что выстоял и уверовал в победоносный для России исход войны без риска нового сражения за Москву.
В то же время Бородино надломило моральный дух наполеоновской армии, пошатнуло в ней былую уверенность в победе, ослабило ее наступательную активность. Не в тактическом и стратегическом, а в моральном и даже в политическом отношении (если учитывать последующий ход войны) Бородино было русской победой. Сам Наполеон склонялся к такому заключению. «Французы в нем, — сказал он о Бородинском сражении, — показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми»…
Кутузов в донесении Александру I о Бородине не употребил слова «победа» (хотя такие историки, как Л. Мадлен и Ф. Меринг, упрекают его в этом «бесстыдстве»), но его фраза, в принципе верная, — «кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами», — была воспринята в Петербурге, как реляция о победе. Очевидцы свидетельствовали: «Весь город высыпал на улицы <…> Все, поздравляя друг друга с победою, обнимались, лобызались <…> С тех пор как Петербург стоит, не было такого ликования». Александр I с обеими императрицами, всеми великими князьями и вел. княжной Анной Павловной разделил общую радость на «благодарственном молебствии с коленопреклонением». В тот же день царь пожаловал Кутузову за Бородинскую победу звание генерал-фельдмаршала и 100 тыс. рублей (плюс по 5 руб. на каждого «нижнего чина» армии). Все это было 30 августа. Тем большим потрясением стала для царя полученная 7 сентября весть о том, что победоносный Кутузов… сдал побежденному Наполеону Москву. «Голова его, — отметил биограф Александра В.К. Надлер, — седеет в одну ночь после этой страшной вести».