[526]. Между тем, похоже, что тучи сгущаются над несчастной Пруссией, зона разрушений которой, кажется, все более расширяется. Всем сердцем мне хотелось бы верить, что все это лишь панические страхи. Прощайте, любезная Сестрица, я прошу Вас не оставлять меня своей дружбой и немного рассчитываю на ее продолжение, целуя Вас при сем очень нежно.
21 декабря 1811 г.
Я не хочу отпускать Г-на фон Билке, не поблагодарив Вас, любезный и добрый мой Друг, за Ваши милые письма и за всю ту дружбу, которую Вы мне в них выказываете и которой я так дорожу. Моя же дружба к Вам непоколебима и кончится лишь вместе с моей жизнью… – Мне мало есть что рассказать Вам из того, что происходит у нас. В любой момент я жду гонца от генерала Кутузова с важным известием. Пока что, любезный Друг, я должен извиниться перед Вами, что не отослал бумаги, которые Вы просили перед родами; но мне было невозможно покориться мысли, которая лежала в основе вашей просьбы, и моя надежда на Всевышнего меня не обманула. Теперь, когда этой причины более уже нет, я посылаю их Вам по Вашему указанию. – Передайте, прошу, тысячу добрых слов вашему Мужу, Герцогу и Герцогине и напомните о моем существовании прекрасной Графине. Прощайте, добрый мой Друг, вспоминайте иногда о Брате, который любит Вас всей душой.
1812 год
Веймар,
15/27 января, суббота 1812 года.
Слишком неожиданное прибытие Барона Голланда[529] и опасение задержать его прибытие к Вам, оставив его здесь долее до вечера, не позволили мне, любезнейший Друг, воспользоваться данной удобной оказией, какую представлял собой его проезд через Веймар, чтобы Вам написать; теперь я пишу это письмо заранее, дабы препоручить его ближайшему курьеру и предотвратить тем самым события, объяснившись с Вами со всей той дружбой, которую я к Вам испытываю. Г-н фон Билке передал мне 10/22 этого месяца Ваше последнее письмо, дражайший Александр: благодарю Вас от всего cердца за те выражения дружбы, которые оно в себе содержит, и в особенности за скрупулезность в деле возвращения мне тех бумаг, которые я позволила себе Вам отдать, уезжая из России, и которые более уже не могли иметь законной силы, поскольку я почла своим долгом составить этим летом новые бумаги для очищения своей совести как в отношении своих Детей, так и в особенности в отношении Принца. Г-н фон Билке уверил меня, что нашел Вас в добром здравии, и Вы можете легко догадаться, как много я задала ему вопросов обо всем, Вас касающемся, на которые он только мог мне ответить! – Я надеялась найти в Вашем письме хотя бы слово относительно моего положения в настоящий момент и тех известий, которые я Вам незадолго до этого сообщила, наконец, Ваше мнение о том, как надобно себя вести, если того потребуют события, которых все мы имеем основания бояться: тем не менее и несмотря на то, что время неотложно торопит, мои ожидания не были оправданы и Вы не сказали мне ничего! – это не может быть охлаждением с Вашей стороны: помимо того, что Вы на него неспособны, по крайней мере, я на это надеюсь, поведение мое этого не заслуживает. У Вас есть, значит, основания молчать: какими бы они ни были, я должна их уважать и ограничиться лишь напоминанием Вам о том, что если я и вхожу в подробности того, что происходит, то вовсе не потому, что хочу вмешиваться в дела, которые выше моего разумения, еще менее, чтобы продемонстрировать свой страх в ожидании того, что неизбежно, и еще менее, чтобы пожаловаться на судьбу, но для того, чтобы известить Вас о том, что, быть может, Вам интересно было бы узнать из надежного источника. Я буду и впредь продолжать это делать, разве только Вы мне это запретите. Но заклинаю Вас, любезный Друг, измените Ваш образ мыслей касательно этой темы, потому что я уже убедилась в том, что лично для меня он представляет крайнюю опасность. Если бы я была подле Вас, я бы объяснила Вам это с той свободой, которую допускает устная беседа; письменно я должна соблюдать большую сдержанность, но я должна тем не менее дать Вам понять, что Вы, возможно, и сами того не желая, ставите меня в тягостное положение до такой степени, что мои здешние Родственники могут думать, что все они Вам по меньшей мере безразличны, и не раз уже случалось так, что я не знала, ни что им на это сказать, ни что ответить. – Наконец Принц присылает Вам Г-на фон Билке, Вы даже не передали с последним пару строк для меня: он спрашивал меня даже в этой связи, чем он имел несчастье Вам не понравиться; я ответила, что это конечно же не так, и постаралась, как могла, разубедить его в этом, и все же впечатление осталось, и я это чувствую! Если бы мы не находились в самой что ни есть неопределенной ситуации, я не стала бы вообще касаться всех этих вещей: но накануне того, что мне, возможно, понадобится искать у Вас поддержки, мне кажется, что я должна Вас просить не усугублять видимостью равнодушия бéды, и так уже более, чем реальные. В довершение всего у нас еще одна беда, о которой Вы не можете не знать: назначение здесь французского министра я считаю очень большой бедой для меня[530], это одно потребовало бы соблюдать осмотрительность даже опытному человеку, каковым я не являюсь: мне бы так хотелось, чтобы Вы дали мне кое-какие советы, какие-то указания, но в Вашем письме я не нашла ничего, кроме старых уверений! – не скрою, какую боль мне всё это причинило, и ту горечь, которую я испытываю, когда мне кажется, что во всем, что мне приходит от Вас, я замечаю словно раз и навсегда сформированное Вами мнение, будто я только и могу видеть вещи в более мрачном свете, чем они есть на самом деле, или же говорю об этом ради удовольствия поплакаться. – Это означает, что Вы вынуждаете меня видеть опору лишь во мне Самой и лишь в себе Самой искать слабый источник утешения, которым бы я так хотела быть обязанной Вам за всю ту преданность, которую я не переставала Вам выказывать во все времена. – Да даруют мне Небеса необходимые добродетели, которые бы мне позволили справиться со столь противоречивыми обязательствами: – я же могу отвечать лишь за свою добрую волю, чистоту моих намерений: надеюсь, что они дадут мне смелости устоять там, куда меня поставила судьба. – Я прошу Вас весьма настоятельно не думать, будто бы я оповестила Матушку и, возможно, Катрин о тех признаниях, которые я Вам сделала: даю Вам слово, любезный Друг, что они об этом ничего не знают и не узнают никогда ничего, никто здесь не знает об этом письме, и я не снимала с него копии. Если я хочу быть Вам чем-то обязанной, то только Вам одному, а не посредничеству других, которого я желала бы избежать, еще раз повторяю, мне не свойственно жаловаться: – и почему мне надо прибегать к перу и бумаге ради объяснений, которые я уже более не могу откладывать в долгий ящик, почему не позволено поговорить хотя бы часок с Вами наедине! – итак, что бы ни случилось (если говорить Вам о моих планах), я остаюсь здесь, разве что Герцог сам решит, что ради спасения Дома срочно необходимо, чтобы я удалилась: но это, скорее всего, он не сможет мне сказать, учитывая неопределенность его положения и ту осторожность, которую он должен соблюдать: но в конце концов, если он мне велит уехать, я сделаю это, в остальном же попытаюсь держаться достойно и не опозорить в то же время ни мою страну, ни мою семью. – Дети мои чувствуют себя хорошо: если мне и остается некоторая надежда на счастье, то она основана только на них. Я напоминаю Вам о них, равно как и об их Матери, и остаюсь навеки с теми чувствами, которые Вам, дражайший Друг, хорошо известны,
Вашей преданной и верной Сестрицей
Петербург
26 января / 7 февраля 1812 года.
Курьер, любезная Сестрица, с которым отправляются пожелания всего Вашего семейства[532], не отправится без того, чтобы я не присоединила мои пожелания, которые по праву могут быть причислены к числу самых искренних; да позволено Вам будет испытать все те радости, которые составляют малую основу счастья, дарованного на земле смертному. Между тем в переживаемое нами время эти радости не будут полными, если к ним не добавится нечто: покой в настоящем и отсутствие беспокойства за будущее и есть то важное дополнение, которого Вам не хватает в настоящий момент. Будем же надеяться и оставим всё на волю Провидения, это лучшее, что, как мне кажется, можно сделать, когда обречен на то терпеливое сущеcтвование, на которое обречены мы, женщины.
Вы, конечно же, живо разделили беспокойство, любезная Сестрица, которое вызвал Принц Вильгельм Прусский[533] у всех, кто к нему привязан, и в особенности у Марианны. Последние же известия о нашем добром кузене Вильгельме внушают спокойствие, и я льщу себя надеждой, что у него не останется и следа от этого происшествия, которое кажется немыслимым в его возрасте и при его воздушной фигурке. Амели просит напомнить Вам о себе, любезная Сестрица, посылая Вам пожелания, разумеется, столь же искренние, как и мои, она была очень тронута словами, обращенными к ней в Вашем письме от 25 ноя. / 7 декабря, за которое я еще Вас не поблагодарила, любезная Сестрица. Это письмо пришло в то самое время, когда я отправила Вам свое письмо с Г-ом фон Билке, я надеюсь, что он уже благополучно к Вам прибыл. Прощайте, дражайшая Сестрица, я полагаю, что Вы так детально осведомлены обо всех наших делах и деяниях Императрицей, что не могу себе позволить сообщить Вам и мельчайшую новость, сего касающуюся, из опасения наскучить Вам повторениями. Поклонитесь от меня Тетушке и Кузену и не оставляйте меня своей дружбой, которая мне очень дорога.