Траур и большие холода несколько испортили у нас придворные празднества. Теперь, когда Пост приближается, большие любители Масленицы спешат насладиться ей. Недавно в день рождения Мишеля у нас был очень красивый маскарад у Имп[ератрицы] – матери. Говорят, что 4 февраля она намеревается дать бал, идея которого мне очень нравится[735]. И она понравилась бы мне безмерно больше, если бы Вы сами смогли присутствовать на нем, любезная Сестрица. Поверьте, то, что я сейчас здесь говорю, не пустая фраза, и пожалуйста, никогда не сомневайтесь в тех чувствах, которые заставляют меня этого искренне желать. Осмелюсь ли я попросить Вас передать мою благодарность всем, кто имел любезность вспомнить обо мне. Моего Кузена я должна сама поблагодарить за его поздравления к Новому году, а Вас, любезная Сестрица, позвольте мне обнять наконец от чистого сердца.
Петербург,
19 апреля / 1 мая 1820 года.
Осмелюсь думать, любезная моя Сестрица, что я не слишком много на себя беру, воображая, что предмет, который я осмеливаюсь подарить Вам (присланный с этим письмом), не будет Вам неприятен. Мое единственное опасение состоит в том, что, возможно, кто-то меня уже опередил из тех особ, которые, движимы, как и я, желанием сделать Вам приятное, уже доставили Вам эти барельефы; в подобном досадном случае судите обо мне лишь по моему намерению. Но если Судьбе угодно в достаточной мере мне благоволить и сделать так, что я первая дарю Вам это собрание, поверьте, что я поторопилась послать его Вам, зная ваши чувства и будучи уверена, что памятник национальной славы, выполненный русским художником, будет принят Вами с удовлетворением… __ Вы вспомните о Графе Толстом, который из любви к искусствам и следуя велению своего дарования с юности отказался от любой иной карьеры, решив избрать лишь ту, которая могла способствовать раскрытию этого самого дарования. Он художник и ничего более, он только что начал, будучи покровительствуем Российской Академией и ее президентом Господином Шишковым[737], работу над серией барельефов, на которых изображены самые яркие события 1812, 13-го и 14-го годов. Пока что выполнено всего лишь пять, но эскизы тех, которые должны еще появиться, находятся еще в переплете, и я надеюсь, что Вы мне позволите присылать их Вам по мере их изготовления. Я уверена, что Вы согласитесь со мной, любезная моя Сестрица, что это начинание не несет на себе печати того совершенства, которого от него ждали. Везде преобладает сюжет как выразитель национального гения. В композиции же сюжетов есть некоторая монотонность, иногда даже отсутствие воображения. __ Граф Толстой еще мало видел, у него не было восхождения в совершенствовании своего вкуса. Он уже выслушал советы и собирается изменить некоторые из своих композиций, и если я обращаю Ваше внимание на недостатки его произведений, то это из убеждения, что Вы более, чем я, сможете судить о них со снисхождением, а не строгостью.
Я не могу отказать себе в удовольствии поблагодарить Вас, любезная Сестрица, за Ваше последнее письмо и за все то, что Вы мне в нем пишете. Сохраняйте в отношении меня, умоляю Вас, те прекрасные чувства, которым я придаю бесконечную цену.
Передайте тысячу добрых слов от меня Вашему Мужу. ___ Я вложила в это письмо немецкий экземпляр Сочинения, которое Вам посылаю, чтобы облегчить его объяснение тем, кому Вы захотите его показать. И хотя я знаю любовь Великого Герцога к искусствам[738], я не осмеливаюсь дарить ему серию данных барельефов, опасаясь суждения знатока, а также того, что, возможно, он посчитает, что незачем было посылать издалека сей предмет не слишком высокого качества, особенно в художественном отношении. Но если Ему захочется отнестись к нему как к памятнику исторической эпохи, той славы, которой Он, борясь за праведное дело, немало содействовал, то я буду счастлива взять на себя смелость почтить Его этим подарком. Передайте ему это, любезная Сестрица, прошу Вас, и позвольте Себя обнять в то самое время, как я стараюсь закончить как можно быстрее это непростительно длинное письмо.
Царске Село,
12/24 июля 1820 года.
Ваше любезное письмо от 9/21 июня, в котором Вы, любезная Сестрица, выражаете сожаление по поводу Царске Села, застало меня в Петергофе более двух недель тому назад. Я испытывала желание и потребность сразу же Вас за него поблагодарить, но чувствовала себя в это время больной от двенадцатидневного пребывания в Петергофе, которое в этом году было несчастливым. Вы знаете обо всем, что произошло[740], любезная Сестрица; последовавшие затем переезды отсюда на Каменный Остров, которые предшествовали отъезду Имп[ератора], оставляли мне мало свободного времени, и все эти причины вместе взятые заставят, возможно, выглядеть меня нерадивой в Ваших глазах, но это будет лишь сиюминутное обвинение с Вашей стороны, я уверена, что Вы не будете слишком несправедливой, чтобы придавать ему большое значение. ____ Вот уже 3 дня, как Имп[ератор] уехал на целых три месяца, дай Бог, чтобы все, что он наметил на ближайшее время, не слишком его утомило; завтра он должен уже быть в Варшаве, и тогда мне будет спокойнее на сердце. Длительное отсутствие связей, которые в определенном смысле кажутся необходимыми, заставляет чувствовать себя весьма неприятно и разбивает на две части прекрасное время года самым невеселым образом. ___ Наши здешние беды почти забыты, и урон возмещается с такой волшебной быстротой, что я подозреваю, что все, что сгорело, будет более или менее восстановлено к моменту возвращения Вашего Брата. Хотя и находясь в отдалении, Вы очень точно представили себе, какое впечатление это событие на меня произвело. Беспокойство об Имп[ераторе] было на первом месте: реальная опасность <нрзб.> и работа моего воображения произвели опасности иного рода, чем та опасность, о которой не любят говорить, но в возможность которой наш век позволяет верить, причина и невероятная скорость распространения которой так до сих пор и осталась неизвестной, что тем самым порождает пищу для дурных мыслей. Эти два типа беспокойства и есть то, что более всего меня перевернуло, затем страх за Имп[ератора], переживавшего беду в глубине своей души с большой кротостью и самоотвержением, и за тот груз, который он на себя взял, когда ему пришлось в течение первых, самых беспокойных часов этого дня принимать от 10 до 12 персон, иностранцев, Княгиню Разумовскую с сестрой, Графиню Тюргейм[741], необходимость скрывать все, что я переживала, и что никто не мог переживать так, как я; Вы можете себе представить, любезная Сестрица, что всего этого было предостаточно. В довершении, еще одна неприятность заключалась в том, что пожар, как нарочно, начался в тот момент, когда все уже собрались в Столовой обедать, и я должна была оставаться с Дамами, в то время как Мужчины последовали за Имп[ератором] и пытались ему помочь. Когда через некоторое время Имп[ератор] пришел и велел мне начинать обедать с Дамами, чтобы потом избавиться от них как можно быстрее, гости, а именно Господин Гурьев, Князь Разумовский[742] и другие не заставили себя ждать и присоединились к Дамам, и кажется, пожар им не испортил аппетита. Самым замечательным моментом этого дня был тот, когда весь этот накормленный и насыщенный пищей народ можно было наконец отправить домой. Таковы детали, любезная Сестрица, Вы хотели их от меня узнать, но мне досадно, что я смогла рассказать Вам лишь о самой себе. Ваш Братец был на ногах в течение двенадцати часов, он позволял себе лишь время от времени отдыхать на маленьких балкончиках Китайского кабинета и охлаждал себя в это время чаем. Утрата его покоев, в той части, которой он особенно дорожил и которая, однако, не сгорела, но оказалась сломана и повреждена, была для него тяжелым испытанием; тем не менее, когда он расположился в нижних покоях, принадлежащих Г[ерцогине] Курляндской[743], которые своим расположением и приятностью напоминали Имп[ератору] его собственные, он был вознагражден тем, что почувствовал себя там даже лучше, чем прежде у себя. Я боюсь, что все эти безделки есть не что иное, как повторение, и что Императрица уже знает обо всем, что касается Вашего Брата. В этом случае, любезная Сестрица, рассматривайте это несвежее блюдо лишь как желание угодить Вам. __ С этим же курьером Вам отправляется известие о несчастии, случившемся с Александриной. До сих пор она чувствует себя на удивление хорошо, но я опасаюсь последствий для Ее здоровья, и очень печально, что нужно было пожертвовать ребенком. Пусть этот урок заставит Ее в будущем быть более осторожной! Она была очень мало сосредоточенной на основном и это <нрзб.>
Я заставляю Вас много читать, любезная моя Сестрица, но все, чего я желаю, – это не наскучить Вам и потому без лишних слов прибегаю к Вашей дружбе и вниманию и прошу у Вас позволения обнять Вас от всего сердца.
Варшава,
5 октября 1820 года.
Эти строки, любезный добрый мой Друг, передаст Вам Гийом[745]. Полагаю, что он Вам сам расскажет о Варшаве и о нашем там пребывании. Он внушил мне надежду, которая меня несказанно радует, увидеться с Вами вновь. __ Если Ваше здоровье и приличия позволяют, то я думаю, что это очень хорошо можно было бы осуществить, если бы Вы согласились приехать, чтобы провести некоторое время в Ратиборе в Силезии