Любезный Константин! мой лучший Друг! Генерал Ламздорф[911] передал мне письмо, которое Вы были так добры мне написать; оно доставило мне радость, но какую радость? нет, Константин, я не в силах это выразить. Вы по-прежнему все тот же, и Ваша постоянная дружба есть для меня ценное сокровище, ТАК ТАК. Вы совершенно прежний и говорите мне все те же глупости: я очень даже предполагала, что мне этого не избежать, а потому отвечать на них не буду. Но хочу Вас однако оповестить, что в Веймаре дома сумасшедших нет, он находится в Йене, в самом центре Aufklärung[912]; но клянусь Вам, что для того, чтобы заполучить Вас сюда, я готова построить его сама на собственные свои средства, и буду там трудиться по мере своих слабых сил, мой любезный Братец, когда же я буду иметь счастье увидеть Вас вновь и Вас расцеловать? Примите мои поздравления с увеличением Вашего Собачьего семейства, мне жаль, что Вы не сделали меня крестной; у меня здесь имеются два существа, одно из них зовется СОБАКА, а другое Актер, как и у Вас: я очень рада иметь собаку, носящую то же имя, что и Ваша, вручите же мою судьбу ее милости, прошу Вас поручить меня ее благорасположению. Знайте, любезный Друг, что я чувствую себя превосходно, что люблю Вас так, как только можно любить, что мысленно дергаю Вас за обе Ваши бакенбарды, наконец, что я Вас целую от всего сердца. Весьма обязана Вам за все те пожелания, которые Вы соблаговолили послать мне; надеюсь, что они счастливо осуществятся: ах! любезный мой Друг, умоляю Вас, не пытайтесь меня забыть, Вы сделаете меня тем самым слишком несчастною: но я неправа, что говорю Вам это, любезный Константин, потому что нахожу Вас на это неспособным. Но когда находишься на таком расстоянии, на каком нахожусь от Вас я, становишься боязливой, забвение так страшно, оно составит несчастие моей жизни. Прошу Вас, Братец, совершить однажды в Стрельне морскую прогулку в мою честь и вспомнить во время этой прогулки обо мне, когда Матушка, Като и графиня приедут в гости к Вам. Почему не дано мне оказаться в числе всех этих гостей и лететь что есть мочи к Вам. Да позволит Господь, чтобы это свершилось в следующем году. В этом году я совершаю конфирмацию, без этого невозможно. Вы явили себя немалым патриотом, не отправившись в лагеря в один из понедельников. Желаю Вам, чтобы погода у Вас была значительно лучше, чем та, которая сейчас стоит у нас. Здесь есть шесть маленьких осликов, которые передают Вам свои поклоны. Я немедленно взяла их под свое покровительство, потому что они резвятся с утра до вечера. Меня окружают скалы, горы, это живописно, но также и очень красиво. Сегодня я выезжаю, точнее я еду любоваться на гору, находящуюся в трех лье отсюда, вид которой великолепен. Графиня Хенкель вовремя здесь оказалась, и я смогла еще передать ей Ваши поклоны, теперь она уехала в Пирмонт; Господин Вольцоген болен; мы с Мужем находимся в добром здравии. Мой Муж поручает мне передать Вам сто тысяч гадостей[913] и обнимает Вас от всего сердца. Я слышу павлиний крик, мой любезный Друг, совершенно так же, как когда-то в Царском Селе. ПРО СУПРУГЕ ВАШЕЙ Я НИЧЕГО НЕ ВЕДАЮ. ДАЙ БОГ ЕЙ ЗДОРОВЬЯ. НО ПУСТЬ ОНА МЕНЯ В ПОКОЕ ОСТАВИТ, по правде говоря, я ничего иного и не желаю. Прощайте, любезнейший мой и очень любимый ДРУГ СЕРДЕЧНЫЙ. Не забывайте меня и передавайте тысячу поклонов нашему Монарху. Константин, в Павловске играли Два дня, Вы наверняка вспоминали обо мне, Это он, и затем Да вознаградит Тебя Бог, добрый француз, благодеяние воздастся сторицей[914]. Прощайте, мою любезный и очень любимый Братец, люблю Вас от всего сердца, и остаюсь навеки Ваша, мертвая или живая, верный Ваш Друг и Сестрица
Вильгельмсталь.
2 июля / 20 июня 1805 года.
Любезный Константин! ЧУЛКИ КРУГЛЫЕ[915] передал мне Ваше письмо, которое заставило меня не один раз подскочить от радости. Во-первых, Ваш юмор восхитителен, и Ваши каламбуры смешны, в особенности каламбур про Кузена из Кальвадоса, который меня заставил отчаянно смеяться; очень обязана Вам, мой лучший Друг, тем удовольствием, которое Вы доставляете мне тем, что пишете мне письма, и в особенности тем, что любите меня. Одно меня огорчило, что несмотря на все те шаловливые вещи, которые Вы мне говорите, и все то хорошее настроение, которое Ваши письма у меня вызывают, у меня не получается отвечать Вам тем же, поскольку сегодня я пребываю в состоянии полнейшей Stoperie и законченной глупости. Вы должны знать это выражение, в ином случае спросите у Катрин, она Вам объяснит его значение. Я страшно рада, любезный мой Друг, тому, что Пр[инц] фон Изенбург[916], кажется, доволен своим пребыванием в Веймаре: было вполне естественно, что я сделала все возможное, чтобы тот, кто собирается вступить на русскую службу, чувствовал себя хорошо у меня; не благодарите меня, Константин, это было совсем не трудно, и я лишь следовала велениям своего сердца. Но я Вас очень попрошу поклониться от меня Пр[инцу] фон Изенбург и передать ему, что я буду страшно рада, если в Петербурге все сложится для него так, как он того желал. Пока что у Вас <2 нрзб.>, мой весьма шумливый Братец. Почему Коген в этом году не Вашей партии? Это те новшества, которые я не люблю, потому что они выбивают меня из колеи. Вы теперь, как и прошлым летом, проживаете в Бипе в Павловске[917]; говорят, что с моего отъезда дворцовые лошади не слишком поправились, потому что в своей Stoperie[918] не смогли доставить Вас на вершину горы. Что касается здешнего положения дел, то как ни смешно, но лошади передвигаются здесь хорошо, что до меня, то я часто их побаиваюсь и предпочитаю ходить пешком, а не ездить в карете по узким дорогам, которые просто словно идущие в гору бенедиктинцы, крутые, извилистые: дорог подобного свойства около двух тысяч в здешних горах, вид с них, однако, восхитителен. Не буду отвечать на глупости, которые Вы говорите в Ваших письмах обо мне. Все очень хорошо, и здоровье у меня отменное, Константин, но Вы всегда один и тот же. Мой Муж, обрадовавшись, что по той же самой причине Вы вспомнили и о нем, поручает мне передать Вам от него сто тысяч поклонов. Что нового в Стрельне? Моего Aктера на этих днях покусала собака, которую считали бешеной, но по счастью она таковой не является. У меня здесь перед окнами стоят три маленьких лошадки, которых мне подарили, чтобы они меня развлекали, они гарцуют и производят много шума, и так весь день. Прошу Вас, любезный Друг, принять от меня милостиво две этих трубки, которые я посылаю вместе с письмом, они изготовлены здесь, и если Вы найдете их достойными того, чтобы они послужили Вам, вспоминайте немного о той, которая Вам их прислала и которая есть Ваша нижайшая слуга. Прощайте, Братец и очень любимый Друг, желаю Вам всякого благополучия. А ОСОБЛИВО ПРОШУ ДРУГА МОЕГО СЕРДЕЧНОГО МЕНЯ НЕ ЗАБЫВАТЬ. ПРОЩАЙТЕ, ФИГУРА, Я ВАС УЖАСНО ЛЮБЛЮ.
Вильгельмсталь, близ Эйзенаха.
14/26 июля 1805 года.
Любезный Константин! Я получила с огромнейшим удовольствием, добрый мой Друг, Ваше послание от 11 июня, написанное из ЛАГЕРЯ. Одно это слово позволило мне представить вид Вашего бивуака; в глубине кровать, подле входной двери стол со знаменитыми черными настенными часами с серебряной окантовкой, складной стул, который в подобных обстоятельствах Вам всегда служит: наконец, любезный Константин, представив себе так живо все предметы, я вообразила и самою себя посреди этой палатки! Знаете ли Вы, когда я получила это письмо? В одно из воскресений я отправилась отсюда в Эйзенах в Лютеранскую Церковь; за две минуты до того, как я в нее вошла, мне вручают письмо, и мое сердце и мои глаза пришли в восхищение, когда я увидела, что это письмо от Вас, очень любимый мой Братец. Вы наплели мне восхитительные истории про то, что Вы едите четыре раза на дню и бегаете и спите за четверых. По поводу последних двух пунктов я не сомневаюсь, что касается первого, то позвольте мне сделать всего одно наблюдение; Вы едите не четыре, а, слава Богу, пять раз в день, да, Братец, по меньшей мере пять, когда находитесь в Павловске, потому что я уверена, что Катрин не выпускает Вас из своей комнаты, не подсунув прежде Вам под нос с полдюжины блюд; МЯСО, и т. д. Помните ли Вы, Константин, ПОЧТЕННОГО ДРУГА, который приносил Вам в мои времена котлетки? Если этот отважный смертный прибудет Вас навестить, передайте ему сто тысяч добрых слов от моего имени, он славный человек. Вы промокли, как кошка, в Ваших лагерях, и вынуждены были бежать не от врага (разумеется, это останется между нами), но от воды: все это произвело великий переполох, поскольку Вы вернулись в Стрельну на два дня раньше, чем в прошлые годы. Теперь же Вы мучаете себя Вашими смотрами для Петергофа; ах! Константин, если случится так, что Вы не вспомните обо мне в Петергофе, в то время как, например, Ваши музыканты будут исполнять {марш}, живая или мертвая я явлюсь к Вам. Вы спрашиваете у меня глупости по поводу моего здоровья, ну хорошо же, я Вам скажу. Я чувствую себя хорошо, бегаю сломя голову[919], у меня нет более нервных срывов, во время чтения я перестала быть рассеянной, иногда случаются судороги, но до сих пор, слава Богу, это не имело смертельного исхода, и все это заставляет меня признать себя полноправным членом нашего славного семейства. Не правда ли, Константин, подобные глупости не являются для нас чем-то смертельным? я Вам сказала, что была в Лютеранской Церкви на проповеди, из которой не поняла ни единого слова, так как Проповедник бормотал сквозь зубы, и потому, после того, как я раз двадцать напрягала слух и поняла, что все это бесполезно, то приняла решение и ушла. Вернувшись домой, я смеялась, как сумасшедшая, над Вашим письмом, оно такое смешное, что совершенно Вас достойно: я вижу, что Вы не меняетесь, вплоть до Вашей манеры огорчать Като; Графиня, должно быть, повторила тогда