.
Не слишком много нового внес в оценку личности и деяний Александра I швейцарский историк А. Валлотон. Собственно, и он исходил прежде всего из противоречивого характера императора, не слишком убедительно объясняя причины этой бросающейся в глаза противоречивости: «Из всех государей, которые прошли перед нашими глазами, Александр был, без сомнения, самым сложным, изменчивым и противоречивым в своих высказываниях и действиях — до такой степени, что его часто обвиняли в двуличии и даже лицемерии. То мирно, то воинственно настроенный, из скептика превратившийся в глубоко верующего человека, либерал на словах и реакционер на деле, великодушный и деспотичный, добрый и жестокий, вдохновленный и подавленный духом, робкий и отважный… властный и упрямый под обманчивой маской мягкости — он испытывал настоящие душевные муки и играл на публику, как тщеславный актер»{291}.
Автор известного курса лекций по истории России С. Ф. Платонов считал: «Человек переходной поры, Александр не успел приобрести твердых убеждений и определенного миросозерцания и по житейской привычке приноравливался к различным людям и положениям, легко приноравливался к совершенно различным порядкам идей и чувств»{292}. Его мнение, по сути, разделял и А. Е. Пресняков, посвятивший царствованию Александра I отдельную работу; правда, по его мнению, дело было не только в характере монарха. Он считал, что Александр — «прирожденный государь» своей страны, говоря по-старинному, воспитанный для власти и политической деятельности… в то же время — питомец XVIII в., его идеологического и эмоционального наследия… Его «противоречия» и «колебания» были живым отражением колебаний и противоречий в борьбе течений его времени»{293}.
Уточняя — вернее, конкретизируя — вывод Преснякова, автор курса по истории России XIX века А. А. Корнилов подчеркивал, что Александр I до конца оставался верен поискам «розы без шипов». По его мнению, именно это обстоятельство, с одной стороны, являлось главной отличительной чертой данного царствования, с другой — привело к краху реформаторства «сверху». «Сделавшись, — замечает историк, — давно уже резким противником революционного движения всякого рода, Александр оставался, однако же, вместе с тем убежденным сторонником либеральных доктрин и… был верен своим мечтам о либеральном политическом переустройстве России. Он старался… открыто подчеркнуть ту разницу, которая существовала в его глазах между либеральными взглядами и проявлениями революционного духа»{294}.
Автор фундаментальной монографии, посвященной общественно-политической жизни России в первой четверти XIX века, А. В. Предтеченский напрямую связывал реформаторские усилия правительства с количеством протестных выступлений крепостного крестьянства и нарастанием общественного недовольства ситуацией, постепенно складывавшейся в стране. «Страх перед народными волнениями, — писал он, — так же, как необходимость считаться с общественным мнением дворянства, заставляли правительство задумываться над изменениями социально-экономического строя… Чем яснее определялась картина относительно народного спокойствия, тем пассивнее становились представители общественности и тем реже прибегал Александр к попыткам заигрывания с либерализмом. Не без чувства большого облегчения правительство убедилось в том, что со сколько-нибудь серьезными реформами можно очень и очень повременить»{295}.
Дополняя этот вывод, В. М. Бокова справедливо видит одну из причин неудач Зимнего дворца в том, что трон совершенно игнорировал настроения и требования передового общества, чем и оттолкнул от себя потенциальных союзников: «При сохранении непреходящих причин для негодования (отсутствие политических прав, злоупотребления властей, крепостничество, дурные законы и пр.), при нарастании в 1820-х гг. экономического кризиса и кризиса финансового (что усугубляло внутренние проблемы и недовольство), при всевластии Аракчеева, стеснение свободы мыслить, веровать и говорить оказалось настоящим катализатором общественного недовольства. «Ум, как и порох, опасен только сжатый», — справедливо писал А. А. Бестужев»{296}.
Некоторые исследователи, размышляя о причинах неудач реформаторства «сверху», отмечают несовпадение задумок императора и тех реальных условий, которые сложились в России в первой четверти XIX века. «В чем, — вопрошал В. О. Ключевский, — заключалась причина… безуспешности преобразовательных начинаний? Она заключалась в ее внутренней непоследовательности… Новые правительственные учреждения, осуществленные или только задуманные… должны были стать на готовую почву новых согласованных гражданских отношений, должны были вырастать из отношений, как следствие вырастает из своих причин. Император и его сотрудники решились вводить новые государственные учреждения раньше, чем будут созданы согласованные с ними гражданские отношения… т. е. они надеялись добиться последствий раньше причин, которые их произвели»{297}.
«Александр, — продолжает ту же линию А. Н. Архангельский, — ускользал от страшного для себя признания: реформы, ради которых он принял царство (во многом ради которых стал вольным или невольным отцеубийцей!), будут отторгнуты Россией не потому, что она в принципе не реформируема, а потому, что они сшиты не по мерке»{298}. Французская исследовательница М. П. Рэй, автор весьма интересной книги об Александре I, конкретизирует тезис Архангельского, стараясь показать, что дело не только в правильной или неправильной «мерке»: «Не считая первых лет правления Александра I, когда царил дух реформ… реформаторская деятельность императора имела весьма ограниченный характер… В целом страной не «правили», а «управляли» — поскольку инициативы, принятые на вершине власти, в конечном счете были немногочисленны и, в общем и целом, не слишком убедительны». Однако исследовательница не считает, что в этом повинен только Александр Павлович: «В стране отсутствовали вспомогательные механизмы и точки опоры, которые помогли бы ему преодолеть глубокую враждебность дворянства… Отсутствие точек опоры и враждебное отношение дворян к переменам сыграло, на наш взгляд, решающую роль в отказе Александра от реформ»{299}.
Наконец, Н. А. Проскурякова, как бы подводя итог вышеприведенным размышлениям исследователей, отмечает: «Своеобразие ситуации состояло в том, что инициатором коренных политических реформ и отмены крепостничества… выступал не кто иной, как Александр I, опередив в этом будущих декабристов… Однако с позиций сегодняшнего дня совершенно очевидно, что замыслы преобразований, которые вынашивал с начала своего царствования Александр I, не могли быть реализованы в тех исторических условиях… Сам Александр I со временем с горечью осознал, что ему не суждено даровать «своему народу» конституцию и освободить крестьян»{300}.
Порой создается впечатление, что, рассказав о сложнейших перипетиях царствования Александра Павловича, исследователи находятся в некотором недоумении, пытаясь подвести итоги. Критически настроенный к своему далекому родственнику великий князь Николай Михайлович писал: «Для России Александр не был великим, хотя его царствование дало многое, но ему не хватало знания ни русского человека, ни русского народа… время его правления нельзя причислять к счастливым для русского народа, но следует признать весьма чреватым последствиями в истории нашей страны»{301}. Хотелось бы узнать, что подразумевает великий князь под такими последствиями, но, к сожалению, он этого не раскрывает. Примерно о том же пишет в книге, посвященной династии Романовых, И. В. Курукин: «…многие подданные терялись в догадках относительно его истинной роли в истории. Самый благовоспитанный и интеллигентный из российских государей проводил — и в то же время не проводил — реформы, приближал — и мгновенно отстранял — советников. И, кажется, не доверял никому»{302}.
Можно привести и много раз цитировавшийся вывод, сделанный в неустаревающей книге С. В. Мироненко: «Вместо освобождения крестьян последовал ряд указов, резко ухудшивших положение крестьян… Вместо конституции — фактическая передача всей полноты государственной власти в руки всесильного временщика, любимца царя А. А. Аракчеева. Вместо развития наук и просвещения — изгнание наиболее прогрессивных и талантливых профессоров из университетов и насаждение обскурантизма и религиозного мракобесия»{303}. А. Н. Сахаров считает, что главным стимулом жизни и деятельности Александра I было желание выстроить власть в соответствии с защищаемым им нравственным образцом — или оставить трон, если следовать образцу категорически не удается. Ученый пишет: «…несмотря на ужасающую жестокость системы, в которой он жил, символом которой волей судеб являлся, всю жизнь Александр боролся за обретение себя, за возврат к себе прежнему; его стремление к постоянному очищению от скверны власти… во много крат усилилось чувством искупления огромной вины, которая становилась всё более острой и тревожащей»{304}.
Наконец, Ю. С. Пивоваров попытался подойти к решению проблемы с историко-политологических позиций. По его мнению, модель Русского государства изначально не предполагала никакого разделения светской власти, в отличие, скажем, от модели «двух мечей» (папы и императора), господствовавшей в средневековой Европе, из чего неизбежно проистекал патримониальный характер верховной власти в России. Здесь, по мнению исследователя, трон строил не гражданское общество и не антропоцентричное государство, а «государство правды», целью которого стало не установлени