Третья черта царской утопии 1830-1840-х годов представляла собой идею о возможности разрешить крупные государственные вопросы путем частичных «нечувствительных» изменений привычного порядка. Как следствие, у Николая I сохранялась надежда провести необходимые изменения при помощи тех органов, которые сами являлись звеньями традиционной системы. Это привело к тому, что всесильной в России становилась не только и не столько высшая бюрократия, сколько простые канцелярии и столоначальники. Именно последние знали о реальном положении дел в стране, а все, кто располагался выше по иерархической лестнице, «питались» отчетами и докладами, в той или иной степени искажавшими действительную картину. Безнаказанность и бесконтрольность чиновничества довольно быстро привели к тому, что некоторые учреждения приобрели характер разбойничьих притонов. В 1843 году в Московском уголовном суде сенатская ревизия обнаружила грубейшие нарушения законов. Соответствующие бумаги и улики было решено отправить в Петербург, чтобы затем примерно наказать виновных. По дороге в столицу сорок (!) подвод с лошадьми и возчиками, везшими бумаги, бесследно и навсегда исчезли.
Николаевское царствование, безусловно, могло дать и дало наследнику богатый опыт государственного управления. Но дело этим не ограничилось. Одна из особенностей внутренней политики Николая I заключалась не в недостатке попыток преобразований, а в той самонадеянности, с которой высшая бюрократия бралась за разработку коренных проблем. Мысль о необходимости решения сложнейших социально-экономических задач владела Николаем Павловичем буквально со дня его вступления на престол. Уже в 1826 году был создан первый Секретный комитет (впрочем, в те времена все комитеты, обсуждавшие крестьянский вопрос объявлялись секретными) для составления закона о прекращении продажи крестьян без земли. Александр Николаевич слышал о том, что, несмотря на одобрение законопроекта отцом и большинством Комитета, законом он так и не стал. В последний момент Зимний дворец испугался непредсказуемой реакции помещиков на потерю ими пусть и мелкой, но все же привилегии.
Тем не менее крестьянский вопрос продолжал мучить главу государства. Во время встречи с депутацией дворян Смоленской губернии Николай I заявил: «Земли принадлежат нам, дворянам, потому что мы приобрели их нашей кровью, пролитой за государство, но я не понимаю, каким образом человек сделался вещью, и не могу себе объяснить этого иначе как хитростью и обманом с одной стороны, и невежеством – с другой». В конце 1820-х годов в доверительной беседе с П. Д. Киселевым император говорил: «Я хочу отпустить крестьян с землей, но так, чтобы крестьянин не стал отлучаться из деревни без спросу у барина или управляющего, дать личную свободу народу, который привык к долголетнему рабству, опасно. Я начну с инвентарей: крестьянин должен работать на барина три дня и три дня на себя; для выкупа земли, которую он имеет, он должен будет платить известную сумму по качеству земли и надобно выплатить в несколько лет, земля будет его. Я думаю, что надобно сохранить круговую поруку (общая взаимозависимость в крестьянской общине. – Л. Л.), а подати должны быть поменее». Без всякой иронии можно сказать, что благие замыслы были у главы государства, и трудно представить, чтобы рано или поздно он не поделился ими с наследником престола.
С 1835 по 1849 год поочередно заседали девять Секретных комитетов по аграрной проблеме, обсудившие ее, казалось бы, со всех сторон. Среди поднимавшихся вопросов были и такие, как улучшение быта помещичьих крестьян, меры против их обезземеливания. По приказу императора казна выделила 100 тысяч рублей для помощи дворовым крестьянам, обсуждалась и возможность разрешить крестьянам выкупаться на волю при продаже имений, к которым они приписаны, с аукциона. Однако большинство эти благих пожеланий осталось на стадии долгих, но безрезультатных разговоров, единственным же реальным делом оказалась новая система управления государственной деревней, установленная в конце 1830-х годов Киселевым. Нет ничего удивительного в столь скромных результатах деятельности комитетов. Поддержка начинаний императора и его немногочисленных единомышленников из среды дворянства оказалась весьма слабой. Еще в 1834 году Николай I признался: «Я говорил со многими из моих сотрудников и ни в одном из них не нашел прямого сочувствия, даже в семействе моем некоторые были совершенно против». Говоря о царствующем семействе, император отнюдь не имел в виду наследника престола (да тот в это время был еще слишком мал), речь идет о братьях Николая Павловича.
К тому же императору не хватало не только единомышленников, но и просто профессионалов, знающих, как решить возникшую проблему с наименьшими потерями. В 1838 году барон Корф сетовал: «... при необходимой надобности подкрепить Совет (Государственный совет – Л. Л.) еще несколькими членами... мы с графом Васильчиковым прошли весь Адрес-календарь (книга, содержавшая сведения о действующих чиновниках – Л. Л.) и не нашли никого, кто мог бы настоящим образом годиться и быть полезным в этом звании. Бедность в людях ужасная и не только в таком высшем разряде, но и в должностях второстепенных». Может быть, и по этой причине крестьянское дело напомнило историку А. А. Кизеветтеру привычную пьесу в трех действиях. Действие первое: появление обширной записки, намечающей ряд мер для того, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки. Действие второе: полное одобрение Комитетом этих мер, соединенное с признанием несвоевременности их непосредственного исполнения. Действие третье: закрытие Комитета на том основании, что спокойнее оставить все по-старому.
При несомненной образности и справедливой едкости данного определения, оно страдает некоторой поверхностностью. Во-первых, настойчивое обращение императора к крестьянскому вопросу означало признание им целесообразности отмены крепостного права или смягчения этого права. Другое дело, что монарх сомневался в своевременности такой меры и откладывал ее претворение в жизнь на неопределенное будущее, но важно то, что он не отрицал необходимости ее решения в принципе. Во-вторых, преобразования следующего царствования были вызваны, конечно же, не желаниями правительственных канцелярий и членов секретных комитетов и даже не требованиями передовых кругов российского общества. Они диктовались ходом объективного развития страны. Однако какими быть реформам и когда именно проводить их в жизнь во многом зависело от расстановки общественных сил и от того опыта, который приобрели к тому времени «верхи». Опыт же приобретался ими на протяжении всей первой половины XIX века, в том числе и в царствование Николая I.
Важнейший Секретный комитет, в заседаниях которого наследник, правда, не принимал участия, работал в 1839-1842 годах. Несмотря на то, что его труды были окутаны еще большей, чем обычно, тайной, Александр Николаевич знал о них достаточно много. По сути, этот Комитет рассматривал общий план постепенной ликвидации крепостного права, и именно его заседания в полной мере отразили противоречия в «верхах» по поводу освобождения крестьян. Он обозначил и тот предел, до которого был готов идти Николай I в своем стремлении провести реформу.
Комитет попытался, по мере возможности, упорядочить взаимоотношения помещиков с крестьянами и запрограммировать уменьшение повинностей крепостных. Автор обсуждаемого проекта, уже не раз упоминавшийся нами Павел Дмитриевич Киселев помимо официального документа подготовил и неофициальную записку, предназначавшуюся только для императора. В ней говорилось, что начиная с конца XVIII века верховная власть в России хотела ограничить, а затем и отменить крепостное право. И вот время для решительных действий наступило. Чтобы не испугать коллег по Комитету, Киселев называл предложенный им проект не самостоятельным законом, а лишь пояснением и развитием старого указа о «вольных хлебопашцах» (указ 1803 года, разрешавший помещикам отпускать своих крестьян на волю без согласования с вышестоящими органами). Далее, он предлагал устроить положение дворовых крестьян (крестьян, не имевших собственных наделов и выполнявших обязанности слуг в поместьях), ограничить барщинные работы тремя днями, усилить ответственность помещиков за злоупотребления своей властью и устроить, в том или ином виде, крестьянское самоуправление. «Сим способом, – писал Киселев, – нечувствительно мог бы совершиться переход крепостных крестьян к прежнему обязательному положению, к земле без личной зависимости от помещиков, а сии послания, сохранив при себе права вотчинничества на землю, получили бы за пользование ею от крестьян соразмерный доход».
Все эти меры содержала неофициальная записка. Проект же, предложенный Киселевым Комитету, был куда более скромным. Однако и он мог стать реальным шагом к постепенному освобождению крепостных крестьян с землей. Сам Павел Дмитриевич писал по этому поводу: «Я всегда полагал, что крестьянская земля должна остаться (с вознаграждением помещикам) в полной и неотъемлемой собственности крестьян». Он же высказал важную для грядущих преобразований мысль о зависимости пореформенных крестьянских повинностей от количества земли, которую они получат от помещика.
Проект Киселева (ближайший предшественник документа об отмене крепостного права в 1861 году) был реалистичен, по крайней мере, в том смысле, что его автор исходил из принципиального недоверия к способности большинства помещиков поставить государственные интересы выше сословных, а значит ратовал за постепенную реформу, проводимую строго «сверху». Несмотря на два уровня секретности (создание Комитета оставалось тайной для страны, а об истинных целях царя не подозревали даже члены Комитета) и хитроумную тактику Киселева, который на каждом заседании открывал коллегам только часть правды, его план оказался отвергнут большинством членов Комитета. Спасение проекту не принесло даже принципиальное согласие с ним государя.
Последние Секретные комитеты в царствование Николая I заседали в 1846 и 1848 годах под председательством наследника престола, что, безусловно, свидетельствует о том, что Александр Николаевич был в курсе того, чего желал добиться в аграрном вопросе его отец. Обычно отмечается, что, работая в них, наследник не только не проявил никаких реформаторских наклонностей, но был иногда более консервативен, чем Николай I. Вряд ли этим, однако, исчерпываются те уроки, которые наследник извлек из работы отцовских Секретных комитетов. Именно из их трудов он узнал о полутайном и давнем желании Зимнего дворца уничтожить или смягчить крепостное право. Более того, ему стала понятна настоятельная необходимость того или иного решения крестьянского вопроса. Постепенно для наследника начали проясняться и некоторые немаловажные детали будущего освобождения крестьян.