Во время пребывания в Персеполе щедрость Александра не знала границ. Он безудержно сорил деньгами, делал своим полководцам роскошные подарки, а иногда не скупясь одаривал и незнакомцев, на которых случайно останавливался его взгляд. Однажды, повстречав простого македонского гоплита, согнувшегося под тяжестью мешка с золотом, который воин нес в царскую казну, Александр задержал его и сказал:
– Не поддавайся усталости, неси это золото к себе, ибо я его тебе дарю.
В армии все, от низших до высших чинов, погрязли в праздности и роскоши, ибо беспредельная удача повергла людей в безумие. Деньги больше не имели цены, их никто уже не считал. Каждый мнил себя другом Александра. Один ионийский полководец заказал себе сандалии с гвоздями из чистого серебра; Леоннат приказал доставлять себе особо мелкий песок из отдаленного района Египта для занятий гимнастическими упражнениями; Филот, старший сын Пармениона, словно желая поймать всех птиц на свете, потребовал, чтобы на охоте ему ставили сети длиной в двенадцать тысяч шагов. В банях уже никто не пользовался обычными маслами, каждый обильно натирал себя драгоценнейшими благовонными мазями, которые ранее отмерялись наперстками и предназначались лишь царям и статуям богов.
Однако земля Персеполя уже горела под ногами Александра. Небольшая вылазка во главе малочисленного отряда, предпринятая им с целью разведать прибрежные районы глубокого залива, омывающего персидские земли, лишь на недолгое время вернула покой душе Александра. Людям вновь пришлось преодолевать снега, вырубать ступени в леднике, прокладывать топором путь через непроходимые леса.
Теперь он думал об Экбатане, четвертой столице Дария, расположенной на севере, где ныне укрывался персидский царь. Был назначен день выступления. Настроение в армии поднялось, солдатам было обещано, что, как только будет повержен Дарий, они вернутся в Грецию, где смогут по своему усмотрению распорядиться добытыми богатствами и в полной мере насладиться легендарной славой.
Накануне выступления из Персеполя Александр в самом просторном зале дворца устроил большой пир, на который созвал всех офицеров и друзей вместе с их наложницами. По дорогам, ведущим из Суз, Вавилона, Тира, Мемфиса, которые теперь хорошо охранялись и были снабжены почтовыми станциями, в город съезжались старые товарищи и случайные знакомые Александра, гетеры, с которыми судьба свела странствующих воинов во время их триумфального шествия по странам, жены, некогда украденные у мужей, а с ними быстро утешившиеся вдовы и несколько падших царевен. Скорее это было празднество проституток, чем празднество полководцев. Филот появился со своей любовницей македонянкой Антигоной, Птолемей – с известной афинской гетерой Таис, которая с ним ни на день не расставалась.
Пиршество было недолгим. Александр, еще недавно осуждавший неумеренность в возлияниях и похваляющийся своей трезвостью, теперь пристрастился к вину и часто терял чувство меры. В этот вечер он, как и все гости, был сильно пьян. Неожиданно Таис Афинская, с распущенными волосами, обнаженной грудью, поднялась и, во власти хмеля, держа в руке кубок, обратилась к царю.
– Наконец-то я отомщена, – кричала она, – я сполна вознаграждена за те страдания, которые довелось мне пережить, следуя по дорогам Азии за твоей армией, о Александр. Теперь я имею счастье есть, пить и предаваться любовным утехам в роскошных чертогах, при этом я могу свободно поносить всех царей Персии. Но, Александр, для меня еще большим наслаждением было бы любоваться, как огонь пожирает дворец Ксеркса, этого презренного перса, который сжег мои родные Афины. Перед очами великого царя я хочу своими руками разжечь губительный пожар. И пусть останутся в памяти потомков женщины, сопровождавшие великого Александра, которые сумели отплатить персам за все несчастья, принесенные ими Греции, лучше, чем знаменитые предводители войска и флота.
Пылкая речь была сумбурна, но смысл ее был ясен. Довольно часто патриотический фанатизм охватывает куртизанок и женщин легкого поведения под конец пиршеств, сопровождающихся обильными возлияниями. Присутствующие на празднике женщины устроили бурную овацию Таис, возвышающейся подобно эринии с растрепанными волосами, грудь которой вздымалась от гнева.
– О царь, – кричали они, обратив свои взоры к Александру, – позволь нам отомстить за Грецию, позволь нам поджечь дворец персидских царей!
Александр поднялся и, улыбаясь, ответил людям, что готов исполнить желание своих подданных.
– Пусть принесут факел, – воскликнул он.
Все бросились за факелами. Женщины дрались между собой, чтобы захватить огонь. Они выхватывали из рук музыкантов флейты, цимбалы, тамбурины, каждая хотела опередить соперницу.
Пьяные полководцы, полуголые куртизанки с дикими воплями и песнями, размахивая факелами, следовали за молодым царем, увенчанным цветами. Таис была оказана необычная честь – первой поджечь богатые занавеси. Переходя из зала в зал, люди старались все, что возможно, предать огню. Пламя охватило дорогую деревянную обшивку стен, кедровые балки и вскоре вырвалось наружу, осветив ночь ярким светом. Воины и стража сбежались тушить пожар, однако, убедившись, что это бедствие – дело рук самого царя, полководцев и их любовниц, многие из числа спасателей, бросив ведра, сами начали поджигать пристройки дворца. Неистовство охватило город. Разграбленный Персеполь теперь погибал в огне.
Проснувшись к полудню следующего дня в своей палатке, разбитой в глубине великолепного сада, Александр взглянул на город и не узнал его. Насколько хватало глаз, виднелись дома с обрушенными крышами и стенами, в целости сохранились лишь выложенные из камня входы в сожженные дотла жилища. Воздух был пропитан едким запахом дыма.
Александр ничего не помнил. Приближенные вынуждены были рассказывать ему о событиях минувшей ночи.
– Стало быть, я натворил все это? – спрашивал он их.
Ему больше нечего было делать в несчастном городе, и Александр поторопился с выступлением в поход, решив настигнуть Дария в его последнем убежище.
IIНенависть
Как любовь, так и ненависть поддерживает силу духа и питает мысли. Порой они неразделимы и становятся все сильнее от боя к бою. Часто смерть врага, которого люто ненавидишь, переживаешь так же тяжело, как и утрату любимой женщины.
IIIВ погоне за Дарием
Экбатана удалена от Персеполя на такое же расстояние, которое отделяет Персеполь от Вавилона. В конце весны Александр со своим войском преодолел этот путь за месяц, однако, когда он прибыл в четвертую столицу Дария, тот уже покинул город. Не сумев собрать достаточные силы для того, чтобы дать сражение по всем правилам боевого искусства, Дарий поспешно бежал в дальние восточные провинции своего кузена Бесса, сатрапа Бактрии. По прихоти судьбы, в то время, когда в руках Александра находилась мать Дария, среди малочисленных верных приближенных, сопровождавших Дария, был Артабаз, отец Барсины и тесть Александра.
Экбатана сдалась без боя. В полной растерянности пробыл Александр в городе несколько дней. Узнав о победе своего регента Антипатра, подавившего мятеж спартанцев, царь не выразил ни малейшей радости, ибо мысли его в то время были далеко.
– Мышиная возня, – только и бросил он.
В те дни он думал только о Дарии. Воины устали от долгих переходов и были раздосадованы не менее своих полководцев. Ведь им обещали, что Экбатана – их конечная цель. Теперь стало ясно, что армию ожидают новые неизвестные дороги, которые укажет Александр. Это беспокоило солдат гораздо больше, чем предстоящие кровопролитные сражения, подобные боям при Иссе и Гавгамелах.
Александр решил немедленно распустить фессалийцев, особо сильно тосковавших по родным краям, а также большую часть греческих всадников. Сверх положенного денежного содержания он велел раздать им две тысячи талантов, с тем чтобы, вернувшись в Элладу, воины могли щедро тратить сбережения и всюду рассказывать о своих великих подвигах.
Александр обещал остальным солдатам, что все они в скором времени будут отправлены на родину.
Перед Александром стояла задача избрать и свой путь. Он часто рассуждал о возвращении в Македонию – так человек, ставший богачом, поговаривает о возвращении в милую сердцу жалкую лачугу, где он родился. Однако теперь Греция для него стала слишком мала. Он был благодарен ей лишь за то, что там прошло его детство полубога, за то, что эта земля дала ему отважных воинов, с которыми он одерживал блестящие победы. Он грезил вновь увидеть родные места, но этому желанию не суждено было исполниться. Греция, к которой он часто обращался в мыслях, так и осталась несбыточной мечтой.
Персеполь был сожжен дотла, а Сузы Александр не любил. Ему также принадлежали Вавилон, Мемфис – столицы бога Амона и прекрасный город в Египте, носящий его имя,[47] который уже был заселен и где в это время заканчивалось строительство царского дворца.
– Именно туда я и отправлюсь после того, как захватим Дария, – говорил Александр. – Но пока он не будет низложен, я не вправе считать свое дело завершенным.
Он оставил казну в крепости в Экбатане, доверив ее охрану своему другу Гарпалу, которому также было поручено правление сатрапией Мидия, территория которой в два раза превышала земли Греции и Македонии, вместе взятые. Александр разделил войска на три части, одной из которых приказал обеспечивать защиту Экбатаны. Главным силам армии под командованием Пармениона следовало двигаться по тихим, спокойным дорогам на восток. Сам Александр во главе летучей конницы устремился вперед. Итак, сомнения мучили Александра не более недели.
В летние месяцы в Мидии стоит непереносимая жара. В этих полупустынных краях, где земля раскалена, возможно передвигаться только ночью.
Дезертиры и отставшие воины персидской армии сдавались, не оказывая сопротивления. Измученные, потерянные, они походили на изможденных, загнанных животных. Армия Дария распадалась подобно куску истлевшей ткани, и группы воинов, как жалкие лоскуты некогда крепкой материи, встречались на дорогах, которые проходили через горы и опустошенные равнины. Однако все пленники в один голос твердили, что сам Дарий ушел далеко вперед и настигнуть его невозможно. Люди Александра едва переводили дух, уставшие от долгих ночных переходов и от нещадного дневного зноя.