— Нет, нет, — засмущался художник, — мне очень забавно слушать.
— Как тебе угодно. Итак, мастер закончил, наконец, свою картину и приносит ее в залитый светом двор, чтобы царственный заказчик мог ею восхититься. Кто из вас был в Дельфах, те видели: какая красота, какой блеск! Царь в золотой короне, в красном плаще, со скипетром, просто сам Зевс-громовержец. «Тебе нравится, государь?» — спрашивает Апеллес. Филипп смотрит с одной стороны, с другой и вроде не убежден. Спрашивает: «Сказать, что я думаю?» — «Конечно, государь». — «Ну, так, по-моему, на меня не похоже».
— Верно, верно! — подтвердил Апеллес, смеясь все более заливисто. — Я действительно сделал ему черные волосы, ухоженную рыжеватую бороду, и в результате он сам себя не узнал.
— И что дальше? — спросил Евмен.
— А дальше самое интересное, — продолжил Каллисфен, — если история правдива. Значит, картина во дворе, чтобы ею любоваться при полном свете, и в этот момент проходит один конюх, держа под уздцы царского коня. Животное, проходя мимо портрета, к изумлению присутствующих остановилось и начало махать хвостом, трясти головой и громко ржать. Тогда Апеллес посмотрел на царя, потом на коня, потом на портрет и говорит: «Государь, можно сказать, что я думаю?» — «Клянусь Зевсом, конечно», — отвечает тот. «Мне неприятно говорить это, но, боюсь, твой конь разбирается в живописи лучше тебя».
— Святая правда, — рассмеялся Апеллес. — Клянусь, все было именно так.
— А что он? — спросил Гефестион.
— Он? Пожал плечами и говорит: «А! Ты всегда прав. Но я все-таки заплачу. Раз уж ты ее сделал, я ее оставлю у себя».
Все захлопали в ладоши, и Евмен подтвердил, что выплата состоялась — за картину, которую все хвалили, даже те, кто ее не видел.
Теперь Апеллес ощутил себя в центре внимания и, как опытный актер, продолжал удерживать сцену.
Александр под предлогом того, что ему рано вставать, так как утром нужно осмотреть морские укрепления, удалился, и вечеринка продолжилась с новыми винами, чуть менее разбавленными, и новыми подругами, чуть менее скромными.
Войдя в свои апартаменты, он обнаружил там Лептину, ждавшую его с зажженной лампой, но в очевидном расстройстве. Александр внимательно посмотрел на нее, но она отвернулась, чтобы осветить спальню, и ему не удалось понять причину ее недовольства, а спрашивать он не стал.
Однако, открыв дверь в свою комнату, он все понял. На его ложе лежала обнаженная Кампаспа в позе какой-то мифической героини, трудно сказать какой: возможно, Данаи в ожидании золотого дождя, а может быть, Леды в ожидании лебедя.
Девушка встала, подошла и раздела его, потом опустилась перед ним на колени и стала ласкать его бедра и живот.
— Уязвимая точка твоего предка Ахилла была в пятке, — прошептала она, подняв на него свои подведенные глаза. — Твоя же… Посмотрим, помню ли я ее еще.
Александр погладил ее по голове и улыбнулся: в результате общения с Апеллесом девушка не могла выражаться иначе, чем мифологическими образами.
ГЛАВА 12
Александр покинул Эфес к середине весны и двинулся в сторону Милета. Лисипп, поняв, чего ждет от него царь, отправился в Македонию с письменным приказом регенту Антипатру: Александр просил его предоставить скульптору все необходимые средства для грандиозного произведения, за которое тот взялся.
Сначала Лисипп высадился в Афинах, где встретился с Аристотелем. Тот уже давал регулярные уроки под сводами Академии. Философ принял его в небольшой уединенной комнатке и угостил прохладным освежающим вином.
— Наш царь поручил мне передать тебе привет и выразить почтение, а также сообщить, что при первой же возможности он напишет тебе письмо.
— Спасибо. Эхо о его походе быстро достигло Афин. Триста комплектов доспехов, что он послал в Акрополь, привлекли тысячи зевак, а памятная надпись, в которой исключены спартанцы, пронеслась ветром до самых Геркулесовых столбов. Александр умеет заставить говорить о себе.
— А как настроение у афинян?
— Демосфен по-прежнему влиятелен, но поход царя глубоко поразил воображение народа. Кроме того, у многих родственники вместе с его войском или флотом воюют в Азии, и это толкает их к более умеренным политическим взглядам. Но не стоит строить иллюзий: если царь падет в битве, немедленно разразится восстание и его сторонников будут разыскивать по домам и арестовывать, причем начнут с меня. Однако скажи мне, как держится Александр?
— Насколько я знаю, он идет по лезвию бритвы: проявляет милость к побежденным врагам и в городах ограничивается восстановлением демократии, не стараясь изменить порядки.
Аристотель задумчиво кивнул и одобрительно погладил бороду: его ученик демонстрировал, что хорошо усвоил уроки учителя. Потом философ встал.
— Хочешь заглянуть в Академию?
— С великим удовольствием, — ответил Лисипп, тоже встав.
Они вошли во внутренний портик и прошли в центральный двор, в тень изящной колоннады из пентелийского мрамора с ионическими капителями. Посреди был колодец с кирпичными краями на уровне земли. В одном месте виднелась глубокая борозда от привязанной к ведру веревки; там стоял раб и черпал воду.
— У нас четыре раба — два для уборки, и два для прислуживания за столом. Мы часто принимаем гостей из других школ, и некоторые наши воспитанники иногда остаются у нас пожить.
Аристотель вошел под арку.
— Это сектор политических наук, где мы собрали своды законов более ста шестидесяти городов Греции, Азии, Африки и Италии. А здесь, — показал он, проходя по коридору, заканчивавшемуся другой дверью, — у нас сектор натуралистики с коллекциями минералов, растений и насекомых.
И, наконец, вот в этой зоне, — продолжил он, вводя гостя в обширный зал, — собраны редкие животные. Я пригласил из Египта таксидермиста, искусного в бальзамировании священных кошек и крокодилов, и он работает полным ходом.
Лисипп огляделся, зачарованный не столько забальзамированными животными — страусами, крокодилами, ястребами, — сколько анатомическими рисунками, в которых узнавал руку великих художников.
— Понятное дело, приходится остерегаться подделок и мошенничества, — продолжал Аристотель. — С тех пор как разнесся слух о нашем коллекционировании, нам чего только не предлагают: египетских мангустов, василисков и даже кентавров и сирен.
— Кентавров и сирен? — переспросил ошеломленный Лисипп.
— Вот именно. Причем нас приглашали взглянуть на эти диковины, прежде чем приобрести их.
— Как такое возможно?
— Просто чучела. И не случайно такие предложения поступают зачастую из Египта, где бальзамировщики имеют тысячелетний опыт. Им не представляет труда пришить к туловищу человека тело жеребенка, искусно скрыть швы шкурой и гривой и все это забальзамировать. В конечном итоге эти шедевры действительно представляют ценность, уверяю тебя.
— Я верю.
Аристотель приблизился к окну, откуда открывался вид на поросшую соснами гору Ликабетт, у подножия которой виднелся Акрополь с громадой Парфенона.
— И что он совершит теперь, по-твоему? — спросил философ.
Лисипп сразу понял, что мысли об Александре не покидали его ни на минуту.
— Все, что я знаю, — это что он собирается пойти на юг. Но никто не ведает, каковы его истинные намерения.
— Он пойдет дальше, — подтвердил Аристотель, обернувшись к художнику. — Он будет идти все дальше, пока способен дышать, и никто не сможет его остановить.
Александр двигался с армией в направлении Милета, а тем временем Апеллес, оставшись в Эфесе один, продолжил работу над огромным конным портретом македонского царя.
Художник особенно сосредоточился на голове Букефала и выполнил ее с таким реализмом, что казалось, будто животное прямо-таки выпрыгивает из картины. Апеллес хотел потрясти своего заказчика и уже организовал доставку картины в очередной лагерь Александра, чтобы царь мог увидеть завершенную работу.
На протяжении нескольких часов художник мазками кисти упорно старался изобразить кровавую пену на губах у коня, но никак не мог добиться нужной насыщенности цвета, и без умолку болтавшая Кампаспа доводила его до белого каления (дни их пылкой любви уже давно миновали).
— Если не заткнешься, — озверев, прорычал художник, — у меня никогда ничего не получится!
— Но, дорогой мой…— начала было Кампаспа.
— Хватит! — заорал Апеллес, совершенно выйдя из себя, и швырнул пропитанную краской губку в картину.
Губка удивительным образом попала точно в угол Букефалова рта и упала на землю.
— Вот, — захныкала девушка, — ты же сам все и погубил! Теперь доволен? Или опять скажешь, что это я во всем виновата?
Но художник не слушал. Удивленно подняв руки, он в недоумении подошел к своей картине.
— Не может быть, — прошептал он. — О боги, это невозможно!
Губка оставила на губах Букефала след кровавой пены с таким реализмом, какого никогда не могло бы добиться человеческое искусство.
— Ах, смотри…— защебетала Кампаспа, в свою очередь, заметив это чудо.
Апеллес повернулся к ней и поднес указательный палец почти к самому ее носу.
— Если ты хоть кому-нибудь сболтнешь, как это получилось, — и медленно повел пальцем в сторону чудесного пятна краски, — я оторву твой красивый носик. Ты поняла?
— Поняла, мой драгоценный, — кивнула Кампаспа, пятясь назад.
И в этот момент она говорила совершенно искренне. Однако скрытность определенно не входила в список ее добродетелей, и уже через несколько дней все жители Эфеса знали, каким образом великий Апеллес написал эту поистине удивительную кровавую пену на губах Букефала.
ГЛАВА 13
Командир милетского гарнизона, грек по имени Гегесикрат, послал к Александру гонца с сообщением, что готов сдать город, и царь выдвинул войско с намерением занять Милет. Однако из осторожности он предварительно послал на разведку за реку Меандр эскадрон всадников во главе с Кратером и Пердиккой.
Они форсировали реку, а когда взобрались на склон горы Латмос, их поразило открывшееся перед глазами невероятное зрелище: как раз в этот момент группа военных кораблей обогнула Милетский мыс и расположилась так, чтобы блокировать залив.