кругом… Проведав про испуг войска, Александр велел дать знак, чтобы все остановились, положили оружие перед собой и отдышались… При таком положении самым безопасным представилось стать здесь же лагерем» (Курций Руф, IV, 12, 14–17). Александр, обеспокоенный больше солдат, не спал всю ночь. Он повелел читать молитвы, совершить жертвоприношение Страху, Зевсу-Амону и Афине-Нике, богине победы. На рассвете, как это обычно и бывает, он заснул. «Парменион, самый старший из друзей, от своего имени отдал войскам приказ готовиться к битве» (Диодор, XVII, 56, 2).
Из всех сражений в открытом поле относительно того, что состоялось при Гавгамелах, на «верблюжьем пастбище», у нас имеется больше всего не совпадающих друг с другом рассказов. Клитарх сделал из них тщательную компиляцию, основываясь на Каллисфене, официальном историографе, на Птолемее и Аристобуле, а также других писателях. Однако нам известны об этом только три положительные вещи. Первая — та, что длинные сариссы македонских кавалерии и фаланги одолели как возниц боевых колесниц, так и скифских и персидских всадников («Цельте в лицо», — повелел царь). Вторая состоит в том, что недостаточно охраняемый и защищенный обоз мог быть захвачен и что Парменион, видя, что его обходят, дважды запрашивал подкреплений. Наконец, третьей оказалось то, что, как и при Иссе, по причине этого охвата Александр был вынужден прекратить погоню и позволить Дарию ускользнуть: как здесь, так и там он одержал лишь половинчатую победу, за которой последовала опустошительная эпидемия и деморализация личного состава армии после разграбления персидских сокровищ.
Схема битвы при Гавгамелах.
Двумя месяцами позже он узнал о блестящей победе Антипатра над царем Спарты Агисом и объединившимися против Македонии греками в сражении при Мегалополе в октябре 331 года. Завидуя этому успеху, Александр отозвался о ней даже как о «битве крыс». Так ли уж был неправ избранный нами в свидетели Тит Ливий, который полагал, что дисциплина и вооружение римлян превосходят греческие и македонские, и настаивал на том, что Александр был бы побежден римскими консулами и римскими легионами? «Италия представилась бы ему совершенно не такой, как Индия, через которую он двигался во главе охмелевшего войска, бражничая и кутя. Нет, в Италии Александру открылись бы леса Апулии и горы Лукании, и на них он различил бы свежие следы разгрома, постигшего его дом, когда здесь недавно распрощался с жизнью его собственный дядя с материнской стороны, царь Эпира Александр» (Ливий, IX, 17).
Поскольку историческая беллетристика может себе позволить воображать, что бы произошло, если бы Александр Македонский попытался в свою очередь осуществить завоевательные мечты своего дяди и зятя по другую сторону Адриатики и оказался там в сопровождении орды азиатов и горсточки измотанных македонян, позволим и мы себе бросить критический взгляд на четвертую большую битву, которую дал в июле 326 года преемник убитого Дария. Она проходила в Пенджабе, между Джалалпуром и Харанпуром на юге, в 108 километрах к юго-востоку от Равалпинди. По словам Квинта Курция Руфа (VIII, 5, 4), Плутарха («Александр», 66, 5) и Арриана («Индика», 19, 5), которые основываются на двух надежных мемуаристах, флотоводцах Неархе и Онесикрите, при вступлении в Индию в июне 327 года «под ружьем» у Александра оказалось 120 тысяч пехотинцев и 15 тысяч кавалеристов, вчетверо больше того, что явились в Персию двумя годами раньше.
Если оценивать общее число греков и македонян, принявших участие в сражении при Джеламе (в античности Гидасп), в 30 тысяч пехотинцев и 6 тысяч кавалеристов, то с учетом тех потерь, которые войско понесло после года безрезультатной кампании на Свате, можно сказать следующее: 1. Все азиатские контингента, оставшиеся по эту сторону реки (от 70 до 80 тысяч человек, 8 тысяч всадников, 30 слонов), и весь обоз не приняли участия в сражении или по крайней мере лишь воспользовались его плодами. 2. Противостоявшие силы индуса Пауравы, которого греки называли Пором, не превосходя македонского войска, были приблизительно равны ему по численности и, возможно, уступали в доблести и вооружении, поскольку ударная их мощь состояла в устаревших боевых колесницах и сотне слонов, которых греки больше не боялись. 3. Результат, полученный с большим трудом и путем целой серии обманных маневров, сильно смахивал на пиррову победу, поскольку Александр, обращаясь с Пором «как с царем», не только оставил ему его царство, «но еще его расширил, покорив независимые земли, на которых, как говорят, обитали 15 народов, имелось 5 тысяч значительных городов и деревень без числа» (Плутарх «Александр», 60, 15).
По счастливой случайности у нас имеется сделанный самим Александром отчет об этой битве, который содержался в его письмах к регенту Македонии и матери Олимпиаде. Самое основное из этого документа мы находим в главе 60 его биографии, принадлежащей Плутарху, что подтверждается Аррианом (V, 15–18). Это совсем не похоже на напыщенную реконструкцию Клитарха, за которым следуют Диодор, Курций Руф и Юстин, то есть на «Вульгату». Итак, вот что пишет Плутарх: «Обстоятельства дела его с Пором (Пауравой) сам Александр описал в письмах. Он говорит, что между двумя лагерями тек Гидасп (ныне Джелам, относящийся к бассейну Инда), и Пор, выставив слонов прямо напротив, неотступно следил за переправой. Ежедневно Александр устраивал в своем лагере большой шум и гвалт, чем приучал варваров оставить опасения. В непогожую и безлунную ночь он взял часть пехотинцев и отборных всадников и, отойдя подальше от врагов (в северном направлении), переправился на небольшой остров (ныне Адмана). Тут пошел проливной дождь, на войско обрушилось множество молний, так что ему пришлось увидеть несколько человек, поверженных и испепеленных молниями. Отправившись с острова, они стали пробиваться к кручам на противоположном берегу. Сделавшийся бурным и сильно вздувшийся от бури Гидасп вырыл в русле большой провал, так что большая часть потока протекала по нему. Посередине реки люди чувствовали себя особенно неуверенно, потому что им было скользко и они оступались…
Александр говорит, что его люди побросали плоты и перебрались через водный поток с оружием, погружаясь по грудь. Переправившись, он с конницей выдвинулся на 20 стадий (ок. 3,5 км) вперед пехоты, предполагая, что, если неприятель подойдет с кавалерией, Александр окажется несравненно сильнее, а если противник двинет фалангу, упредит его, придвинув пехоту. На деле произошло первое. Повстречав тысячу всадников и 60 колесниц, он без труда их опрокинул и захватил все колесницы, а из всадников перебил 400. Когда Пору стало известно, что сам Александр переправился через реку, он двинул против него все свои силы, за исключением тех, кого оставил на переправе македонян. Опасаясь слонов и множества врагов, Александр напал на левый фланг неприятеля, а Койну (командиру кавалерии и товарищу царя) приказал наступать на правый. Когда началось общее бегство, враги с той и с другой стороны стали отходить к слонам и сбиваться в плотные группы, так что получилась общая свалка, и в восьмом часу противник отказался от сопротивления. Вот по крайней мере что говорит об этой битве сам ее творец» (Плутарх «Александр», 60).
Нельзя не поражаться скромности цифр и совершенных действий, признанию в испытанном страхе и, наконец, уважению, выказанному к противнику, особенно если знать, как любил поощряемый вином и лестью Александр хвастать своими подвигами и раздувать их до того, что становился несносен для собственных друзей. Не хочу сказать, что в этом сражении ему недостало храбрости или находчивости. Отмечу лишь, что он сам не считал себя совершившим нечто сверхчеловеческое, добившись того, что враг признал себя побежденным. Благодаря всеобщим наивности и легковерию довольно быстро распространилась легенда о том, что Александр на своем маленьком вороном коне одним ударом сариссы сразил громадного индуса, сидевшего на самом могучем из слонов.
Ученые Нового времени, увидев несколько монет, отчеканенных в Вавилоне через пять лет после смерти Александра, чтобы заплатить вспомогательным индийским войскам Эвмена, вообразили, что это сам Александр велел изобразить себя ссаживающим со слона своего бегущего противника. Действительность выглядит иначе: Александр, возмущенный тем, что Аристобул приписал ему единоборство со слоном, вырвал у него рукопись из рук (Лукиан «Как писать историю», 12). Он, который после одного ранения заметил вслух, что из его жил течет обычная человеческая кровь, а вовсе не «ихор», кровь богов, знал лучше кого-либо другого, какими не вполне достохвальными средствами заставил своего отважного противника уступить: «Поскольку македоняне пришли в оторопь от мужества Пора, Александр послал лучников и легковооруженных солдат (то есть пращников и метателей дротиков), велев всем им целить в Пора» (Диодор, XVII, 88, 5; Курций Руф, VII, 14, 38; «Эпитома деяний Александра», 60). Арриан уточняет, что Пор сражался при отходе, раненный в правое плечо, а сдался лишь после переговоров с Александром (V, 18, 4–8). Все прочее — благочестивые преувеличения или романтизм.
От жестокости к тирании
Нам известно, что помимо этих четырех великих битв в более или менее правильном строю, которые нельзя назвать ни бесспорно выигранными, ни решающими, и до них, и в промежутках между ними, и после них имели место многочисленные бои, набеги, овладения городами или простыми фортами, да и просто стычки. Александр не во всех принимал участие, поскольку один из принципов его стратегии состоял в том, чтобы дробить силы противника и нападать на них по отдельности, а второй — чтобы охватывать их с тыла или заходить им во фланг с помощью различных колонн, которым следовало быть стремительными и подвижными. Что более всего поразило тех историков, которые повествуют о таких тяжелых кампаниях, какими оказались, например, те, что Александр вел в Финикии в 332 году, в Согдиане в 329–328 годах, в Индии в 326-м, в горах Загра и Луристана (к югу от современного Керманшаха) в 323-м, так это не дорого купленные победы, не скудные их результаты, но жестокость и даже зверство, с которыми эти победы были вырваны у врага.