бе пройтись насчет его наряда. Все думали, не выражая мыслей вслух, каких хлопот и усилий стоит эскортировать огромную свиту из наложниц, слуг и евнухов, которые без толку замедляют движение войска. Все знали о постоянных раздорах между македонскими и персидскими частями.
Александр по очереди посмотрел каждому в лицо, ища понимания и поддержки, но все отводили глаза, едва ли не стыдясь проявить привязанность, которую питали к нему столько лет.
– Не вижу большого воодушевления, – заметил царь умышленно сдержанным тоном. – Может быть, я плохо с вами обращался? Разочаровал вас чем-то? Ну, говорите!
Заговорил Гефестион:
– У них не хватает мужества признаться тебе – они боятся. Посмотри на них! Теперь, разбогатев и надеясь насладиться жизнью, они боятся. Они попрекают тебя за слишком роскошные наряды, за то, что ты ведешь за собой персидских солдат и этих девок. А ведь сами хотели бы жить вот так! А еще лучше – расположиться со всеми удобствами в прекрасном дворце где-нибудь поближе к финикийскому побережью. Что, ребята, не так? Эй, может быть, не так? Ну, скажите же что-нибудь! Или вы все проглотили язык?
– Прекрати, Гефестион, – вмешался Кратер. – Я готов немедленно отдать жизнь за царя, как и все остальные. Вопрос не только в нарядах и наложницах. Людям нужно знать, когда закончится эта война. Назови конечную цель. Скажи, сколько времени понадобится для ее достижения. Они не могут выяснять в последний момент, что теперь предстоит еще один поход, а потом еще один и еще – и так день за днем, все новые и новые. На север, юг – или, может быть, на запад? Они должны узнать тебя заново, Александр, понять, что ты навсегда останешься их царем. Они готовы идти за тобой, но не могут жить в постоянной неопределенности, проводить жизнь без надежды, без уверенности в чем-либо.
Александр молча кивнул, словно принимая к сведению ситуацию, которую всего месяц назад даже представить себе не мог.
Слово снова взял Гефестион:
– А вы-то, вы что скажете вашим солдатам? Ты, Филота, – ведь ты сейчас командующий всей конницей, – что ты скажешь своим гетайрам? По-прежнему будешь твердить, что у Александра ничего бы не вышло без тебя и твоего отца? Что он стал размазней? Что каждый вечер он только тем и занимается, что любуется вереницей своих голых наложниц, выбирая, какую удостоить своим членом? Что он больше не строит военных планов, не заботится ни о своих солдатах, ни о своем предназначении?
– Врешь! – не сдержавшись, закричал Филота. – Я никогда не говорил ничего подобного!
– Не знаю, не знаю, – отозвался Гефестион. – Во всяком случае, такие слухи ходили еще в Киликии после сражения при Иссе и в Египте – после нашего возвращения из оазиса Амона.
– Клевета! Ложь! Приведи мне того, кто говорил такие слова, найди хотя бы одного, кто подтвердит это мне в лицо, если найдет в себе достаточно мужества. Вчера пришло известие, что мой брат Никанор при Задракарте был тяжело ранен стрелой, находясь в дозоре в горах Гиркании, и ни один врач до сих пор не смог найти средства, чтобы помочь ему. Кто-нибудь побеспокоился узнать о его здоровье? Кто-нибудь подумал о моем отце, который уже потерял младшего сына, а теперь, возможно, потеряет второго? А я – может быть, я просил освободить меня и оставить в тылу, чтобы я мог позаботиться о нем?
– Ты командующий всей конницей, и эта должность достаточно тяжела, чтобы забыть про бедного Никанора, – с сарказмом возразил Гефестион.
Вскочив, Филота едва не бросился на него, но его остановил Птолемей, встав между спорщиками и взглянув прямо в глаза Гефестиону.
– Прекрати! – крикнул он. – Несправедливо так говорить с Филотой. Никанор умирает. Недавно я получил известие от гонца – незадолго до начала этого совета. Сейчас он, может быть, уже…
В шатре советов повисла могильная тишина, и несколько нескончаемых мгновений слышались лишь шум ветра над плоскогорьем – тревожный голос безграничного одиночества – да настойчивое хлопанье царского знамени на шесте. Филота закрыл лицо руками. Гефестион потупился, не зная, что сказать. Селевк и Птолемей обменялись беспокойными взглядами, тщетно пытаясь найти ответ в глазах друг друга и не понимая, как разрядить это невыносимое напряжение. Свернувшийся у ног Александра Перитас поднял морду и беспокойно заскулил, словно ощутив тяжесть, гнетущую душу его хозяина.
Александр погладил пса, а потом встал и проговорил:
– Мне искренне жаль Никанора, но я должен знать: могу ли я рассчитывать на вас?
Кратер посмотрел на своих товарищей, потом тоже встал и подошел к Александру:
– Как ты можешь сомневаться в этом? Разве мы не сражались, не жалея себя, не получали ран? Мы хотим лишь понять, чего ты добиваешься от нас, а особенно – от солдат, которые пришли сюда за тобой.
– Я просто хочу, чтобы меня понимали, – ответил Александр, – потому что я не изменился. Мое дело должно быть сделано.
– Можно сказать? – попросил слова Леоннат.
– Разумеется.
– Солдаты боятся, что ты хочешь стать таким же, как Великий Царь, что хочешь сделать их для себя персами, а персов – македонянами.
– Если бы я хотел стать таким, как Великий Царь, разве я сжег бы в Персеполе дворец и тронный зал? Завтра мы выступаем. Евмолп из Сол сообщил мне, что Сатибарзан в Артакоане. Выходим на рассвете. Кто из вас не согласен, может вернуться назад и забрать с собой своих солдат.
– Александр, но мы же… – попытался возразить Леоннат, но царь уже встал и вышел из шатра.
Филота поднял голову и обвел взглядом товарищей.
– Он не имеет права обращаться с нами таким образом. Не имеет права, – повторил он.
Александр тем временем вернулся в свой шатер. Внутри его дожидался Евмолп из Сол.
– Есть новые сведения о Сатибарзане? – спросил царь, опускаясь на табурет.
– Он готовится к сражению, но боевой дух его войска довольно низок. Я не верю, что они окажут упорное сопротивление. Как прошел совет?
Александр пожал плечами.
– Не принимай близко к сердцу, – утешил его осведомитель. – Им просто нужно привыкнуть к новой реальности. Эти люди до сих пор накрепко привязаны к своим традициям. И еще, по-моему, они ревнуют. Они боятся, что ты удаляешься от них и больше не можешь поддерживать прежние близкие отношения.
– Похоже, ты хорошо их знаешь.
– Достаточно хорошо.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что после Исса, вновь поступив к тебе на службу, я занялся и твоими друзьями. Как ты думаешь, кто подкладывал девиц им в постель?
– Ты? Но я не…
– Ах, пустяки! Моя работа или делается хорошо, или не делается никак. И потом, постельные тайны – моя специальность. Тебе известно, что мужчины после постельных утех склонны развязывать язык? Разве не любопытно?
– Прекрати.
– А девицы все мне доносили.
– Мои друзья никогда меня не предадут.
– Возможно, и нет. Но кто-то из них, может быть, больше, чем другие, подвержен некоторым соблазнам. Например, Филота, твой командующий конницей. У этого человека деликатная должность.
Александр вдруг насторожился:
– Что у тебя есть на Филоту?
– Не много. Однако в свое время он имел обыкновение поговаривать, что ты – всего лишь самонадеянный мальчишка, а без него и его отца ты бы никогда не победил ни на Гранике, ни при Иссе и что ты относишься к ним несправедливо.
– Почему же ты сразу не сказал мне об этом?
– Потому что ты не стал бы меня слушать.
– А почему я должен тебя слушать сейчас?
– Потому что сейчас ты в опасности. Тебе предстоит пересечь совершенно незнакомые места, а потом встретиться с дикими народами. Теперь ты должен точно знать, на кого можно положиться, а на кого нет. Будь поосторожнее и со своим двоюродным братом Аминтой.
– Я распорядился потихоньку присматривать за ним после того, как первый раз велел арестовать в Анатолии. Он всегда проявлял отвагу и верность мне.
– Именно: отважный и верный царевич. Если ты потеряешь любовь своих солдат, на кого обратятся их взгляды?
Александр молча посмотрел на своего осведомителя, и Евмолп сам произнес слова, которые юный царь прочел в его глазах:
– На единственного отпрыска дома Аргеадов. Надеюсь, боги пошлют тебе безмятежный сон, Александр. Спокойной ночи.
Он встал, на прощание кивнул и, убедившись в том, что за ним не увязался Перитас, удалился к себе.
Перед войском Александра открывалась материковая Азия с пейзажами все более суровыми и пустынными, с раскаленными каменистыми долинами, где царствовали скорпионы и змеи. Пучки колючек пробивались из земли лишь в руслах пересохших ручьев и умирающих рек, где вода оставалась только в горьких лужах, окаймленных широкой полосой соли. Целыми днями солдаты шли молча, не встречая ни тени, где можно было бы укрыться, ни дуновения ветерка, который хоть немного облегчил бы удушающую жару.
И небо было пустым и раскаленным, оно сияло, как бронзовый щит, и если в вышине порой различались медленные взмахи крыльев, то почти всегда это оказывались стервятники, высматривающие, не отбилось ли какое-нибудь из вьючных животных, не поразила ли уже кого-нибудь смерть среди пустыни.
Даже поход к оазису Амона не был таким удручающим: барханы той пустыни обладали величественной красотой протяженных гребней, четких светотеней, чистотой изящных, непостоянных, изваянных ветром форм. Та пустыня напоминала золотой океан, внезапно замерший по мановению неведомого бога, грандиозный и торжественный театр с бескрайней сценой.
Эти же места не вызывали никаких мыслей, кроме памятования о смерти, пустоте и одиночестве, о безнадежном запустении, и каждый в глубине сердца питал глубокую тоску по родине, испытывая щемящее желание вернуться. Никакая цель, никакая важность предприятия не представлялись осмысленными в эти дни изнурительных усилий. Каждый шаг люди делали через силу, и нежелание двигаться все возрастало, чему немало способствовала угрюмость пейзажей, не имеющих границ и ориентиров. Только местные проводники с непостижимой уверенностью различали на смутном горизонте нужную точку среди множества других таких же.