Александр велел принести поесть – свежих фиг, молока и меда, – а потом взял в руки портрет Мемнона, оставленный Апеллесом у него на столе, и был поражен выражением бесконечной печали, которое художник придал этому лицу.
Он снова поставил портрет на стол и стал читать пришедшие в последние дни письма: одно – от регента Антипатра, сообщавшего, что ситуация в стране в целом спокойна, если не считать невоздержанности царицы, которая жаждет заниматься государственными делами; а другое – от Олимпиады с жалобами на то, что регент лишил ее всякой возможности вести себя в соответствии со своим положением.
Ни слова про пышные дары, что он послал ей после победы при Гранике. Возможно, они еще не прибыли.
Александр оторвался от письма и посмотрел на женщину. С чуть подведенными черным, на египетский манер, глазами, в льняном зеленом платье восточной работы, с черными, как вороново крыло, волосами, по-гречески собранными на макушке серебристой лентой, чужеземная гостья словно все еще отражала тот лунный свет, в котором предстала перед ним впервые.
Царь подошел к ней, и она опустилась на колени, чтобы поцеловать его руку:
– Я не могла знать, властительный господин… Прости меня.
Александр взял ее за руки и помог подняться. Он ощутил запах ее волос – аромат фиалки.
Молодой царь был оглушен. Никогда еще так внезапно его не одолевало желание женщины, жажда сжать ее в объятиях. Она поняла это и в то же мгновение ощутила в его взгляде почти неодолимую силу, которая влекла ее, как свет лампы влечет к себе ночную бабочку.
Опустив глаза, женщина сказала:
– Я привела сыновей, чтобы они выказали тебе свое почтение.
Она отошла назад ко входу в шатер и впустила двух мальчиков.
Александр указал на вазу с едой и фруктами:
– Прошу вас, не стесняйтесь.
Но когда он обернулся к мальчикам, то в мгновение ока понял, что произошло за его спиной.
Один из мальчиков увидел портрет Мемнона на столе, и его охватило такое недоумение, что матери пришлось предостеречь сына взглядом и положить руку ему на плечо.
Царь сделал вид, что ничего не заметил:
– Вы ничего не хотите? Вы не голодны?
– Благодарю тебя, мой господин, – ответила женщина, – но мы очень устали в пути и хотели бы лишь удалиться, если ты позволишь.
– Конечно. Идите. Лептина принесет эти кушанья к вам в шатер: если ночью захотите есть или пить, то сможете утолить голод и жажду.
Он позвал девушку и велел ей проводить гостей, а сам вернулся к столу и взял в руки портрет своего противника, словно хотел отыскать в его взгляде секрет этой таинственной энергии.
Лагерь весь погрузился в тишину, ночь была в середине пути. Дозор совершал свой обход, и командир убедился, что часовые у входов не спят. Когда эхо паролей и отзывов затихло, из шатра для гостей крадучись вышла какая-то закутанная фигура. Она направилась в шатер царя.
Перитас спал на своей подстилке, и морской ветерок доносил до него лишь запах соли, относя все остальные ароматы в сторону полей. Двое часовых у царского шатра оперлись на копья, один справа, другой слева от входа.
Закутанная фигура остановилась и взглянула на них, не решаясь проскользнуть мимо. В руках она держала вазу.
– Это Лептина, – сказал один из часовых.
– Привет, Лептина. Что-то давно ты не заходишь составить компанию. А мы устали и нам так одиноко!
Женщина покачала головой, словно привыкла к подобного рода шуткам, потом предложила солдатам фруктов из вазы и вошла.
В свете двух ламп она открыла свое прекрасное лицо. Задержав взгляд на портрете Мемнона, все еще стоявшем на столе, и коснувшись его кончиками пальцев, чужеземная гостья вынула из волос длинную булавку с янтарной головкой и легкими шагами приблизилась к занавеске, отделявшей постель царя от остального шатра. Сквозь занавеску просвечивал огонь третьей лампы.
Женщина отдернула занавеску и вошла. Александр спал на спине, накрывшись одной военной хламидой, а рядом стояла стойка с доспехами, которые он забрал из храма Афины Илионской в Трое.
В этот момент вдалеке, на своем ложе во дворце в Пелле, царица Олимпиада ворочалась во сне, мучаясь кошмаром, а потом вдруг вскочила и издала резкий леденящий вопль, который разнесся по тихим залам царского дворца.
Держа шпильку в левой руке, персиянка нашла сердце Александра, потом, взявшись правой рукой за янтарную головку, замахнулась, но в это мгновение царь проснулся и сверкнул на нее огненным взглядом. Может быть, виной всему была лишь тень от лампы, но его левый глаз, черный как ночь, сделал его похожим на какое-то неземное титаническое существо, на мифологическое чудовище, и рука женщины застыла в воздухе, не в силах нанести смертельный удар.
Продолжая неотрывно, не мигая, смотреть на женщину, Александр медленно встал и придвинул грудь к бронзовому острию, так что выступила капля крови.
– Кто ты? – спросил он. – Почему ты хочешь меня убить?
Женщина выронила шпильку и, закрыв руками лицо, разразилась слезами.
– Скажи мне, кто ты, – настаивал Александр. – Я не причиню тебе никакого вреда. От меня не укрылось выражение лица твоего сына, когда он увидел портрет Мемнона на моем столе. Это твой муж, верно? Ведь так? – повторил он громче, схватив ее за запястья.
– Меня зовут Барсина, – глухим голосом ответила персиянка, не поднимая глаз. – Да, я жена Мемнона. Прошу тебя, не причиняй вреда моим сыновьям и, если есть в тебе страх перед богами, не совершай надругательства надо мной. Чтобы вызволить свою семью, мой муж заплатит тебе любой выкуп, сколько назначишь.
Александр заставил ее поднять лицо. Он снова посмотрел ей в глаза и ощутил, что краснеет. Он понял, что, если прижмет ее к себе, эта женщина сможет сделать с ним что угодно. И в ее взгляде он тоже увидел странное волнение, непохожее на материнский страх или тревогу одинокой пленной женщины. Он различил вспышки могучих таинственных чувств, подчиненных и, возможно, подавленных сильной, хотя и давшей трещину волей.
– Где Лептина? – спросил он.
– В моем шатре под надзором моих сыновей.
– И ты взяла ее плащ…
– Да.
– Вы причинили ей какой-то вред?
– Нет.
– Я отпущу тебя, и эта тайна останется между нами. Не нужно выкупа, я не воюю с женщинами и детьми, а когда встречусь с твоим мужем, мы сразимся с ним лицом к лицу, и я выиграю этот поединок, зная, что наградой станет возможность быть с тобой. А сейчас уходи и пришли ко мне Лептину. Завтра я велю проводить тебя, куда захочешь.
Барсина поцеловала его руку, тихо прошептав что-то на своем родном языке, и направилась к выходу, но Александр окликнул ее:
– Погоди.
Она смотрела на него горящими трепетными глазами, а он подошел к ней, взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы:
– Прощай. Не забывай меня.
Вместе с ней Александр вышел из шатра и долго смотрел ей вслед, в то время как двое педзетеров охраны при виде царя застыли, подобно древкам копий у них в руках.
Вскоре вернулась Лептина, злясь и сокрушаясь, что оказалась в плену у двух мальчишек. Александр успокоил ее:
– Тебе не о чем беспокоиться, Лептина: эта женщина лишь боялась за собственную безопасность. Теперь ступай отдыхать, у тебя еще будет возможность устать.
Он поцеловал девушку и вернулся на свое ложе.
На следующий день Александр отдал приказ, чтобы Барсину и ее охрану сопровождали до самого берега Меандра. Он и сам некоторое время следовал вместе с этим маленьким эскортом.
Когда он остановился, Барсина обернулась, чтобы помахать ему рукой на прощание.
– Кто этот человек? – спросил Фраат, младший из ее сыновей. – Почему у него на столе стоит портрет нашего отца?
– Это великий воин и честный человек, – ответила Барсина. – Не знаю, почему у него на столе портрет вашего отца. Возможно, потому, что Мемнон – единственный в мире, кто может сравниться с ним.
Снова обернувшись, она еще раз увидела Александра: молодой царь македонян застыл на своем Буцефале на вершине обдуваемого ветром холма. Таким он ей и запомнился.
Десять дней Мемнон оставался в горах возле Галикарнаса, ожидая, пока все его уцелевшие после Граника солдаты, всего тысяча, соберутся к нему и встанут в строй. Наконец однажды ночью, закутавшись в плащ и надев персидский тюрбан, почти полностью закрывавший лицо, он въехал на коне в город и направился в Дом собраний.
Огромное здание возвышалось рядом с гигантским Мавзолеем, монументальной гробницей карийской династии Мавсолов, сделавшей Галикарнас столицей своего царства.
Высоко поднявшаяся в небе луна освещала грандиозное строение: каменный куб, увенчанный портиком с ионическими колоннами. Водруженная на портик ступенчатая пирамида была украшена внушительной бронзовой квадригой, которая несла изображение покойного монарха. Великолепные скульптуры работы самых выдающихся ваятелей предыдущего поколения – Скопаса, Бриаксия, Леохара – изображали сцены из греческой мифологии, культурного наследия, ставшего частью местной культуры. Преимущественно здесь были представлены эпизоды, традиционно помещаемые в Азию, вроде борьбы греков с амазонками.
Мемнон на мгновение задержался, разглядывая барельеф, где греческий воин, схватив амазонку за волосы, бьет ее в спину ногой. Мемнон всегда спрашивал себя, почему греческое искусство, столь возвышенное, постоянно изображает сцены насилия над женщинами, и пришел к выводу, что, видимо, причиной этого служит страх, тот самый страх, который вынуждает их держать своих жен в гинекеях, чтобы на всех общественных мероприятиях прибегать к услугам «подруг».
Ему вдруг подумалось о Барсине, которая уже должна была ехать по безопасной Царской дороге с золотыми оградами, и его охватила горькая печаль. Он вспомнил ее ноги газели, смуглую кожу, запах фиалки, исходящий от ее волос, чувственный голос, ее аристократическую гордость.
Мемнон ударил пятками в бока своего коня и поехал дальше, стараясь прогнать тоску. Все чрезвычайные полномочия, данные ему лично Великим Царем, не приносили никакого удовлетворения.