Много лет прошло с тех пор. Кто помнит о Митяе, о Некомате и Вельяминове, о князе Михаиле?
Имя Олега если и запомнилось, то память о нём не добрая.
Но кто не знает о Димитрии Донском? Кто не знает святых угодников Алексия и Сергия.
В чём разница первых и вторых? В том, что первые служили только себе и стремились к благам земным, а вторые — служили общему благу и стремились к Богу.
И ещё через много веков не умрёт память о Димитрии Иоанновиче, и всегда будут стекаться толпы богомольцев к святым мощам Алексия и Сергия.
Франтишек РавитаНА КРАСНОМ ДВОРЕ
I. ВЕЧЕ
В ту эпоху Киев был уже большим гордом и разделялся на две отдельные части: на Гору, или княжий двор, и Подол, находившийся у подножия Горы. Настоящий город и укрепление составляла Гора, на которой помещались княжьи дворы, дома бояр, церкви и монастыри.
В центре города жил Изяслав на княжьем дворе, называвшемся также Ярославовым. Рядом с ним находились терема Ольги, несколько церквей и обширный двор деместиков, или певцов. На другом конце Горы, называемом Софийским, жили воеводы и бояре.
К концу княжения Ярослава селились на Подоле, где возникло народное самоуправление, ставшее сильной оппозицией княжеской власти. У киевлян там был свой торг и своё вече.
Князья, сидевшие на Горе, косо смотрели на эти собрания, однако народ, находясь вдали от гридней и дружины, чувствовал себя свободнее и охотнее отзывался на вечевой звон.
Вот и сейчас на Подоле было беспокойно, народ волновался и шумел.
Не так давно Изяслав с дружиною вернулся из похода, предпринятого им с помощью Святослава Черниговского и Всеволода Переяславского на половцев. Поход был неудачным. Хотя братья и соединили свои войска, половцы всё равно оказались сильнее и победа осталась за ними. Князьям пришлось спешно возвращаться по домам, под защиту крепких городских стен. Половцы, увидев слабость неприятеля, начали совершать набеги на Переяславское княжество, а затем, переправившись через Неводницкий перевоз, обошли по берегам Лыбеди вокруг Киева и стали грабить и разорять его окрестности.
Внутрь города нельзя было проникнуть, так как длительная осада тоже была невозможна — для этого половцам не хватало сил. Поэтому они нападали на сёла, деревни и на городские предместья, наводя ужас на жителей. В опасности находился и Подол.
Однако Изяслав не делал ничего для обороны города и защиты киевлян: он только сидел в своём дворце и пировал с дружиною.
Это и вызывало неудовольствие киевлян.
— Нам нужен князь не для пиров, — слышались голоса недовольных, — а для защиты.
— Место дружинников не в княжеских палатах, — говорили другие, — а на поле боя.
Вес эти высказывания доходили до слуха Изяслава вызывая у него ярость. Нередко доставалось и воеводе Коснячке, который не боялся говорить князю правду.
Как только в народе началось брожение, Коснячко поехал на княжий двор.
— Скверно, князь, — сказал он, — половцы разоряют нас, а ты держишь у себя дружину, кормишь, поишь её да одеваешь...
— Потому что я со своею дружиною добываю золото, — отвечал подгулявший князь. — Если дружина при мне, значит, и вся сила на моей стороне.
— Быть может, ты прав, княже, — задумчиво сказал воевода, — но народ бунтует! Если ты со своею дружиною не желаешь защищать народ, то он сумеет сам себя защитить от врага.
Изяслав закусил усы.
— Воевода! — грозно заметил князь. — Сегодня ты не на боярском совете!.. Когда позовут тебя, тогда и будешь говорить...
Ответ был ясен, и воевода, нахмурясь, вернулся домой.
После возвращения воеводы домой, за час или за два до захода солнца, на Подоле зазвучал вечевой колокол.
Звон раздавался до захода солнца. Колокол созывал людей не только с одного Подола, но и со всех окрестностей, составлявших с Киевом одно целое. Конные и пешие люди шли по дорогам и тропинкам по направлению к Подолу, на площадь перед Турьей божницей, где, по обыкновению, происходило вече киевлян.
Из великокняжеского двора был послан один из гридней узнать, по какому случаю народ собирается на вече.
Гридня вернулся поздним вечером и сообщил князю, что киевляне собрались на совет, чтобы обсудить, как им избавиться от половцев. Он также передал приглашение киевлян прийти на вече.
Приглашение насторожило Изяслава, и он решил не ходить на вече. Вместо этого он собрал дружину, велел выкатить из подвала две бочки мёду, позвать музыкантов и плясунов и начал пировать.
Народное вече, созванное так внезапно в Киеве, не прошло незамеченным и воеводою Коснячкою.
Было около полуночи, когда Коснячко вышел из терема, сел в саду на лавочке и начал прислушиваться к отдалённому шуму, долетавшему с Подола. Слышно было ржание лошадей, топот копыт и возгласы народа. Это его заинтересовало, он встал, вышел за ворота и отправился в башню, стоявшую возле его сада. Оттуда о стал смотреть на Подол и прислушиваться. Луна ярко светила, но старые глаза воеводы, увы, ничего не видели. Лишь отдельные слова, угрозы и жалобы долетали до его слуха.
Долго сидел воевода, прислушиваясь к вечу, как вдруг до его слуха долетело пение. Это был хор серебристых девичьих голосов, раздававшийся из светлицы его хором и разносившийся среди ночной тишины далеко над Подолом и Днепром.
Коснячко поднял голову и улыбнулся. Это пела его дочь Людомира с подругами.
Слушая пение, старик, казалось, забыл о той буре, которая кипела у его ног на Подоле. Он давно лишился жены, сыновей у него не было, так что единственной его утехой на старости лет была дочь Людомира, называвшаяся уменьшенным именем Люда. Это была стройная девушка с густыми белокурыми волосами и румяным, несколько продолговатым, привлекательным личиком.
Допев песню, Люда встала и весело произнесла:
— Довольно петь, мои подруженьки... Уже полночь и пора спать. Я пойду попрощаюсь с тятей, — прибавила она и вышла на террасу; она знала, что её отец любит вечерами сидеть там.
Оглядевшись вокруг и не видя его, она окликнула:
— Тятя! Тятя!..
В ту же минуту скрипнула калитка и показался старый воевода. Он был без шапки. Лёгкий осенний ветерок раздувал его седые волосы, серебрившиеся при луне.
Люда живо подбежала к нему и повисла на шее.
— А я, тятя, искала тебя, чтобы попрощаться, — сказала она. — Пора спать.
Отец поцеловал её в лоб.
— Спокойной ночи, моя ласточка, — нежно сказал он.
Вдруг за калиткой послышался топот лошади; воевода поднял голову и начал прислушиваться. Стук копыт приближался к ним; наконец кто-то остановился у ворот, соскочил с коня и начал привязывать его к кольцу.
«Дурные вести», — подумал старик.
Калитка скрипнула, и на пороге появился красивый молодой человек. Это был Иван Вышатич, сын посадника из Вышгорода, друга воеводы. Иван был тысяцким в Берестове и из любопытства поехал на вече.
Подойдя к воеводе, он снял шапку и низко поклонился старику.
— Бью челом вам, воевода, — сказал он и, повернувшись к Людомире, прибавил: — И тебе красна девица!
После этого он снова обратился к воеводе:
— Я был на вече у Турьей божницы... Увидев издали огонёк в ваших хоромах, решил заехать.
Вышатич говорил отрывисто, с остановками, как бы обдумывая, что сказать. Видимо, он хотел сообщить что-то воеводе, но ему мешала Людомира.
Старик понял его и, попрощавшись с дочерью, велел ей идти спать.
Оставшись наедине, они уселись у рундука.
— Ну, что слышно? — спросил старик.
— Печальные вести, — сказал Вышатич. — Народ галдит и несёт чушь про вас и про князя...
— Чего же они хотят? — спросил воевода.
— Хотят прогнать половцев... Говорят, что если князь не желает защищать ни нас, ни нашего имущества, то мы сами должны защищаться. Многие считают, что у нас уже нет ни князя, ни воеводы, ни дружины, которые защищали бы нас от врагов, а потому мы должны искать нового князя, воеводу и дружину.
Коснячко внимательно слушал Вышатича.
— Не дружины и рук у нас нет, — сказал он, подумав, — а ума... Разве народ не видит этого? Правду говорит пословица: горе голове без ума, но горе и рукам без головы!
Разговор их продолжался не долго. Было уже поздно, и Вышатич, откланявшись, уехал домой, а воевода пошёл в опочивальню отдохнуть, решив с рассветом поехать к Изяславу, чтобы ещё раз поговорить с ним. Он хорошо знал характер киевлян и предвидел печальные последствия ночного веча.
Как только занялась утренняя заря, воевода был уже на ногах, приказал оседлать коня и поехал к князю.
А на Подоле всё кипело, как в котле: народ продолжал шуметь и уже собирался идти на Гору.
Настало утро, солнце уже давно взошло, а воевода всё ещё не возвращался, и напрасно Людомира с беспокойством поджидала его на террасе...
Вдруг перед воротами раздался топот лошади и замолк.
«Верно, отец», — подумала Людомира, вставая с лавки.
Калитка отворилась, и вошёл Иван Вышатич.
Он был бледен.
— Где отец? — спросил он тревожно.
— Уехал на княжий двор и ещё не возвращался, — ответила она.
— Скверно! — невольно вырвалось у Вышатича.
Людомира, ничего не понимая, молча смотрела на него.
Вышатич отвёл свой взгляд и объяснил:
— Народ пошёл с веча на Гору. Быть беде.
— Так скачи туда и предупреди отца, — всё ещё до конца не понимая грозящей опасности, но сердцем чувствуя неладное, сказала Людомира. — Скачи быстрее.
Молодой тысяцкий приподнял шапку, поклонился и ушёл. Быстро сел он на коня и помчался на княжеский двор.
Не прошло и получаса после отъезда Вышатича, как дорога из Кожемяк к Княжескому концу начала оживляться; конные и пешие толпы увеличивались, занимая площадь между Кожемяцкими воротами и хоромами воеводы.
Испуганная Людомира приказала запереть ворота.
Вскоре кто-то подошёл к оконцу в частоколе двора воеводы и начал громко кричать: