— Видно, ты порядочно насолил киевлянам, — сказал король Изяславу, — если они так кланяются тебе.
— Да, кланяются, — ответил князь, — но я не особенно верю их поклонам... Знаю я их!
— Боишься? — пошутил Болеслав.
— Не боюсь, а знаю! — подчеркнул князь. — Кажется, всё спокойно, а только крикнет кто-нибудь: «Зачем впустили этого рыжебородого в Киев? Да разве не найдётся лучших князей?» — и этого будет достаточно, чтобы всё изменилось...
Приближался вечер. Большая часть войска уже была расставлена по квартирам. Для Болеслава и приближённых Изяслав определил Красный двор над Днепром; король намеревался отправиться туда только завтра, а первую ночь провести с князем.
Не успели ещё успокоиться на княжеском дворе, как на Подоле ударили в вечевой колокол.
Посланный на вече отрок вернулся и доложил:
— Киевляне боятся ляхов, милостивый княже, и желают, чтобы ты приехал на вече и поручился за их безопасность... Иначе угрожают взбунтоваться до последнего человека и драться с войсками до тех пор, пока их всех не перебьют.
Выслушав молча отрока, Изяслав выслал его.
— Ну вот, видишь, — обратился он к Болеславу. — Что я тебе говорил.
— Ты уже слишком много позволил Мстиславу, — задумчиво сказал король.
— Этого не воротишь... Я знаю, что они боятся не столько ляхов, сколько вот этой руки!
При этом князь поднял свою руку.
Настало минутное молчание.
— Надо тебе, милостивый король, — продолжил он, — съездить к ним... Убеди их, что ты приехал ко мне как гость и скоро уедешь...
Болеслав, позвав отрока, велел седлать коней и в сопровождении конного отряда отправился на вече.
У него достаточно было смелости, чтобы удовлетворить своё любопытство. Ему хотелось видеть бушующую народную волну, которая, расходившись, свергала князей с престола.
Киевляне тут же узнали, что сам король приедет на вече. Весть эта молнией пролетела по всему Подолу.
Вскоре королевский отряд остановился на площади, где висел вечевой колокол. Варяжко подошёл к королю и спросил:
— С миром или с войной приехал ты к нам?..
— С миром, с миром, киевляне! — громко сказал польский король. — Мой свояк Изяслав просил меня защищать его от Всеслава, и я обещал ему, но я не намерен воевать с народом.
— Умные речи твои, король, — отозвался белгородский посадник. — Народ виноват лишь в том, что желает спокойствия и добра.
При этом он повернулся к народу, толпившемуся вокруг колокола, и громко крикнул:
— Слышите, что говорит король? Он не желает нашей гибели...
— Не желаю, киевляне, — повторил Болеслав. — Мы только отдохнём и вернёмся восвояси, не причинив вам никакого вреда.
Варяжко торжествовал.
— Мы верим тебе, — сказал он королю. — Будь нашим гостем и оставайся с нами, пока тебе не надоест: а если на нас обрушится гнев князя нашего Изяслава, просим быть нашей защитой. Если ты любишь свой народ, то и нам зла не пожелаешь.
Король поклонился и уехал. После отъезда короля на княжий двор народ, успокоенный его словами, стал расходиться по домам.
— Польский король будет нашим защитником перед князем, — раздавалось по всему городу.
IV. СУЖЕНЫЙ
После ареста воеводы Коснячки Люда и Добромира сели у окна и стали ждать. Проходили долгие часы, а отец всё не возвращался. Люда посылала отрока на княжий двор узнать об отце, но ему неопределённо ответили: «Воеводу задержал князь...» Уже Болеслав и Изяслав вошли в Киев и заняли княжеский дворец, а воеводы как не было, так и не было. Ни от кого даже нельзя было узнать, куда девался старик: все видели, как его насильно увезли на княжий двор, но никто не видел, чтобы он уехал оттуда.
Так прошло два дня.
Людомира плакала и молилась.
На утро третьего дня взошло прекрасное весеннее солнце и рассеяло туман, расстилавшийся над водой и лесами, но не развеяло тоски молодой девушки. Снова была разослана челядь по всему Киеву, и Люда ожидала вестей.
Киев начал оживляться. Со всех сторон тянулись вооружённые польские отряды, конные и пешие; одни въезжали на княжий двор, другие останавливались у Десятинной церкви, третьих отсылали на Красный двор, куда сегодня собирался переехать король Болеслав; часть войск было велено разместить в Берестове и в прилегающих деревнях.
Людомира продолжала смотреть через окно на дорогу и вдруг увидела Богну Брячиславовну. Девушка торопилась и шла, наклонив голову, так быстро, что служанка едва поспевала за нею. Поравнявшись с теремом воеводы, она точно тень проскользнула в калитку, вбежала в сени и исчезла. Ещё минута — и она уже в светлице Люды. Богна вся дрожала и была в отчаянии; она хотела что-то сказать, но не знала, с чего начать.
—Что с тобой? — спросила Люда.
— Ничего... я бежала к тебе... — девушка осеклась.
— И что же? Ты знаешь что-нибудь об отце? Говори!
— Да, знаю, — нерешительно сказала та, пряча взгляд.
Люда испытующе посмотрела на Богну.
— Он всё ещё на княжьем дворе?.. Ведь он туда поехал...
— Да... поехал... но уже больше... не вернётся, — пролепетала Богна.
— Почему не вернётся?
— Не может... Мстислав отомстил ему... он умер...
Людомира залилась слезами. Прошло много времени, прежде чем Богна смогла рассказать, что случилось с воеводой. Узнав, что по приказу князя его повесили в Дебрях, Людомира закричала и с обезумевшим видом бросилась вон из дома. Добромира кинулась было за нею, но старые ноги её не могли поспеть за девушкой, и она скоро потеряла её из виду.
А Людомира всё бежала вперёд, шепча одно: «В Дебрях... он в Дебрях...» Миновав калитку за княжеским двором, она долго мчалась по узкой лесной тропинке, ведущей к Печерской лавре, пока не упала от усталости. Лесной холод освежающе подействовал на её разгорячённый мозг, она пришла в себя и осмотрелась: вокруг был гигантский лес, упиравшийся вершинами в небо. С обеих сторон прижимались к громадным берёзам и осинам кустарники орешника, покрытые молодыми, пушистыми и ещё не совсем распустившимися листьями; на мягких почках спокойно висели крупные капли росы, отливавшей на солнце всеми цветами радуги.
Встав и прислонившись к дереву, Люда прислушалась. Вместе с лёгким дуновением ветерка до её слуха доносилось какое-то эхо. Вскоре она разобрала, что это шумит мельничное колесо на Крещатике.
Она не знала, куда идти дальше, и решила пойти налево. Долго она шла в лесной тишине, пока из-за холма не мелькнул золотой крест. Она сделала ещё несколько шагов, вышла на небольшую поляну и увидела Днепр. За широкой тёмной зеркальной поверхностью реки тянулся громадный луг, называемый Туруханьим островом; далее блестел второй рукав Днепра, а за ним вновь зеленел лес.
Людомира вернулась на тропинку, ведущую к монастырю, и остановилась; ей показалось, что от тропинки ответвляется ещё одна тропа, по которой недавно кто-то прошёл. Молодая травка была измята, орешник поломан, листья и земля как бы истоптаны копытами лошадей. И Люда пошла по этим следам.
Вскоре перед нею открылась лесная прогалина, посередине стояли два дуба, на сучьях которых болтались трупы повешенных. Вершины дубов были покрыты стаями воронов, слетевшихся к добыче. Они сидели и на телах повешенных.
Люда, испуганная этою сценою, которую она видела первый раз в жизни, попятилась назад, и вдруг ей показалось, что она узнает знакомую одежду... Она невольно подалась вперёд, но в тот же миг до её слуха долетело рычание медведя. Она не видала его, но рёв раздавался неподалёку. Люда подошла ближе и среди повешенных узнала своего отца. Вглядываясь в него, она заметила медведя, который, усевшись на ветвях, лапами качал их, так что трупы колыхались, будто только повешенные.
Девушка окаменело смотрела на эту ужасную картину, как вдруг ветвь, на которой висели два трупа и сидел медведь, хрустнула и они свалились на землю.
Медведь, заметив девушку, не стал убегать; он только отошёл на несколько шагов от трупа и сел. Время от времени он настораживал уши, прислушивался, но не спускал глаз с молодой девушки.
Не отводя взора от тела отца, Люда приблизилась к нему и встала на колени. В тот же момент между ветвями просвистела стрела и вонзилась в левый бок медведя. Раненый зверь рявкнул от боли и гнева, ударил себя лапою по морде, выдернул стрелу из раны и тут же повалился на спину. Рана оказалась смертельной. Всё это произошло в одну минуту. Людомира отскочила от трупа отца и в то же мгновение услышала человеческие голоса и топот коней. Она оглянулась — не свои... По одеждам она догадалась, что это не половцы, но и не свои... Правда, разговор был похож на русский, но звучал совсем иначе.
— Ляхи! — вскрикнула девушка и вновь припала к трупу отца.
Действительно, это были ляхи; один из опоздавших отрядов Болеслава проезжал тропинкой к месту своей стоянки в Берестове; услыхав рёв медведя, отряд остановился и несколько всадников отделились от него...
Всадники выехали на прогалину. Ехавший впереди всех воин, убивший медведя, видимо, принадлежал к богатому роду и считался не последним в дружине. Его рослый конь имел красивый стальной нагрудник и такой же чешуйчатый наголовник; на голове у всадника блестел стальной шлем, на груди — чешуйчатая рубашка, а на ногах — наколенники; сбоку висел длинный меч, а через плечо — лук и сайдак.
Этот рыцарь был одним из приятелей короля Болеслава; он был несколько старше его и звался Болех из рода Ястрженбец. Он сошёл с коня, бросил поводья находившемуся при нём отроку и подошёл к девушке, стоявшей на коленях возле трупа.
— Успокойся, девушка, — заговорил он ласково, — теперь ты в безопасности...
Слыша за собою хруст сучьев, ломавшихся под тяжестью всадников и коней, Людомира ещё больше испугалась.
— Что с тобою, моя милая? — спросил Болех.
С трудом молодая девушка выпрямилась и подняла свои глаза.
— Отец, — сказала она, показывая на труп. — Я пришла похоронить его... — и опять заплакала.