XII. ПАДЕНИЕ ТВЕРИ
Поздно ночью, прямо с пожарища, закопчённый, окровавленный, оборванный, воротился великий князь Александр Михайлович к жене, матери и братьям, которые всё время вместе с владыкой молились и за жизнь его, и за успех великого дела: освобождение Русской земли от татар. Он вошёл в избу, отдал отрокам окровавленный топор, с него сняли разорванный обгоревший плащ, кольчугу и шлем. Князь выпил ковш мёду, умылся и переоделся.
— Теперь что будет? — спросила его угрюмая мать. — Что будет?
— Завтра же еду в Орду, предстану перед ханом и расскажу ему обо всём, — сказал владыка Варсонофий.
— Зачем? — возразил Александр.
— Ну нет, владыко святой, — захохотал Константин, — этому больше не бывать! Теперь из нас никто в Орду не поедет.
Владыка покачал головой.
— А что будет с Тверским великим княжеством? — спросил он.
Старуха Анна Дмитриевна сидела молча и сосредоточенно — пред нею стояла кровавая тень мужа и старшего сына.
— А будет вот что, — встрепенулся Александр. — Народ теперь и помимо моей воли по окрестностям Твери избивает татар поганых. Весть о нашем деле разойдётся по всему Тверскому великому княжеству — и вся Русь встрепенётся.
— Княже, — сказал Варсонофий, — послушай меня, старика! Новгородцы за тебя не встанут, а Москва против тебя пойдёт.
— Эх, правда, правда!.. — проронила старая княгиня. Молодая жена Александра Михайловича стояла, пригорюнившись, у печки и глядела на него с любовью, верой и сомнением.
— Давайте ужинать, — сказал Александр. — Я устал. Утро вечера мудренее.
За ночь азарт у тверичан прошёл, и все стали толковать и судить: что из всего этого выйдет. Отроки тысяцкого собирали убитых, в Спасском соборе служили по павшим панихиды, трупы татар вытаскивали крючьями, валили на возы и отвозили за город — хоронить в общей яме. Князь с боярами думал думу, но дума вышла бестолковая. Все храбрились и хорохорились, а пуще всех бояре Мороз и Макун. По их мнению, нужно было по всем церквам в Твери отслужить благодарственный молебен за спасение христианства и тут же облечь великого князя Александра Михайловича в сан вольного царя всея Руси.
Другие говорили, что надо немедленно идти на Москву и завоевать её. Словом, думали битый день и ровно ничего не решили. Другой, третий, четвёртый день прошли в таких же переговорах, а между тем Тверь зажила обычной жизнью. Купцы заторговали, народ заработал, на пожарищах старых хором начали ставить новые, а Александр Михайлович всё ещё обдумывал, что ему предпринять. Владыка Варсонофий раза два намекал, что лучше всего ехать в Орду, с повинной головой к Узбеку, — но его никто не слушал. Всё как-то располагало к спокойствию и ничего не деланью, хотя всем было тяжко, и все чувствовали, что добром всё это не кончится.
В Москве, напротив, всё делалось быстро.
Дня через три после Успения к крыльцу терема Ивана Даниловича, весь в пыли и в поту, прискакал какой-то незнакомый человек и с тверским говором сказал, что ему нужно безотлагательно повидать господина великого князя. Это был молодой человек высокого роста, плечистый, белокурый, с маленькими беспокойными глазками, которые так и шныряли во все стороны из-под широких белобрысых бровей.
— Ты от кого? — спросил княжеский постельничий, случившийся в сенях.
— Я сам от себя, — сказал незнакомец.
— Чего же тебе надо от господина великого князя?
— Сходи к нему и скажи, что я из Твери очень важную весть к нему привёз.
В конце концов незнакомца на всякий случай обыскали и провели в молельню. Вскоре туда прошёл князь.
— Прикажи говорить, господине великий княже! — сказал он.
— Говори, — сказал Иван Данилович, садясь на лавку у самых дверей.
— Беда у нас в Твери стряслась: в Успенье всех татар с самим Щелканом народ перебил.
Иван Данилович только бороду расчесал, уставившись глазами на незнакомца.
— Господин великий князь Александр Михайлович сам вёл народ и сам отцовские хоромы и Щелкана спалил.
— Ну, а мне-то что? Разве я этому делу причастен? — спросил мнительный и осторожный Иван Данилович.
— Сироты твои, господине великий княже, бояре тверские, сама великая княгиня Михайлова, да великая княгиня Александрова Михайловича, да княгиня Константинова Михайловича, послали меня к тебе тайком от князя. Вступись перед ханом Азбяком за сирот твоих и за неразумного князя тверского.
— Ишь ты, грех какой, — задумчиво сказал Иван Данилович. — А ты кто таков будешь?
— Панкратием меня зовут, дьяконов сын, Дюдков.
— Того, голосистого? — спросил Иван Данилович, хорошо знавший всё духовенство Руси.
— Его самого. Татары и его убили.
— И его убили? — переспросил Иван Данилович, качая головой. Дюдко ему очень нравился, и он думал как-нибудь переманить его в Москву в Успенский собор.
— На него, господине великий княже, на первого и напали, — продолжал Панкратий, несколько приободрившись. — Всех христиан в свою веру хотели поганые перевести, а пуще всего на церковников злились, — говорили, что так как святитель Пётр преставился, то теперь и ярлык его силу потерял всякую.
Иван Данилович встал, нахмурился и остановился в дверях, повернувшись боком к Панкратию.
— Ты никому об этом в Москве не говорил? — спросил он.
— Никому, твоё благородие!
— Оставайся здесь и никому ни слова!
Иван Данилович удалился. В сенях он сказал отрокам, чтобы подали гонцу есть, принесли ему пуховик и подушку, — и затем послал за боярами.
Собрались бояре в думе великого князя и толковали долго, весь день и почти всю ночь, после чего позвали дьякона и печатника и заставили их писать письмо. Уже перед самым рассветом письма были запечатаны, розданы гонцам, и скоро московские собаки подняли оглушительный лай в разных концах города, потому что из разных застав выезжали вооружённые всадники, скакавшие во всю прыть. Куда и зачем — не было известно.
Лишь через неделю до остальной Москвы дошли слухи о тверском деле. Она встрепенулась и заговорила.
В самом деле, событие было такое, что о нём нельзя было не задуматься. Ещё не было такого, чтобы в столице одного из самых больших тогдашних русских государств произошла повальная резня татар, при которой погиб бы не только татарский посол, но даже родственник вольного царя. Больше всего занимал москвичей один вопрос: что станут делать теперь тверичи? Между тем из Твери не доходило никаких положительно вестей. Толков было много; множество тверичей перебиралось в московскую землю, уходили целыми семействами в Литву, как будто ожидая погрома.
Гонцы и днём и ночью скакали по московским улицам. В Москву приезжали послы новгородские, рязанские, ростовские, суздальские, вся Русь была встревожена — и становилось как нельзя более ясно, что от Москвы теперь все ждали, что она скажет и как поведёт дело...
И вот на Введение зазвонили в Москве колола, по всем церквам и обителям служили напутственные молебны великому князю московскому Ивану Даниловичу, которого Узбек вызывал в Орду. После молебна великий князь вышел из церкви, поклонился народу, просил его простить, если к кому в чём несправедлив был, просил о великой княгине своей, о детях; поручил их заботам бояр и тысяцкого Протасия, которого, как представителя народа и потому правителя Москвы в отсутствие князя, обнял, расцеловал — и затем отправился в свои хоромы.
Наутро, в годовщину насильственной смерти Михаила Ярославича, — московский народ толпами провожал Ивана Даниловича в Орду.
Недолго задержали его на этот раз в Орде. Узбек был взбешён непокорностью тверских князей и решил дать страшный урок Руси. Как ни молил его Иван Данилович, сколько ни дарил его приближённых, ничего не мог сделать. «Хочешь доказать твою верность, — говорил ему Узбек, — сотри с лица земли великое княжество Тверское! А не сделаешь этого — не видать тебе Москвы, потому что я сам всей Ордой двинусь на Русь и всё истреблю». Всё, что мог выхлопотать Иван Данилович, которому противна была роль палача Руси, было то, чтобы с ним было послано пять ордынских темников. Если считать, что темник предводительствовал десятитысячною ратью, то шло на Тверь пятьдесят тысяч войска, не считая отдельных отрядов ордынских воевод: христианина Фёдора, мусульман Чуки и Туралака, буддиста Сюги и прочих. С ними же должны были идти князь Александр Васильевич Суздальский да дядя его — князь Василий Александрович. Они взяли Тверь, Кашин, разорили все тверские города, выжгли сёла, повели тверичей в полон. Торжок и область торжковскую опустошили и повернули было к Великому Новгороду, который, несмотря на свою дружбу с московскими, был заподозрен в союзе с тверичами Ордой. Стареющему Узбеку вся Русь казалась скопищем мятежников. Иван Данилович с московскими боярами на Новгород, однако, не пошёл, а уговорил новогородцев выслать послов к татарам с дарами и с огромною суммой в пять тысяч новгородских серебряных рублей. С огромным полоном, с богатым грабежом вернулись по весне татары в Орду — и по дороге ими был убит другой соперник Москвы, Иван Ярославович Рязанский, племянник Константина Романовича, зарезанного в Москве Юрием.
«И было тогда, — говорит летопись, — всея Русской земле великая тягость, и томление, и кровопролитие от татар. И заступи Господь князя Ивана Даниловича и его град Москву и всю его отчину от пленения и кровопролития татарского...»
Николай Андреевич ЧмыревАЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ
I. КОМЕТА
Одна за другою катятся волны Волхова, сердито нагоняя друг друга; они сталкиваются, разлетаются брызги серебряными искрами, гребни волн пенятся, река рокочет, будто гневаясь на кого. На небе царствует полная темнота, только горят ярко мигающие звёзды.
Кругом тишина; весь Новгород уснул сном мёртвым, только кое-где блестят ещё огоньки да в доме боярина Всеволожского не покойно; к нему собрались гости и пируют с хозяином.