— Так вот оно дело-то какое, — промолвил Симский.
— Пошёл я к ней свидеться, и забыли все горе, опять заговорили о свадьбе. А тут гроза. Вдруг над самыми головами как захохочет дьявол. Блеснула молния, осветила всё, глядим, а он перед нами, окаянный, стоит.
— Может, показалось?
— Где показаться! Как живой стоит! Боярыня от страха повалилась на землю, а я, что же, покаюсь, хоть и не труслив, а тут опешил. А он-то хохочет, он-то хохочет, а потом как бросится ко мне да и хвать меня за горло; тут уж я опамятовался, хватил его в висок, он и повалился.
— Жив?
— Шут его знает, может, и помер; ударил-то я его куда как сильно; стар он, вряд ли вынесет.
— Где же он пропадал столько времени?
— Бог весть! Где-нибудь таился да козни разные проделывал.
— Надо проразузнать, а коли не убил ты его, то присматривать за ним, а то, того и гляди, князь уйдёт в поход, он смуту и заведёт здесь.
V. КАЗНЬ
Когда дружинник столкнул Всеволожского с моста и он рухнул в Волхов, холодная вода вернула ему сознание; боярин опамятовался и, несмотря на сильную тупую боль в голове, вынырнул и напряг последние силы, чтобы доплыть до берега. Он напрягал последние усилия, но намокшая одежда мешала; боярин выбился из сил, кажется, два-три взмаха — и он пойдёт ко дну.
Вдруг перед ним мелькнуло что-то тёмное; боярин последним усилием схватился за плывшее бревно, и течение понесло его.
Далеко уже остался позади мост, затихли шум и крики дравшихся вольных новгородцев, исчез и Новгород. Всеволожский потихоньку направляет бревно к берегу. Перекрестился боярин, когда почувствовал под ногами землю. Но потрясения, перенесённые им за этот день, сломили его, в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на землю.
Таким его и увидели с лодки проплывавшие мимо отец с сыном. Немало труда стоило перетащить боярина в лодку.
Солнце было уже низко, когда рыбаки добрались до своей избушки. С участием встретила старуха хозяйка неожиданного гостя, внимательно осмотрела его и улыбнулась.
— Ничего, жив будет, — проговорила она и принялась хлопотать около бесчувственного боярина.
Три недели пролежал Всеволожский. Наконец на четвёртой неделе, утром он открыл глаза и огляделся. Простая обстановка избы поразила его, он не мог понять, каким образом здесь очутился. С удивлением глядел боярин и на хозяев.
— Скажите, добрые люди, кто вы такие? И почему я здесь?
Оторопелый старик, не отвечая, бросился за перегородку.
— Авдотья, а Авдотья?! Никак, наш больной опамятовался!
— Что, родимый? — участливо обратилась вошедшая хозяйка. — Полегчало тебе?
— Да ничего, бабушка, — проговорил боярин, — только вот подняться не могу, словно всё не моё.
— Известно, об этом что и говорить: три недели без памяти лежал!
— Три недели?
— День в день; и угодил же тебя лиходей какой-то!
Всеволожский начал припоминать, что с ним было, как он попал сюда. И память начала воскресать.
Три недели прошло с того страшного дня, и в три недели много воды утекло. Вороги одолели его, все планы рушились, всё пропало! Гневом закипело сердце: кабы сила, сейчас бы полетел в Великий Новгород, силушки оставили его.
— А скажи, добрый человек, — обратился старик ко Всеволожскому, — кто таков ты будешь? Как нашли мы тебя, сумнение нас взяло: по облику да по одёже ты боярин, а как тебя занесло к нам всего мокрого да в крови, ума не приложим.
Этот простой вопрос смутил Всеволожского; скрываться не было ему причины, но и открываться не хотелось. Бог весть у кого находится он. Не вороги ли и они?
— Вам не всё равно, кто я, за вашу доброту и уход я заплачу щедро! — угрюмо проговорил Всеволожский.
— Нам от тебя ничего не нужно, — огорчившись, проговорил старик, — коли и приютили и выходили тебя, так это мы по-человечески, не из-за корысти; а не хочешь открыться нам, так и не нужно, твоё дело. Только одно скажу: добрый человек скрываться не станет, а коли ты лиходей, так лучше бы оставался там на берегу!
— Вишь, что вывез-то! — с сердцем заметила старуха. — До седины дожил, а ума не нажил.
Смутили Всеволожского слова старика.
— Не лиходей я, дед, а боярин новгородский Всеволожский.
— Ну, так и есть! То-то, вижу, обличье твоё мне знакомо: ведь ты кушать всегда изволишь мою рыбу; я тебе её поставляю.
Прошла ещё неделя. Всеволожский стал вставать с постели, силы заметно прибавлялись, могучая, крепкая натура брала своё.
— Ну, теперь, скоро можно и домой отправляться. Ох, что-то дома-то делается, — что Марфуша-то, чай, вдовой себя считает, эх, скорей бы, скорей.
Прошло ещё две недели. Всеволожский почти совсем окреп и начал собираться в Новгород.
В один день по Волхову пронёсся колокольный гул.
— Что за праздник? — тревожно спросил боярин.
— Князя встречают! — весело ответил хозяин.
— Какого князя, что городишь-то? — вскричал боярин.
— Ничего не горожу! — обиженно проговорил рыбак. — А князя, говорю, встречают, Александра Ярославовича, какого же ещё другого!
Белее мела сделался боярин, невольно схватился за сердце, готовое разорваться.
А звон продолжается и словно тяжёлым молотом бьёт по старой боярской голове, терзает его озлобленное, наболевшее сердце.
«Коли так, коли этот звон проклятый слышен, значит, Новгород не далеко. Может, хватит силушки добрести, — раздумывает боярин, — только бы на дорогу попасть».
— Ну, прощайте, добрые люди, — проговорил Всеволожский, входя в избу и обращаясь к хозяевам. — Поблагодарил бы я вас за ваш уход, да ничего со мной нетути; будете в городе, заходите ко мне, будете дорогими гостями, в долгу не останусь, век буду вас помнить.
— Да ты куда же это собрался-то? — спросил старик.
— Нужно в Новгород, ничего не знаю, что там деется.
— Э, что ты, боярин, какой тебе Новгород! Ты ещё очухайся: тебе и до половины не добраться, свалишься, — говорила хозяйка.
— Как-нибудь добреду!
— Нет, боярин, не пущу я тебя, — решительна проговорил старик.
— Нельзя мне оставаться больше, дело не терпит.
— Ну, коли уж так хочешь в город, я свезу тебя в лодке, а так не пущу.
Начались сборы, и через полчаса рыбак работал вёслами, не без труда справляясь с течением Волхова.
Солнце всё ниже и ниже садится, быстро надвигается ночь, вдали чёрным пятном обрисовалась туча.
— Быть грозе! — промолвил рыбак.
Всеволожский тревожно взглянул на надвигающуюся тучу.
— Успеем ли добраться до места? — проговорил он.
— Недалече осталось, — успокоил его старик, налегая на весла.
Действительно, они въехали в город; вдали зачернел мост; невольная дрожь пробежала по телу боярина при виде этого моста. А вон вдали затемнели деревья и его собственного сада. «Жена небось спит уже, — думается ему. — Пожалуй, как увидит, перепугается насмерть; ведь без вести пропал, видели, как с моста свалили. Ох, попадись только мне этот молодчик, разведаюсь я с ним! Теперь Марфа небось за вдову слывёт; женихи, чай, присватываются. А что, как она замуж вышла?»
— К саду аль к улице причаливать? — перебил его думы вопросом рыбак.
— К улице! — отвечал Всеволожский.
Начал накрапывать дождь, сверкнула молния, вдали прогрохотал гром.
— Ну, в пору приехали! — говорил рыбак.
Лодка толкнулась носом в берег.
— Ночуй у меня, — говорил Всеволожский, — куда ты ночью поедешь, в грозу-то?
— Ничего, дело привычное! Теперь я по течению в один миг доберусь домой.
— А то ночуй!
— Благодарю, боярин! Дай тебе Бог час добрый, — проговорил старик, отталкивая от берега лодку.
— Заходи ко мне! — крикнул ему вдогонку боярин и зашагал по улице.
А дождь лил всё сильнее и сильнее. Он подошёл к воротам и постучал молотом, но ответа не было никакого. Он постучал сильнее, послышались чьи-то шаги и ворчанье.
— Ну уж день! Разносили черти гостей. Кто там? Чего нужно? — послышался оклик челядинца.
— Отвори! — шумнул боярин.
Челядинец, услышав знакомый голос, оторопел и невольно перекрестился.
— Отпирай же! — начиная сердиться, кричал боярин.
— Да кто ты таков будешь-то? — дрожа от страха спрашивал слуга.
— Аль господина своего не узнал, иродов сын?
Но иродов сын, вместо того чтобы отворить калитку, опрометью бросился в людскую.
— Чур меня, чур! — кричал он, поднимая на ноги всех и рассказывая о появлении покойника.
Дождь между тем усиливался; боярин вышел из себя и начал неистово стучать. На дворе появилось несколько челядинцев. Они со страхом подошли к воротам и отперли калитку. Увидев грозную фигуру Всеволожского, они на мгновение окаменели от ужаса, но, придя в себя, бросились бежать в разные стороны.
— О, дьяволы! — кричал боярин. — Погодите-же, завтра я вас всех переберу.
Он направился к дому. Дверь была не заперта. Покои все пусты. Он вошёл в спальню, постель не была тронута.
— Где же Марфа? Куда все провалились?
Обойдя ещё раз дом, он заметил дверь в сад отворённой.
— Неужто в дождь таскается по саду? — с сердцем проговорил он и вышел в сад. До него донеслись голоса: один голос его жены, другой — мужской. Недобрым сжалось боярское сердце.
— С кем это она там? — ворчал боярин и осторожно, крадучись, направился на голоса.
Сверкнула молния и осветила обнявшихся Солнцева и Марфушу. Заходила кровь боярина, кипучим ключом заклокотала в его жилах: ему хотелось броситься на них и задавить, задушить разом. Ещё более бешенство охватило его, когда он в своём сопернике узнал дружинника, своего убийцу, своего врага злейшего.
Настало прощанье. Марфуша обвила своими белыми, полными руками шею дружинника, впилась в его губы поцелуем да так и замерла.
«Меня никогда не обнимала так, всегда от меня рыло воротила», — со злобой он подумал, и дикий, не человеческий, сатанинский хохот вырвался из его наболевшей, клокотавшей гневом-злобою груди.