Словно громом оглушили последние слова толпу. Несколько минут стояла она ошеломлённая, окаменелая. Вдруг оживилась, почувствовала глубочайшее оскорбление. И кем же нанесено оскорбление? Излюбленным посадником!
— Продал он нас татарам! — послышался чей-то крик.
— Продал! Иуда, предатель! Покончить с ним! — заревела толпа, надвигая вперёд, к помосту.
Посадник побледнел; он видел всё более разраставшуюся ярость толпы, он понял безысходное положение и кротко покорился своей участи, только глаза его с укором глядели на толпу.
Вот начали взбираться по лестнице его палачи, но он не дрогнул. Поднимается над его седой головой дубина, толпа с ненавистью смотрит на него, а он стоит спокойно, смотрит на них с укором, бледность, разлита по его лицу, бледность спорящая с сединами. Опустилась дубина, и из седой старческой головы хлынула кровь. Посадник рухнул на помост и тотчас же полетел на землю, столкнутый своими палачами. Толпа при виде крови опьянела и пришла в неистовство.
XIV. БУНТ
Может быть, Симский и не был уверен во владыке, но во всяком случае он не обманул боярыню, обещав добыть ей разрешение от обещания идти в монастырь. Это разрешение он принёс ей на другой же день.
Не верила ушам своим боярыня.
— Чего разрешение, — говорил весело Симский, — владыка и на свадьбу тебя благословил.
Закраснелась боярыня, зарумянилась, не верилось ей её счастью.
— Ох, боярин, столько я горя натерпелась за всю свою жизнь, — говорила она, — что и не верится мне теперь ничему хорошему.
— Эх, боярыня, не век же веченский горе тебе мыкать, — утешал её Симский, — пора и счастье испытать. Вот приедет друг сердечный, Михайло Осипович, мы весёлым пирком и за свадебку, а я вот каким дружкой буду, сама увидишь!
Боярыня смеялась, была весела, счастлива.
Снова стала она расцветать, снова молодость начала возвращаться к ней.
Прошла неделя, и вдруг боярыня затуманилась, почуяла она, что что-то неладно начинает делаться с ней. Перепугалась насмерть.
— Не знаю, — раздумывала она, — как это бывает, а чудится мне, что я матерью стала!
Страх охватил её при этой мысли.
— Господи! Хотя бы Михайло скорей ворочался, что я буду без него делать, — томилась она, — сраму-то, сраму что будет. Ведь никто не скажет, что от мужа ребёнок. Какой муж! Сколько лет жила с ним, ничего не было, а как не стало его, так и ребята пошли. Господи Боже? Куда же мне теперь девать свою головушку бедную!
Сидит боярыня и слезами заливается.
«А хорошо было бы, кабы он поскорей вернулся, — в другой раз думается ей. — Хорошо бы, уж куда хорошо, у нас бы мальчик был, непременно мальчик, — мечтает она, — и весь в Михайлу! Как бы я любила его, Господи, как бы любила».
И снова загорается краска на её лице при этих мыслях, снова глаза искрятся счастьем.
Прошло ещё несколько дней. Встала боярыня утречком рано, в эту ночь особенно что-то плохо спалось ей. Встала она, и какая-то кручина явилась на сердце, словно беду какую чует.
«Чтой-то только делается со мной? Знать, это всё от этой болезни моей», — думает она.
И ходит боярыня из угла в угол по хоромам, не находит места себе. Тошнёхонько ей. Вдруг до неё донёсся шум с улицы.
— Знать, опять что-нибудь неладное, что за вольница народ, что за разбойник! — говорит она.
Послышался стук в ворота; видит, холоп побежал к ним, отворяет их.
«Кого это Бог даёт? Не боярин ли?» — думается ей.
Ворота распахнулись, и в них как молния верхом на коне влетел всадник, подскакал к крыльцу, соскочил с коня и стал его привязывать.
— Михайло! — вырвался крик у боярыни. — Михайло, родимый, голубчик! — дрожа всем телом от радости, кричала боярыня, бросаясь навстречу любому.
— Светик ты мой, радость моя, — шептала она, обвивая руками шею дружинника.
— Марфуша, Марфуша! — говорил бессвязно счастливый Солнцев.
— Приехал, родимый, заждалась я тебя, голубчик ты мой! Думала сначала, что убили тебя, панихидку по тебе служила!
Солнцев не говорил ничего, у него не находилось слов, он только глядел на свою красавицу боярыню и не мог оторвать от неё глаз.
— Теперь уж не расстанемся никогда, правда, мой желанный? — спрашивала боярыня, ласкаясь и прижимаясь к Солнцеву.
— Зачем, голубка, расставаться, теперь нужно о свадьбе думать, чем скорей повенчаемся, тем лучше, на этой бы неделе свадьбу сыграть.
— А что я тебе, Мишутка, молвлю, какое слово, — закрасневшись, проговорила боярыня.
— Какое такое, Марфуша?
— Нагнись, давай ухо!
— Ухо? Зачем? — удивился Солнцев. — Говори так, ведь здесь никого нет!
— Нет, нельзя так, нужно на ухо, — стыдливо говорила боярыня.
Солнцев с улыбкой нагнулся и подставил ей ухо. Боярыня, раскрасневшись, закрыв глаза, тихо прошептала несколько слов.
— Да неужто правда? — радостно воскликнул Солнцев.
— Правда, правда! — конфузясь, говорила Марфуша.
— Ласточка ты моя сизая, голубка ты моя, Марфушенька, вот уж подлинно-то обрадовала ты меня! — говорил весело Солнцев, обнимая боярыню и целуя её. — Это нам Бог за всё наше горе посылает!
Вдруг он остановился и начал внимательно вслушиваться.
— Что ты, касатик, что, родимый? — тревожно спросила боярыня.
— Никак, всполох бьют! — проговорил, прислушиваясь, Солнцев.
— Какой всполох, Господь с тобой!
— Так и есть всполох, вечевой колокол, — говорил дружинник, поднимаясь и выпуская из рук боярыню.
— Тебе-то что? Ну, всполох так и всполох, нешто редко его бьют; вон тут раз без тебя корова вече созвала.
— Как корова? — удивился Солнцев.
— Да так, хозяин её обижал, кормил скверно, она ушла да и давай с голоду верёвку грызть, что к вечевому колоколу привешена; народ и сбежался, — рассказывала боярыня.
— Ну и что ж? — засмеялся Солнцев.
— Заставили хозяина кормить её! — смеялась в свою очередь боярыня.
— Ну, сегодня знать не корова собирает вече; когда я ехал, народу на улицах видимо-невидимо было, — говорил Солнцев, — должно, что-нибудь да не так.
— Что-нибудь пустое, — говорила боярыня.
— Что-то, чует сердце моё, неладное! — тревожно говорил дружинник. — Узнать бы надо.
В это время звон прекратился.
— Что же это, Миша, не успели свидеться, а ты уж и уходить хочешь!
Солнцеву самому не хотелось расставаться с боярыней, и он остался.
Прошло более часа; на улице послышался страшный шум. Солнцев снова вскочил.
— Нет, Марфуша, идти надо, — решительно заявил он, — что-то неладное творится.
— Господи, да когда же это покой настанет, — взмолилась со слезами боярыня. — Маешься, маешься, час какой-нибудь выпадет, и то отнимают. Вот треклятый-то народ!
— Марфуша, голубушка, да ведь я не надолго, я узнаю только, что на вече было что за шум такой, — успокаивал её Солнцев.
Выскочив на улицу, забыв про коня, поспешно бросился дружинник к Ярославову двору.
Народ с дубинами, с топорами метался в разные стороны; лица всех были ожесточены, глаза блестели злобою, ненавистью.
— Друг, скажи, что такое, зачем вече? — обратился Солнцев к одному из бегущих.
Но тот только злобно взглянул на него и побежал дальше. В это время Солнцев натолкнулся прямо на Симского. Тот был вооружён, вместе с ним бежал также и княжич Василий Александрович!
— Боярин, слава Тебе Господи! — закричал, обрадовавшись, Солнцев. — Скажи на милость, что приключилось?
— Ступай отсюда, тут тебе не место! — с сердцем проговорил Симский.
Ахнул дружинник. Не ожидал он такой встречи, такого приветствия.
— Ты за что же осерчал-то? Скажи хоть, что приключилось?
— А то, что твой князь вместе с посадником продают нас татарам!
— Христос с тобой, что ты, в уме ли, боярин!
— С посадником расправились, разнесли окаянного на куски, теперь очередь за татарами, что у князя спрятаны, не выдаст добром, силой возьмём их, а уж живых отсюда не выпустим.
Солнцев не верил ушам своим. «Зачем же здесь княжич?» — думалось ему.
— Зачем же здесь княжич? — повторил он вслух вопрос свой.
— За правое дело стоит он, за честь новогородскую! — отвечал за княжича Симский.
— Против отца идёт! — невольно вырвалось у Солнцева.
Гневно за эти слова взглянул на него княжич.
— Ну, разговаривать нечего, собираться скорей нужно! — говорил Симский, бросаясь бежать дальше; за ним вдогонку пустился и княжич.
«Спешить надо, к князю спешить!» — мелькнуло у Солнцева.
И он пустился в свою очередь бегом к княжескому двору.
«Эх, коня забыл», — подумал он с досадой.
Приходилось бежать мимо Ярославова двора; с ужасом увидел Солнцев, как там тешился обезумевший народ над изуродованным трупом посадника.
Он вбежал на княжеский двор.
Князь нетерпеливо ходил по покою.
— Что не идёт он? — говорил он о посаднике. — Пора бы и вечу кончиться, аль без драки не обошлось? Ох, вольница, вольница, горе только с тобою!
В покой вбежал бледный, задыхающийся Солнцев. При виде его князь улыбнулся.
— А, Михайло воротился! Ну слава Тебе Господи, — ласково проговорил он.
— Беда, князь, сзывай дружину скорей! — проговорил Солнцев вместо ответа.
— Какая беда?
— На вече убили посадника, сейчас сам видел, как над его телом тешатся, собираются к тебе все, хотят силой взять татар!
— Силой, у меня? — грозно проговорил князь. — Нет, пусть они сначала за старика посадника расплатятся.
— Прости, княже... — начал было, но остановился Солнцев.
— Что такое?
— С ними вместе... к ним пристал, — продолжал Солнцев, но снова замялся и остановился.
— Да говори, Михайло, толком, кто пристал, к кому пристал?
— К ним, к бунтовщикам...
— Да кто же... кто?
— Страшно молвить, княже! Княжич Василий Александрович.