— Лжёшь, Михайло, лжёшь! — побледнев, проговорил князь.
— Истину молвлю, княже, сам своими глазами видел.
Эта весть будто подкосила князя, он едва устоял на ногах.
— Сын... на отца!.. — беспомощно проговорил князь, опираясь рукой на стол. — Свету конец, что ли? — продолжал он. — Вот что, Михайло, — вдруг энергично заговорил он, обращаясь к Солнцеву, — беги, скорее созывай дружину, нужно поучить бунтовщиков.
С убитой душой бросился Михайло исполнять приказание княжеское. Тяжко ему было за боярина Симского.
«И что попритчилось ему? — думал дружинник. — Ополоумел совсем, белены словно объелся».
Созывать, однако, дружины ему не пришлось. Все дружинники, услышав новгородские новости, зная о бунте, сами без приказа бросились на княжеский двор. Вскоре воротился и Солнцев.
Князь вышел на крыльцо, ему подвели коня; он бодро вскочил на него и поехал к площади, за ним двинулась и дружина.
Площадь кипела вооружённым народом, впереди всех были княжич Василий и Симский.
Гневом загорелись глаза Александра Ярославовича при виде вооружённого сына. Он скомандовал дружине — и та бросилась на нестройную толпу бунтовщиков.
— Не бейте, а вяжите их, расправа после будет! — послышался голос князя.
Толпа между тем заколыхалась и бросилась в стороны. Дружинники начали хватать бегущих и вязать их.
Князь поехал по городу. В каких-нибудь два часа Новгород был усмирён.
«Глупый народ, — думал с грустью князь, — сам не знает, чего хочет, сам на себя беду накликает и головы свои из-за этого кладёт. Когда только в Новгороде порядок и правда настанут?»
Он въехал на двор; там окружённые дружинниками стояли со связанными руками бунтовщики, между ними находился и княжич, только из уважения к сану свободный, не связанный.
— Ему-то что ж за свобода? — строго спросил князь. — Он лучше других, что ль? Его вина ещё больше. Свяжите и его!
Побледнел княжич, со злобою стиснул зубы и гневным взглядом проводил отца, всходившего на крыльцо.
«Что с ними теперь делать? Судить их? Коли так, мне придётся самому судить их, не отдавать же их на суд вечу. А каков мой суд? Они провинились, стало, наказать их нужно, чтоб другим не в повадку было!»
— Что же теперь делать с ними? — спросил Александр Ярославович задумчиво.
— Повадки, княже, давать им не след, хоть раз поучить их надо, а то дашь спуску, они и в другой раз смуту затеют, — отвечали дружинники.
— Я и сам так мыслю, — молвил князь. — Наказать нужно, только как наказать-то?
— Как наказать? А так, княже, чтобы страх на всех нагнать!
— В княжиче ты сам волен, ему можно по юности и отпустить вину, а остальных следовало бы казнить смертию.
Князь вздрогнул, на его лице показалась краска.
— Коли наказывать, — твёрдо молвил он, — так наказывать всех одинаково.
Все молчали.
— И я то же молвлю, что молвил и князь, — заговорил Солнцев. — Все одинаково виноваты, всем и наказание должно быть одинаковое!
Князь быстро взглянул на Солнцева.
— А у нас на Руси, — продолжал тот, — ещё николи не важивалось, чтобы кого из княжеского рода казнили смертию.
— Да нетто мы говорим, чтобы княжича казнили? Мы про других!
— Про кого такого? Не про тех ли, что на дворе связанные стоят?
— Вестимо, про них!
— Да нетто они только и виноваты? Виноваты они тем, что в руки попались. А уж коли казнить за бунт, так надо казнить весь Новгород, потому он весь бунтовал!
— Нельзя же, Михайло, им и повадку давать, — проговорил князь.
— Твоё дело, княже, я только молвил то, что думал! — сухо проговорил Солнцев.
— И смертью казнить не дело, — продолжал князь, — и так отпускать негоже, а думаю я так сделать: запереть их всех в тюрьму.
— Что ж, коли присудил в тюрьму, так в тюрьму их и засадить, — подтвердили дружинники. Солнцев сидел насупившись и угрюмо молчал.
— Так тáк тому и быть, — молвил князь, — идите да скажите, чтоб их отвели туда.
— А как же княжича? — спросили дружинники.
— Что же княжич? Он такой же бунтовщик, и его туда же.
Дружинники вышли, остался один Солнцев.
— Что, Михайло, аль молвить мне что хочешь? — спросил его князь.
— Милости хочу просить, княже!
— Милости? Какой?
— Отпусти, княже, боярина Симского, не виноват он!
Князь нахмурился.
— Как же не виноват, коли он впереди всех бунтовщиков был, коли он коноводом был! И как же я отпущу его, коли остальные будут в заключении, ты видишь, я и сына не пожалел.
— Я про княжича не молвлю, в нём твоя воля, а я прошу тебя за Симского. Не виноват, говорю. Ты сам знаешь, как он дрался на Неве со шведом, дрался за честь Новгорода, и теперь он отстаивал честь Новгорода же, тяжко ведь вольному боярину покоряться татарве поганой. Слушай, княже, никто так не был предан тебе, как боярин Симский; отпусти же его, это для меня будет великая от тебя награда!
— Отпустить его — отпустить значит всех, это тоже будет не дело, — говорил князь, — ты сам сказал, что все одинаково виноваты, за что же я одного помилую, а другие в тюрьме будут сидеть?
— Отпусти всех! — тихо произнёс Солнцев.
Князь в изумлении уставился на него.
— Что ты, Михайло, молвишь?
— Отпусти, говорю, всех!
— Чтоб нынче они опять бунт затеяли?
— Не затеют они, князь, теперь ничего, увидали, что им не под силу бороться с тобой, смирились они, правду молвлю тебе.
Князь задумался.
— Погоди, Михайло, подумаю.
— Опять и то, княже, когда они пошли против тебя бунтом, ты вправе был усмирить их, а наказывать не вправе, скажут, вольности их нарушаешь. Соберут вече да тихонько, без всякого бунта, и поклонятся тебе!
Лицо князя затуманилось при последних словах.
— Не из-за княжения, Михайло, я бьюсь. Нет, люб и дорог мне самый Новгород; жаль мне его гибели да разрушения; сам знаешь татар, чай, понимаешь, что они сделают, если отказать им в дани? Ведь они пустыню сделают изо всей области, камня на камне не оставят в городе, вот о чём болит моё сердце. А они и понимать этого не хотят, толкуют одно: вольность да вольность. Заплатят дань, вольность эта при них же останется, не будут они знать и видеть у себя татар, не то что в остальной Руси, где засели поганые. А не заплатят, куда и вольность их денется, поделаются просто холопами татарскими, не ведают они этого, не понимают, да и понять не хотят. А нетто мне любо было глядеть на нынешнюю свалку, нетто любо кровь лить! Один Бог знает, как тяжко на сердце! — проговорил князь со слезами.
Солнцев угрюмо молчал, уставившись в пол, не мог он не согласиться с князем.
— Опять и то, — продолжал тихо князь, — нетто хорошо они сделали, убивши старика посадника? За что они пролили его кровь? Что ж, и это простить им?
— Князь, да кого же обвинить в этом убийстве, небось голытьба это сделала!
Князь молчал, по-видимому не зная, на что решиться. Молча прошёлся он по палате.
— Ну, ин быть по-твоему! — проговорил князь, останавливаясь перед Солнцевым. — Пусть будет так, пойди отпусти их всех.
Вспыхнул от радости Солнцев, чуть не земной поклон отвесил он Александру Ярославовичу.
— По смерть, княже, не забуду твоей милости, — говорил он, кланяясь вторично, — голову свою положу за тебя, живот свой отдам!
— Что это ты за Симского так хлопочешь? — спросил, улыбаясь, князь.
— Как же мне не хлопотать за него, княже, когда он для меня пуще брата, да что брата, отца родимого; он меня и от смерти спас! — говорил Солнцев.
— Да, да, помню, — молвил князь, — так ступай и выпусти их.
Солнцев снова отвесил поклон и торопливо направился к двери. |
— Постой, погоди, суровым голосом заговорил князь.
Солнцев с тревогой взглянул на него.
— Отпусти только новгородцев, а княжича оставь там!
— Княже, помилуй! — решился просить Солнцев.
— Не проси, Михайло, — перебил его князь, — он виновнее всех, он против отца пошёл, на отца руку поднял! Теперь ступай.
Солнцев спешно вышел из палаты.
XV. ГОРЕ НОВГОРОДСКОЕ
Если и смирился Великий Новгород пред неизбежным злом, пред неодолимою силою татарскою, то скрепя сердце, затаив непримиримую злобу.
Словно траур надел на себя Новгород, миновало время пиров и веселья, настала печаль, всех тяготила дань татарская.
Говорят, новгородцы так же вольны и свободны, как и прежде! Где же эта воля? Попробуй не заплати дани — и сделают их татары своими холопами. Тяжёлым камнем лежала татарская дань на Новгороде.
Не веселее был и князь. Хорошо он знал татар, знал их непомерную алчность, знал и их заносчивость. И болело у него сердце при одной мысли о будущем. Чуял он, что требование дани было только пробным камнем. Татары изведывали, поддадутся новгородцы или нет. Раз поддались они, татарва не ограничится данью, начнёт требовать одно за другим. А делать нечего, подчиниться было необходимо.
Прошла неделя после смерти посадника, нужно было выбрать другого.
Князь приказал созвать вече. Как это вече было не похоже на прежние! Ни крика, ни шума, ни гула голосов многотысячной толпы. Двор Ярослава словно кладбище. Все угрюмы, мрачны, у всех тяжело на душе.
На помост взошёл Александр Ярославович, лицо его было грустно, невесело окинул он молчаливую, угрюмую толпу. Взошёл на помост и молчит, словно слова не идут у него с языка.
— Православные, — заговорил наконец дрогнувшим голосом, — православные! Великий грех учинили перед Богом, проливши на этом месте кровь неповинного посадника. Неделя уж прошла, а без посадника оставаться вам нельзя. Так выберите себе нового, по душе, по сердцу, выберите не ссорясь, не заводя драки. Подумайте и скажите, кого волите иметь у себя посадником?
В толпе царила мёртвая тишина. Князь стоял на помосте и терпеливо ждал.