— Тятя, тятя! — вдруг послышался невдалеке ребячий голос.
Солнцев вздрогнул, поднял голову и увидел бегущего к нему раскрасневшегося сына и улыбнулся.
— Что ты, Сашуха? — ласково проговорил Солнцев.
— Подь скорей домой, какой-то боярин приехал, тебя спрашивает! — кричал мальчуган.
Солнцев насупился.
— Какой такой боярин, что ему от меня нужно? — проворчал он.
Однако поднял шапку, надел её и медленно поплёлся домой.
На крыльце его нетерпеливо дожидался Симский. Едва увидел его Солнцев, как с юношескою бодростью бросился на крыльцо, обхватил шею Симского и припал к его плечу.
— Боярин, родимый, — шептал он, плача, — голубчик, спасибо, вспомнил!
— Полно, полно, друже, — заговорил Симский, — что ты, никак, плачешь!
— От радости, боярин, от радости; давно я не видал её, сердечную, всё горе да горе!
— Слышал я о твоём горе да и сам немало погоревал о боярыне.
— Что же мы здесь-то с тобой, пойдём в покои, дорогой гость.
— Эх, друг, друг, — проговорил Симский, глядя с грустью на Солнцева, — совсем ты стариком стал.
— Да, — тоже грустно улыбаясь, проговорил Солнцев, — укатали сивку крутые горы.
— А я тоже с нерадостною вестью к тебе, — заговорил боярин.
Солнцев молча уставился на него.
— Князя-то нашего не стало, скончался во Владимире!
Дрогнул Солнцев, бледность разлилась по его лицу; он встал, подошёл к киоту и опустился на колени. Тёплая, горячая молитва полилась об упокоении князя.
— Не видать нам больше такого князя, — проговорил он, окончив молитву, — не было ещё на Руси такого, да вряд ли когда и будет.
— Да, — задумчиво проговорил Симский, — правду сказал владимирский владыка на его погребении, что закатилось солнце земли Русской.
В. КлепиковАЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ
ВВЕДЕНИЕ
Княжение Св. Александра Невского совпало с одним из самых значительных периодов русской истории. При нём произошло окончательное разрушение Киевской Руси, бывшей до тех пор намечавшимся государственным центром России. При нём окончательно обособилась Суздальская Русь. При нём Россия сделалась улусом татарского царства. И в нём самом уже начало, первое предвозвестие возвышающейся великодержавной Московской Руси — той России, которая, восприяв духовное наследие Киева, медленным и тяжким трудом взрастила его под татарским игом и, объединённая под гнетом единой внешней силы, вышла из глухого лесного угла к широким историческим горизонтам.
Поскольку этот момент соприкосновения Руси и татарского всемирного царства недооценивался в русской истории, недооценивалась и вся глубина исторической заслуги Св. Александра Невского. Момент завоевания Руси татарами был поистине трагическим. Перед лицом татар Россия как единство, как государственная сила перестала существовать. Она была сильна только своим внутренним богатством. Её внешняя риза была разодрана. Св. Александру Невскому пришлось творить эту ризу внешнего единства под ударами с востока и с запада. Кончили дело объединения Руси лишь его потомки. Но он заложил первый камень; сам стал живым основоположным камнем новой, возродившейся из развалин России.
Вся жизнь Св. Александра была отдана России. Подходить к нему можно лишь через историю, через рассмотрение его эпохи и стоявших перед ним исторических задач. Поэтому и представляется необходимым описанию его личной жизни предпослать краткий исторический обзор предшествующих ему княжений и постепенного складывания тех сил, среди которых ему пришлось управлять Русью.
Одной из особенностей русской истории является полное перенесение центра государственной жизни с юга на север, закончившееся татарским нашествием как раз во время княжения Св. Александра.
Оба события — разрушение Киевщины и усиление Суздаля — подготовлялись длительным историческим процессом. Но этот процесс был скрытым и подземным. Он нарождался медленно, проявился стремительно: в течение одного столетия. Поэтому в нём есть неожиданность катастрофы, трагическая историческая динамика.
Киевская Русь разрушилась именно тогда, когда она, казалось, укрепилась и достигла благосостояния. От крещения Руси при Владимире прошло два с небольшим века. Южная Русь была уже христианской, православной страной. В ней была Киево-Печерская обитель с её многочисленными подвижниками. В ней были князья подлинные христиане. Она создала свою христианскую письменность. Православие уже преломилось и преобразилось в русский дух: оказалось не простым заимствованием из Византии. Русские подвижники — и князь, и монах, и простолюдин — уже были русскими православными подвижниками, выявлявшими в своей святости русские черты. То, что осталось от тех веков — поучения, летописи, жития святых, многочисленные храмы, — ярко свидетельствует о своеобразности Киевщины. Православие вошло в её миросозерцание и слилось с ним. Киевщина неотделима от Православия и непонятна без него. Конечно, было бы глубокой ошибкой идеализировать древнюю Русь. Не только в народных толщах, в медвежьих углах, но и в княжеских теремах язычество ещё далеко не было преодолёно. Без дикости, разгула и темноты картина Киевской Руси будет неправильна и не полна. Но разве всё то время, всё средневековье, не являет из себя причудливой смеси света и тьмы, величия в святости и силы в грехе? «И свет во тьме светит и тьма не объяла его». А что этот свет светил как в княжеском тереме, так и в простой избе, свидетельствуют многие жития и сказания. Подвижники Киево-Печерской Лавры приходили отовсюду, и среди них были и князья, и смерды.
Все сведения о последнем столетии Киевской Руси говорят и о её внешней силе. К началу 13-го века она достигла богатства и широты быта. Описания иностранцев представляют Киев богатым городом, с множеством церквей, монастырей, княжьих палат и торжищ. Русские князья созидали библиотеки и устраивали школы. Многие из них владели несколькими иностранными языками. Они входили в сношения с иностранными королями и роднились с ними. Вся жизнь и быт князей и «больших» людей были богатыми и красочными.
Но, несмотря на это благосостояние, в Киевской Руси были внутренние недуги, медленно её разрушавшие.
За три века бытия в Киевской Руси уже начало слагаться сознание национального единства — «всей русской земли». Но государственная власть не соответствовала этому единству. Князья «несли розно» на Русскую землю. Они не были связаны с землёй и установившимся в ней земским строем. Они переходили со стола на стол. Их конечной целью было великое киевское княжение. Поэтому в уделах они были временными пришельцами, не связанными с земским строем. Сам переход со стола на стол вызывал распри. Этот порядок делался труднее с увеличением княжеского рода. Передвижение со стола на стол запутывалось всё больше и больше. Меч был единственным средством разрешать эту путаницу. Удалые и умные князья начали захватывать уделы, не считаясь с правом старшинства. Земская Русь также начала вторгаться в дело размещения князей, призывая к себе князей вне очереди и старшинства. Князья вовлекали в свои распри уделы, бросая Киев на Чернигов, Переяславль на Смоленск. Усобицы сопровождались обычным разграблением, поджогами, уводами скота. Южная Русь сама разрушала себя и при наличии сознания единства делилась на враждебные области.
Но была ещё причина, медленно подтачивавшая силу Южной Руси. Приднепровская Русь лежала на границе степей, в глубине которых сменялись кочующие орды. При единстве власти Русь, быть может, могла бы отбиться от степей. Но постоянные усобицы делали её беззащитной. Некоторые из князей в пылу междоусобной борьбы сами стали наводить половцев на русские пределы.
«Тогда сеяшеться и растяшет усобицами; погыбашет жизнь Даждь-Божа внука; в княжих крамолах веци человеком сократишася. Тогда по Русьской земле редко ратаеве кикахут, но часто врани граяхуть, трупие себе деляше... Усобица князем на поганыя погибе, рекоста бо брат брату: се моё, а то моё же; и начаше князи про малое се великое молвити, а сами на себе крамолу ковати, а погании со всех стран прихождаху с победами на землю Русьскую... Възстона бо, братие, Кыев тугою, а Чернингов напастьми; печаль жирьна утече среди земли Русьскыя, а князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами победами нарищуще на Русьскую землю, емляху дань по бело от двора... Уже бо Сула не течёт сребреными струями к граду Переяславлю, и Двина болотом течёт оным грозным Полчанам под кликом поганых».
В этом плаче «Слова о полку Игореве» есть глубокая скорбь о всей Русской земле и сознание её единства. Но этого сознания не было у князей, за исключением лишь немногих. Не князья, а земская Русь блюла единство России, как и неизвестный автор «Слова о полку Игореве», обращаясь к князьям с мольбой о мире: «Молимся, княже, тебе и братома твоима, не мозите межи собою погубити земли русские, юже бяще стяжали отцы ваши и деды трудом великим и храбростию»[16]. Иногда голос земщины доходил до князей, и они, собравшись на съезде, разделяли уделы и сговаривались совместно защищать Русскую землю, каждому в своей вотчине. За такими съездами следовали совместные походы на степь, и набеги временно прекращались. Но князья разъезжались в свои уделы, и новая усобица, поднятая каким-нибудь князем, недовольным разделом, снова разбивала княжества на враждующие стороны.
Набеги половцев были истинным бедствием Киевщины. Эти набеги совершались совершенно неожиданно и внезапно. Владимир Мономах говорил на Долобском съезде: «Начнут (весною) люди орати и пришедше половцы, самех избиют, а лошади их возьмут, а в село ехавши и жёны и дети их поемлют и всё, что имеют, а сёла пожгут».
Слова Владимира Мономаха указывали другим князьям на самое роковое последствие половецких набегов. Эти набеги обрушивались на сельское население. Торговое городское население отсиживалось за стенами городов. Крестьянство же не имело защиты. Половцы внезапно появлялись из степей и также внезапно скрывались со своим «пленом», в степи, теряясь в далёких и широких просторах трав, ковыля и яругов, шедших от пределов Руси к берегам Азовского моря. Крестьянство вообще было угнетено рабством. Набеги кочевников переполняли чашу терпения. Население поднималось с мест и бежало с черноземья в места более бесплодные, но зато и более спокойные. Эти трагедии отчаявшихся смердов остались скрытыми и неизвестными. Но причины, побуждавшие их к уходу, были те же, которые побудили Андрея Боголюбского уйти с юга на север: «Скоря о нестроении братии своея, братаничев и сродников, яко всегда в мятежи и волнении вси бяху и много крови лияшеся и несть н