ное на меня пало, истолковать не могу».
Скоро его перевели на другую гауптвахту — в Главный штаб, — переполненную арестантами.
По духу времени и вкусу
Он ненавидел слово «раб»…
За то попался в Главный штаб
И был притянут к Иисусу…
Подружившийся с ним командир Тарутинского полка Р. В. Любимов, взятый по подозрению в принадлежности к Южному обществу, попенял Грибоедову, что тот признался в своих вольных суждениях о правительстве.
— Надо отвечать по-военному: знать не знаю и ведать не ведаю. С боем сдавать лишь то, что удержать нельзя.
Совет этот Грибоедов запомнил.
Он написал государю письмо, без всякого подобострастия.
На письме его начальник штаба армии И. И. Дибич приписал: «Объявить, что этим тоном не пишут государю и что он будет допрошен».
А пока допрашивали его товарищей…
Рылеев не признал его членом общества, Одоевский тем более.
Александр Бестужев показал следующее:
«С Грибоедовым, как с человеком свободомыслящим, я нередко мечтал о преобразовании России. Говорил даже, что есть люди, которые стремятся к этому — но прямо об обществе и его средствах никак не припомню, чтобы упоминал. Да и он как поэт желал этого для свободы книгопечатания и русского платья. В члены же его не принимал я, во-первых, потому что не желал подвергнуть опасности такой талант, в чем и Рылеев был согласен. Притом же прошедшего 1825 года зимою, в которое время я был знаком с ним, ничего положительного у нас не было. Уехал он в мою бытность в Москве, в начале мая, и Рылеев, говоря о нем, ни о каких поручениях не упоминал. Что же касается до распространения членов в корпусе Ермолова, я весьма в том сомневаюсь, ибо оный, находясь вне круга действий, ни к чему бы нам служить не мог».
Не признали Грибоедова заговорщиком и члены Южного общества. На первый допрос его вызвали в конце февраля.
«Знать не знаю, ведать не ведаю!» — этого принципа решил придерживаться он в будущем.
Дни заключения тянулись нескончаемо долго…
Стараясь не думать о худшем, Грибоедов занялся изучением русской истории, совершал ночные прогулки по Петербургу в сопровождении Жуковского, бывал у Николая Муханова и Андрея Жандра…
Дежурный генерал по Главному штабу А. Н. Потапов знал об этих прогулках, но закрывал на них глаза: Ермолов в частном письме по-приятельски просил его позаботиться о заключенном.
Император ожидал депеши от князя А. С. Меншикова, ревизовавшего Кавказский корпус. И когда она пришла, благожелательная и корректно составленная, на высочайшее утверждение вновь подали резолюцию:
«Коллежский асессор Грибоедов не принадлежал к обществу и о существовании оного не знал. Показание о нем сделано князем Евгением Оболенским 1-м со слов Рылеева; Рылеев же ответил, что имел намерение принять Грибоедова; но, не видя его наклонным ко вступлению в общество, оставил свое намерение. Все прочие членом его не почитают».
На этой записке Николай I начертал:
«Выпустить с очистительным аттестатом».
2 июня его освободили. Поселился он у Жандра. Пришел брат Николая Муханова Александр, уезжавший на Украину. С ним Грибоедов написал своему товарищу, освобожденному ранее из-под следствия, С. П. Алексееву несколько строк:
«…теперь я в таком волнении, что ничего порядочного не умею ни сказать, ни написать. В краткости толку мало, а распространяться некогда… Верь, что я по гроб буду помнить твою заботливость обо мне, сам я одушевлен одною заботою, тебе она известна, я к судьбе несчастного Одоевского не охладел в долговременном заключении в чувствую, надеюсь и верую, что бог мне будет помощник…»
Мысль о заточенном в крепости брате Александре и его друзьях мучила его ежедневно.
Он прожил в Петербурге целый месяц.
Узнал о приговоре своим друзьям. И каждое имя в «Росписи государственным преступникам…» болью отзывалось в его сердце. Рылеев… Смертная казнь… Кюхельбекер… Бестужевы… Саша Одоевский — каторга, каторга…
Уезжал он из столицы раздавленный тяжелыми известиями.
Снова упиваюсь я
Вольностью и негой чистой.
Но где друг?.. но я один!..
Декабрьское восстание потрясло не только Россию, но и Европу.
Николай I уверял дипломатов, что «восстание это нельзя сравнить с тем, что происходило в Испании и Пьемонте. Слава богу, до этого мы еще не дошли и не дойдем никогда… еще раз повторяю вам: то было не восстание… Революционный дух, внесенный в Россию горстью людей, заразившихся в чужих краях новыми теориями, пустил несколько ложных ростков и внушил нескольким злодеям и безумцам мечту о возможности революции, для которой, благодаря бога, в России нет данных».
Европа не верила лживым утверждениям русского императора, так как глазами своих представителей видела страну в ее истинном свете.
По наблюдениям чиновника министерства внутренних дел Н. Щукина, несмотря на поражение декабристов, «всеобщее настроение умов было против правительства, не щадили и государя. Молодежь распевала бранные песни, переписывали возмутительные стихи, бранить правительство считалось модным разговором. Одни проповедовали конституцию, другие республику, для примера указывали на Англию и Союзные Штаты. Из старших была и разумные люди. Они уверяли, что при крепостных крестьянах невозможна ни конституция, ни республика, что народ без царя быть не может… Над ними смеялись я называли отсталыми».
Остановить «брожение умов» император пытался репрессивными мерами, намереваясь с корнем вырвать революционные мысли и устранить их проповедников.
Яркий пример тому — процесс над декабристами…
1 июня 1826 года: Николай I объявил манифест об учреждении Верховного уголовного суда из 72 человек: членов Государственного совета, сенаторов, представителей Синода и особоуполномоченных военных и гражданских чиновников. Председателем суда стал председатель Государственного совета и Комитета министров князь П. В. Лопухин, его заместителем — председатель Департамента гражданских и духовных дел князь А. Б. Куракин. Министру юстиции князю Д. И. Лобанову-Ростовскому предложили «исполнять в сем суде обязанности по званию генерал-прокурора».
6 июня. «В четверг (3 июня), — писал император своему брату Константину Павловичу, — начался суд со всей приличествующей обрядностью, заседания не прерываются с 10 часов утра до трех часов пополудни; при всем том я не знаю еще, к какому приблизительно дню это может быть окончено. Затем наступит казнь; ужасный день, о котором я не могу думать без содрогания… Я предполагаю приказать произвести ее на эспланаде крепости…»
11 июня. Разрядная комиссия во главе с М. М. Сперанским приступила к работе по определению степени виновности каждого из 122 подсудимых.
Шли дни… Осужденных разделили на одиннадцать разрядов. Находясь в крепости, они были в полном неведении относительно происходящего.
30 июня. Очередное заседание Верховного уголовного суда. Есть судьи, нет подсудимых. На повестке — участь пятерых «государственных преступников», объявленных «вне разрядов»: Павла Пестеля, Кондратия Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола, Михаила Бестужева-Рюмина и Петра Каховского…
Решено: «К смертной казни. Четвертованием».
За — большинство рук, против — одна, старческая, дрожащая, принадлежавшая адмиралу Н. С. Мордвинову. Может ли выносить смертный приговор человек, отдавший столько сил за отмену пыток и казней!..
31 человек 1-го разряда — к отсечению головы, 19 — к вечной каторге и так далее… Приговор необычайно жестокий.
Царь молчаливо требовал оставить ему лазейку для «высочайших милостей». Ему ее оставили…
Царский указ суду последовал довольно скоро:
10 июля. «Рассмотрев доклад о государственных преступниках, от Верховного уголовного суда нам поднесенный, мы находим приговор, оным постановленный, существу дела и силе законов сообразный. Но силу законов и долг правосудия желая по возможности согласить с чувством милосердия, признали мы за благо определенные сим преступникам казни и наказания смягчить…»
Первый разряд — к вечной каторге, вечная каторга — двадцатью годами и тому подобное.
— Я удивлю Европу своим милосердием! — заявил Николай I герцогу Веллингтону.
«Относительно преступников, здесь не поименованных, кои по тяжести их злодеяний поставлены вне разрядов и вне сравнения с другими, предаю решению Верховного уголовного суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем суде состоится.
Верховный уголовный суд в полном его присутствии имеет объявить осужденным им преступникам как приговор, к ним состоявшийся, так и пощады, от нас им даруемые…»
День этот для императора начался неплохо.
«Друзья 14-го» раздавлены. Но что скажет Европа? История?
В тот же день председатель Верховного суда П. В. Лопухин получил записку следующего содержания:
«Государь изволил отозваться, что доклад и все приложения просмотрит и даст по оному свое повеление, но тут же присовокупил, что если неизбежная смертная казнь кому подлежать будет, государь ее сам не утвердит, а уполномочит Верховный уголовный суд окончательно самому разрешить тот предмет».
Князь Лопухин не успел еще как следует поразмыслить над запиской, как от начальника штаба армии барона И. И. Дибича пришло новое послание:
«Милостивый государь
князь Петр Васильевич!
В высочайшем указе о государственных преступниках на доклад Верховного уголовного суда в сей день состоявшемся, между прочим, в статье 13-й сказано, что преступники, кои но особенной тяжести их злодеяний не включены в разряды и стоят вне сравнения, предаются решению Верховного уголовного суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем суде состоится.
На случай сомнения о виде казни, какая сим преступникам судом определена быть может, государь император повелеть мне соизволил предварить вашу светлость, что