70-летний князь Одоевский также приехал двумя днями ранее нас, чтобы обнять на пути своего сына, и остановился у генерал-губернатора Стрекалова, своего давнишнего знакомого. В день нашего въезда в Казань, узнав, что его любимое детище, Александр Одоевский, уже в городе, старик хотел бежать к сыну, но его не допустили, а послали за юношей. Сгорая весьма понятным нетерпением, дряхлый князь не вытерпел и при входе своего сына все-таки побежал к нему навстречу на лестницу; но тут силы ему изменили, и он, обнимая сына, упал, увлекая и его с собою. Старика подняли, привели в чувство, и оба счастливца плакали и смеялись от избытка чувств.
После первых восторгов князь-отец заметил сыну: «Да ты брат, Саша, как будто не с каторги, у тебя розы на щеках». И действительно, Александр Одоевский в 35 был красивейшим мужчиною, каких я когда-нибудь знал.
Стрекалов оставил обоих у себя обедать, а вечером мы все вместе провели очень весело время. На другой день мы обедали у княгини Голицыной…»
Все это время Александр был неразлучен с отцом.
Они вспоминали Николаевское, Петербург, своих родных и знакомых. Возможно, здесь Иван Сергеевич признался сыну, что был не совсем прав, осуждая его за смелый образ мыслей…
— Рассудком понимаю всю преступность ваших замыслов, — грустно говорил он, покачивая поседевшей головой, — а сердце говорит иное. Ведь не случайно твои сибирские друзья — большей частью люди, как я вижу, исключительно порядочные и высоконравственные.
— Ты прав, отец! Я несказанно рад, что ты понял И простил меня!..
Они сидели на пологом берегу Казанки и смотрели на мутную мелкую воду.
— Жаль лишь одного, — продолжал Александр. — Слишком часто мне и моим друзьям приходилось идти на попятный. Поймут ли нас правильно?
— Не надо, друг мой! Главное, мы сейчас вместе. А там, даст бог, доживу и до возвращения твоего с Кавказа в орденах и офицерском мундире.
Александр улыбнулся.
— Не поддавайся, сын, унынию, ибо оно, как ржа, съест и сердце и душу!..
— Постараюсь, отец!
Наступил день отъезда. Просьба старого князя о разрешении его сыну проехать от Казани до Кавказа не этапным порядком, а на почтовых «по примеру проследовавшего из Сибири в 1829 году Бестужева, с жандармом на его, Одоевского, счет» была удовлетворена.
Они покинули Казань двадцать восьмого августа. Елизавету Нарышкину княгиня Голицына увезла в Москву для свидания с родными и друзьями. Старый князь Одоевский провожал сына до станции, где дорога разделялась на две: одна шла на Москву, другая — на Кавказ. При перемене лошадей, собираясь через минуту проститься с Александром, он печально сидел на крыльце почтового дома, опустив седую голову.
— Дружище! — наконец спросил он проходившего мимо ямщика. — Далеко ль отсюда поворот на Кавказ?
— Так не с этой станции, ваше сиятельство, а с будущей! — удивленно ответил тот.
Иван Сергеевич чуть не подпрыгнул от нежданной радости. Как же, еще двадцать три версты глядеть на сына, обнимать его! Он тут же сунул ошеломленному ямщику двадцать пять рублей.
Однако расставание все равно пришло, и надо было разъезжаться.
Теперь уж на всю жизнь…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Утешьтесь! За павших ваш меч отомстит.
И где б ни потухнул наш пламенник жизни,
Пусть доблестный дух до могилы кипит,
Как чаша заздравная в память отчизны.
Мелькали по сторонам почтовые станции и дорожные столбы…
По дороге в Ставрополь ссыльные узнали о проезде государя в Тифлис. Поэтому им на предпоследней к Новочеркасску станции не дали лошадей, а предложили волов. Тарантасы снова двинулись в путь. С восходом солнца путники въехали в казацкую станицу. В Новочеркасске они отдохнули, ходили на могилу героя Отечественной войны 1812 года атамана Платова у алтаря церкви, им же воздвигнутой.
И снова в путь!..
Как сладок первый день среди полей отчизны,
На берегах излучистой Усьмы!
Опять блеснул нам луч давно минувшей жизни
И вывел нас из долгой скорбной тьмы…
Мы ожили!..
За поворотом блеснула неширокая река.
— Усьма! — негромко сказал Назимов.
Через минуту он зябко повел плечами и закутался в шинель. Его лихорадило.
— Ты посмотри, Александр, красота какая!
Берег реки порос густым низкорослым лесом. На пенистых перекатах плясали отблески облачного неба.
— Вот и мельница, Мишель, — возбужденно воскликнул Одоевский, показывая на видневшееся вдали неуклюжее деревянное строение.
— Церкви православной не хватает, — послышался голос дремавшего Нарышкина.
— Да вон она, за холмом!..
И может ли что быть милее и привольней
Обзора мирного приятных этих мест,
Где издали блестит на белой колокольне,
Манит, как жизни цель, отрадный спасов крест?..
— Записывай свои экспромты, друг мой, — заметил Назимов.
Одоевский беспечно махнул рукой.
— Минута вдохновения важней слова печатного, — сказал он. — Стих прозвучал и растворился в этом мире, оставшись в долгой памяти лугов, сияющего неба и речной воды… Отзвук его услышу я когда-нибудь.
— Мудришь все, — вздохнул Нарышкин. — А парома что-то и не видно.
Одоевский промолчал.
Лежавший у подножия горы Ставрополь возник на той стороне сразу: блеснул золотыми куполами церквей, зачернел домами и остроконечной сторожевой башней.
— Колокола! — услышав слабый мелодичный перезвон, тихо произнес Нарышкин и снял фуражку.
Казак замер на месте и перекрестился. Он сопровождал ссыльных из самого Тобольска.
«Курлы-курлы!..» — раздался в наступившей тишине печальный и протяжный крик.
В высоком прозрачном небе вытянулся к югу журавлиный клин.
— Приветствуй их, Александр, — сказал Назимов. — Туда же летят, в «теплую Сибирь».
Журавли уходили все дальше и дальше.
Одоевский смотрел им вслед…
Куда несетесь вы, крылатые станицы?
В страну ль, где на горах шумит лавровый лес,
Где реют радостно могучие орлицы
И тонут в синеве пылающих небес.
И мы — на Юг!
Ставрополь приближался. Журавли растворились в небе. Легкий туман над городом рассеялся, в далеком мареве засветились под холодным солнцем белые вершины гор.
Лоб Одоевского пересекла глубокая поперечная морщина.
Но солнце там души не отогреет
И свежий мирт чела не обовьет…
10 октября командующему войсками Кавказской линии, генерал-лейтенанту А. А. Вельяминову пошло из Ставрополя донесение:
«…Из числа трех государственных преступников, следовавших из Сибири в г. Тифлис в сопровождении казака Тобольского русского городового казачьего полка Тверетинова, Нарышкин и Назимов…сданы в штаб войск Кавказской линии и немедленно отправлены будут по назначению: Нарышкин — в 5-й батальон Навагинского пехотного полка, а Назимов — в Кабардинский егерский полк; Одоевский же в сопровождении Тверетинова вместе с сим отправился в дальнейший путь…»
Однако, несмотря на то, что Нарышкин и Назимов были «сданы исправно» в штаб войск Кавказской линии и Черноморья 10 октября и сопровождавшему их казаку выдали на то соответствующую квитанцию, из «сопроводительной» к их личным делам на имя капитана Сердаковского ясно, что они «прибыли 8 числа сего месяца в Ставрополь и находятся в ведении штаба сего на квартире в доме Постникова под наблюдением урядника Моздокского казачьего полка Кулешова».
Одоевский, ехавший с Назимовым в одном экипаже, в город прибыл тоже восьмого числа.
Где же ссыльный встретился с опальным поэтом Михаилом Лермонтовым? В Ставрополе? Или в горах Кавказа?..
Скорее всего в городе…
После лечения в Минеральных Водах Лермонтов ехал в Тамань, в действующий отряд. Но осенняя экспедиция была отменена, в конце октября войска встали на зимние квартиры…
29 сентября 1837 года начальник «походного дежурства штаба войск Кавказской линии и в Черномории» отдал распоряжение прапорщику Лермонтову, прибывшему в Ольгинское укрепление (близ Геленджика): «…Я предписываю вам отправиться в свой полк; на проезд же вам от укрепления Ольгинского до г. Тифлиса препровождаю при сем подорожную № 21-й, а прогонные деньги извольте требовать по команде с прибытием вашим в полк…»
Дорога в Тифлис проходила через Ставрополь. Состояние кавказских дорог в осенний период было особенно скверным. Приехать в город поэт мог лишь в первых числах октября (3—5-го). Проживавший в Ставрополе генерал-майор П. И. Петров, у которого он по-родственному, видимо, остановился, вряд ли выпустил бы Лермонтова, не дав погостить ему хоть несколько дней. Тем более что возможностей задержать у себя поэта было у него, как у начальника штаба войск Кавказской линии, предостаточно…
Не здесь ли началась дружба двух поэтов, окрепшая в совместных странствованиях «в горах Востока»?.. И не имел ли Лермонтов отношения к назначению Одоевского именно в Нижегородский драгунский полк, в котором, несмотря на «высочайший» приказ о переводе в Новгород, продолжал еще сам числиться? Генерал-майор П. И. Петров — его близкий родственник, начальник штаба корпуса, генерал-лейтенант А. А. Вельяминов дружил и воевал в Отечественную войну с дедом поэта А. А. Столыпиным… К тому же Одоевский был близким другом и родственником А. С. Грибоедова, которого Вельяминов очень ценил.
Судя по «Журналу секретных и исходящих бумаг» штаба войск Кавказской линии и Черноморья, накануне приезда Николая I в Ставроноль ссыльные были спешно выдворены из города…
10 октября Михаил Нарышкин сообщил своим родным:
«Пишу вам из Ставрополя, куда мы кой-как дотащились по весьма грязной и затруднительной дороге. З