Отдохнув немного, друзья всем обществом пошли искать себе удобные квартиры и покупать необходимую утварь.
Через два дня у Тамани встал на якоре пароход, прибывший из Керчи. Сопровождаемый своим штабом генерал Раевский подошел на шлюпках к берегу. Дом командующему был приготовлен.
Раевского провожала жена, урожденная Бороздина, красивая темноволосая женщина.
Одоевский был прикомандирован к 4-му батальону Тенгинского полка.
Нарышкин поселился вместе с Загорецким. Одоевскому генерал разрешил жить в «дворянской» палатке.
— Николай Иванович! — предложил Александр Лореру. — Не перейдете ли ко мне? Что вам ютиться в старом жилище?..
Вдвоем стало веселей.
Иногда от Раевского приходил вестовой. Генерал, сам диктовавший разносившимся по всему лагерю голосом боевые реляции, присылал их к Одоевскому для просмотрения и поправок. Блистательное знание Александром отечественного языка было известно многим.
Обзаведясь отличным поваром, Одоевский решил дать друзьям и однополчанам обед. Повод был найден без затруднений: день рождения капитана Масловича. Александр наготовил жженки, купил шампанского и разных припасов. Лорер составил пригласительный список на двадцать с лишним человек. В назначенный день соединили три палатки, заняли у приглашенных же разнокалиберные приборы, и пир пошел горой.
В воздух взлетела пробка от шампанского.
И тотчас же грянули пушки. Горцы стали обстреливать лагерь.
— В вашу честь, капитан, гремят заздравные тосты! — смеясь, воскликнул Одоевский. — Пьем до дна!..
Маслович смущенно поднял свой бокал.
Именинника чествовали с небывалым энтузиазмом.
— За ваших гусаков, Иван Иванович!
Давняя страсть Масловича к домашней птице забавляла офицеров.
Обед закончился на славу.
— Лев Сергеевич, слово за вами! — обратились все к коренастому рыжеволосому капитану.
Пушкин улыбнулся и встал. Стихов своего знаменитого брата он знал бесчисленное множество.
— Что ж вам прочесть, господа? — негромко спросил он.
— Подлиннее и со страстями, Левушка!..
— Тогда, пожалуй, «Цыган»! — решил Пушкин и закрыл глаза.
Читал он долго, и декламация его была великолепной. По окончании ее наступила тишина, затем раздались дружные хлопки.
— Браво, Лев Сергеевич! Браво!..
Ночь наступила душная.
Но не спал Одоевский сегодня не от духоты… Веселье погасло, и пришла вялость, сменившаяся затем тоской. Он не знал, отчего вдруг накатила на сердце тугая горячая волна, отчего захотелось плакать?.. Что делать, коли душа его так переменчива.
Перешагнув через заснувшего дядьку Курицына, он вышел из палатки.
В лагере горели костры, сонно перекликались часовые. Их голоса едва слышны были в грохоте прибоя. Море яростно било о берег. Словно предупреждало о чем-то. О чем?..
На низком темном небе он увидел две звезды.
Одна еще светила, другая едва тлела, доживала последние дни…
Проснется ль темный свод небес,
Заговорит ли дальний лес,
Иль золотой зашепчет колос —
В луне, в туманной выси гор,
Везде мне видится твой взор,
Везде мне слышится твой голос.
Когда ж об отчий твой порог…
Звезда замигала, тьма на нее надвинулась, и ослабела душа, и упало сердце в студеный колодец.
«Между владимирскими новостями тебя всего более тронет весть о кончине кн. Одоевского, особенно когда ты узнаешь, что он лет семьдесят тому родился и, следовательно], получит понятие о том, [зачем он] существовал. Memento mori[12].
Умирал старый князь медленно и неохотно.
Послали за священником.
— Вынесите меня в сад, — попросил Иван Сергеевич. — И дайте портрет сына.
Стояла весна… В саду пели птицы, пахло клейкими почками и оттаивавшей землей. Высоко светило солнце.
А он знал, что нынче, шестого апреля, умрет. И все помыслы его были о единственном сыне, об Александре, тянувшем солдатскую лямку на далеком Кавказе. Не свидеться с ним больше на этом свете! Эх, зачем не бросил он все, не поехал к Саше на Кавказ?! Что сделал бы ему, заслуженному воину, государь? Вернул бы?.. Нет, право, мало любви у него осталось к российскому самодержцу. Слишком жесток и злопамятен!..
— Вот портрет, Иван Сергеевич!
Родные, глядя на его исхудавшее лицо, тайком плакали. При нем боялись… Князь взял в руки портрет.
— Этот Волкова! — недовольно прошептал он. — Мне нужен другой, что подарил ему друг, Назимов!..
Другой портрет отыскали быстро.
Старый князь прижал его к груди обеими руками и взглянул на небо.
Оно сияло радостно и спокойно.
«И там буду смотреть на тебя, Саша!» — мелькнуло в голове Ивана Сергеевича. Он хотел предупредить детей, чтоб и в гробу не отнимали от него портрета, но язык уже не слушался его.
Глаза князя вспухли слезами, одна скатилась и мелко задрожала на впалой щеке.
— Почили его сиятельство! — подойдя к Одоевскому, сказал священник.
Князь Иван Сергеевич Одоевский умер семидесяти лет.
Последний свет бросила на землю его звезда…
Александр об этом еще не ведал. Он жил тогда под южным небом, готовясь к экспедиции, тоскуя по родным полям и лишь во сне и в мыслях встречаясь с теми, кто был ему близок в этом мире.
Как носятся тучи за ветром осенним,
Я мыслью ношусь за тобою…
Стихов он писал мало, нередко вспоминал своего задушевного друга Мишеля. Под каким он сейчас небом? Какие ветры ему дуют в лицо?
29 апреля 1839 года эскадра под командой адмирала М. П. Лазарева взяла курс на долину Субаши. Море было тихим, берега по боку кораблей проходили живописные и, казалось, спокойные. Слабо голубела за кормой вода…
Александр предстоящей схватки не страшился. Опасности его не пугали. Он думал о том, что половина жизни позади — и что же? От литературы и друзей оторван, мир движется вперед мимо него… Он в нем — сторонний наблюдатель. Кавказ, бои, солдатская лямка… Просвета нет.
— Что-нибудь случилось, Саша? — к нему подошел Загорецкий. — Не заболел ли?
— Задумался, Николай! Не зря ли прожита жизнь наша? Искали свободы, счастья, равенства… А в результате? Поражение?.. Крушение всех идеалов и каторга?
Загорецкий опустил голову.
— Не надо об этом, Александр! Подобные мысли приходили и ко мне, но я отгонял их. Не ко времени они пока. Поживем — увидим!.. А сейчас идем спать! Назавтра нелегкое дело…
Ранним майским утром с флагманского корабля «Силистрия» ударил выстрел. Он возвестил о приготовлении десанта. По приказу капитана П. С. Нахимова на воду были спущены лодки.
— По местам!..
Одоевский шел к берегу вместе со всеми. Над головой его летели ядра, прибрежный лес с треском валился, как скошенная трава.
На твердую землю Александр выпрыгнул одним из первых. Слева с пистолетом в одной руке и с трубкой в другой выбирался по мелкой воде генерал Раевский. Справа с ружьем бежал Николай Лорер.
Впереди шли стрелки…
— Алла-а!..
Из леса высыпала группа конных убыхов. Страшно гикая и размахивая блестевшими на солнце шашками, они бросились на десант. Толпу увлекали два предводителя, скакавшие на белых лошадях.
Первая цепь стрелков замешкалась.
— Братцы! — закричал генерал Кошутин, командовавший колонной. — За мной!..
Перекрестившись, он повел свой батальон навстречу неприятелю в штыки.
— Огонь! — неторопливо скомандовал Раевский.
Три легких конных орудия, стоявшие возле командующего и прикрывавшие колонну, ударили по горцам картечью.
Пыл их умерился, однако не до конца.
Свита Раевского, увидев близко врага, заколебалась. Командующий спокойно раскуривал трубку. Обнажив штыки, в атаку пошли навагинцы.
Одоевский мельком увидел Нарышкина, почерневшего от пороха и гари, бегущего рядом с моряками.
«Осторожнее, Миша!» — мысленно пожелал он товарищу и еле увернулся от горской шашки. Пришлось вскинуть ружье.
Убыхи бежали. К Раевскому подвели коня.
— С победой, друзья! — поздравил он войска.
На правом фланге стрельба еще не прекращалась. Одоевский пошел по направлению выстрелов.
Лорер стоял с Загорецким возле ветвистого дерева. Нарышкин, держа ружье наперевес, стрелял.
— Ты все палишь, Михаил?
Нарышкин провел ладонью по лбу.
— Слава богу, все мы, кажется, живы!
— Пойдем в лагерь! — сказал Лорер.
Закинув за спину ружья, они направились к берегу.
— Ваше благородие!
Нарышкина догнал его повар.
— Что случилось?
— Самовар готов. Я расстелил у моря скатерть.
— Спасибо.
Через некоторое время возле них стали собираться участвовавшие в деле офицеры. Они пили крепкий душистый чай и рассказывали друг другу интересные боевые эпизоды.
— У тебя порван мундир! — сказал Одоевскому Лорер.
— Еле увернулся от сабли, — нехотя ответил Александр, глядя на бьющиеся о берег волны.
Одержанная победа не радовала его. На земле вповалку лежали раненые солдаты. Наблюдать за их мучениями, слышать их стоны было тяжело.
— Что, братцы, приуныли? — К отдыхавшим офицерам подошел адъютант Раевского, капитан Пушкин. — Прошу почиститься, господа, и принять бодрый вид. О нашем достославном десанте пишут картину!
Стоявший со Львом Пушкиным молодой смуглый юноша покраснел и, пряча за спину испачканные в краске руки, представился:
— Иван Константинович Гайвазовский!
— Прошу любить и жаловать! — сказал Пушкин.
И вот случилось худшее, что он мог ожидать… К Одоевскому пришла весть о смерти отца. В это время его навестил один из образованнейших офицеров Кавказского корпуса, Григорий Иванович Филипсон: «…Я нашел его в горе: он только что получил известие о смерти своего отца, которого горячо любил. Он говорил, что порвалась последняя связь его с жизнью; а когда узнал о готовящейся серьезной экспедиции, обрадовался и сказал решительно, что живой оттуда не воротится, что это перст Божий, указывающий ему развязку с постылой жизнью. Он был в таком положении, что утешать его или спорить с ним было бы безрассудно…»