«Ах! ей!» – «Ты скромен, друг сердечный!
Но почему ж ты столько огорчен?
И кто виной? Супруг, отец, конечно…»
«Не то мой друг!» – «Но что ж?» – «Я ей не он».
Шутливое стихотворение в форме диалога с остроумной концовкой – форма, частно встречающаяся у французских эпиграмматистов XVIII в.
Делия – одно из самых популярных условных имен во французской любовной лирике XVII-начала XIX вв. Любовная тема, как и выбор имени героини, носят здесь чисто литературный характер.
Так же условно и подражательно стихотворение К Делии. Здесь, конечно, не описание любовного свидания, а страстное его желание.
Стихотворение являет собой образец «унылой элегии». К кому оно обращено, неизвестно. Вероятно, это условный адресат. Обращение к некоему собеседнику, которому не дано понять страданий лирического героя, поэтический прием, часто используемый в лирике 1820-1830-х гг. К событиям реальной жизни Пушкина здесь имеет отношение разве что осенняя меланхолия – элегия датируется 27 ноября 1817 г.
К ней
В печальной праздности я лиру забывал,
Воображение в мечтах не разгоралось,
С дарами юности мой гений отлетал,
И сердце медленно хладело, закрывалось.
Вас вновь я призывал, о дни моей весны,
Вы, пролетевшие под сенью тишины,
Дни дружества, любви, надежд и грусти нежной,
Когда, поэзии поклонник безмятежный,
На лире счастливой я тихо воспевал
Волнение любви, уныние разлуки —
И гул дубрав горам передавал
Мои задумчивые звуки…
Напрасно! Я влачил постыдной лени груз,
В дремоту хладную невольно погружался,
Бежал от радостей, бежал от милых муз
И – слезы на глазах – со славою прощался.
Но вдруг, как молнии стрела,
Зажглась в увядшем сердце младость,
Душа проснулась, ожила —
Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.
Все снова расцвело. Я жизнью трепетал,
Природы вновь восторженный свидетель,
Живее чувствовал, свободнее дышал,
Сильней пленяла добродетель…
Хвала любви, хвала богам!
Вновь лиры сладостной раздался голос юный,
И с звонким трепетом воскреснувшие струны
Несу к твоим ногам.
Разумеется слова об увядшем и хладеющем сердце – дать традиции унылой элегии. Однако здесь, в отличие от нее, лирический герой, пережив душевный кризис, возрождается к жизни, вновь обретает способность любить, творить и радоваться.».
1818 год
9июня 1817 г. он закончил Лицей и началась его вольная, самостоятельную жизнь, к которой он так стремился.
В написанном позже послании Федору Юрьеву («Любимец ветреных Лаис…», 1822), товарищу по веселым и отнюдь не целомудренным забавам петербургского периода, содержится своеобразный автопортрет Пушкина:
А я, повеса вечно-праздный,
Потомок негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний…
Разумеется, это самохарактеристика условна и стилизована. «Потомок негров», «дикая простота» – некие знаки, призванные создать определенный образ. Тем не менее, вероятно, здесь отмечены и какие-то живые черты молодого Пушкина.
Выздоровление
В январе 1818 г. поэт перенес серьезную болезнь, какую именно, мы не знаем. Позднее в автобиографических записках он писал: «Я занемог гнилою горячкой. Лейтон за меня не отвечал. Семья моя была в отчаяньи; но через 6 недель я выздоровел. <..> Чувство выздоровления одно из самых сладостных».
Тебя ль я видел, милый друг?
Или неверное то было сновиденье,
Мечтанье смутное, и пламенный недуг
Обманом волновал мое воображенье?
В минуты мрачные болезни роковой
Ты ль, дева нежная, стояла надо мной
В одежде воина с неловкостью приятной?
Так, видел я тебя; мой тусклый взор узнал
Знакомые красы под сей одеждой ратной:
И слабым шепотом подругу я назвал…
Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы:
Я слабою рукой искал тебя во мгле…
И вдруг я чувствую твое дыханье, слезы
И влажный поцелуй на пламенном челе…
Бессмертные, с каким волненьем
Желанья, жизни огнь по сердцу пробежал!
Я закипел, затрепетал…
И скрылась ты прелестным привиденьем.
Жестокий друг, меня томишь ты упоеньем:
Приди, меня мертвит любовь!
В молчаньи благосклонной ночи
Явись, волшебница: пускай увижу вновь
Под грозным кивером твои небесны очи,
И плащ, и пояс боевой,
И бранной обувью украшенные ноги…
Не медли, поспешай, прелестный воин мой,
Приди, я жду тебя: здоровья дар благой
Мне снова ниспослали боги,
А с ним и сладкие тревоги
Любви таинственной и шалости младой.
В письмах друзей содержатся неясные намеки на то, что это заболевание было связано с любовными похождениями. В этом смысле можно истолковать и строки из стихотворения 1818 г. «Когда сожмешь ты снова руку»: «Люби недевственного брата, ⁄ Страдальца чувственной любви». Видимо, юный поэт, вырвавшийся из Лицея, уже вкусил вожделенных радостей и, увы, сразу же за них поплатился. «Дева нежная», навестившая больного «в одежде воина», по некоторым источникам – Елизавета Шот-Шедель, петербургская «дама полусвета». Не исключено, что девица, переодетая гусаром, действительно, приходила навестить Пушкина во время болезни, однако в литературе высказывались сомнения в реальности этого эпизода: он имеет богатую литературную традицию. Стихотворение, развивающее одну из традиционных элегических тем, насыщено реминисценциями из Батюшкова и Тассо. Реальные события и литературные образы так прочно переплелись в этом стихотворении, что трудно их разграничить.
Мечтателю
Ты в страсти горестной находишь наслажденье;
Тебе приятно слезы лить,
Напрасным пламенем томить воображенье
И в сердце тихое уныние таить.
Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель.
О, если бы тебя, унылых чувств искатель,
Постигло страшное безумие любви;
Когда б весь яд ее кипел в твоей крови;
Когда бы в долгие часы бессонной ночи
На ложе медленно терзаемый тоской,
Ты звал обманчивый покой,
Вотще смыкая скорбны очи,
Покровы жаркие рыдая обнимал
И сохнул в бешенстве бесплодного желанья, —
Поверь, тогда б ты не питал
Неблагодарного мечтанья.
Нет, нет: в слезах упав к ногам
Своей любовницы надменной,
Дрожащий, бледный, исступленный,
Тогда б воскликнул ты к богам:
Отдайте, боги, мне рассудок омраченный,
Довольно я любил; отдайте мне покой…
Но мрачная любовь и образ незабвенный
Остались вечно бы с тобой.
Кто же этот «неопытный мечтатель», «унылых чувств искатель»? Традиционно считается, что Пушкин обращается здесь к Вильгельму Кюхельбекеру – наивному нескладному Кюхле, отставшем от товарищей в отношении любовных приключений. Но заслуживает внимания и другая версия: стихотворение обращено поэтом к самому себе, это его полемика с собственными «унылыми» элегиями 1816 г. Так или иначе, это совсем новые для Пушкина стихи. Такие выражения, как «страшное безумие любви», «сохнул в бешенстве бесплодного желанья», должно быть, свидетельствуют о незнакомых прежде состояниях. В стихотворении утверждается романтическая концепция «любви-страсти», пришедшей на смену элегической концепции «любви-мечтательства» Таким образом, текст говорит о смене литературных ориентиров и о новом жизненном опыте. Трудно сказать с уверенностью, что здесь явилось определяющим.
Прелестнице
К чему нескромным сим убором,
Умильным голосом и взором
Младое сердце распалять
И тихим, сладостным укором
К победе легкой вызвать?
К чему обманчивая нежность,
Стыдливости притворный вид,
Движений томная небрежность
И трепет уст и жар ланит?
Напрасны хитрые старанья:
В порочном сердце жизни нет…
Невольный хлад негодованья
Тебе мой роковой ответ.
Твоею прелестью надменной
Кто не владел во тьме ночной?
Скажи: у двери оцененной
Твоей обители презренной
Кто смелой не стучал рукой?
Нет, нет, другому свой завялый
Неси, прелестница, венок;
Ласкай неопытный порок,
В твоих объятиях усталый;
Но гордый замысел забудь:
Не привлечешь питомца музы
Ты на предательскую грудь.
Неси другим наемны узы,
Своей любви постыдный торг,
Корысти хладные лобзанья,
И принужденные желанья,
И златом купленный восторг!
Это стихотворение подтверждает, что опыт общения с «прелестницами» у Пушкина уже, очевидно, есть, равно как и опыт разочарования. Адресат неизвестен, скорее всего, это некий обобщенный образ. Послание перекликается со стихотворением Баратынского «Дориде («Зачем нескромностью двусмысленных речей…»). Возможно, оба стихотворения представляют собой переложение какого-то неизвестного французского подлинника. Как видим, несмотря на яркость жизненных впечатлений, они все так же сливаются у Пушкина с впечатлениями литературными.
«И я слыхал, что Божий свет…»
И я слыхал, что Божий свет
Единой дружбою прекрасен,
Что без нее отрады нет,
Что жизни б путь нам был ужасен,
Когда б не тихой дружбы свет.
Но слушай – чувство есть другое:
Оно и нежит, и томит,
В трудах, заботах и в покое
Всегда не дремлет и горит;
Оно мучительно, жестоко,
Оно всю душу в вас мертвит,