Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня, следуя душой
Закону Бога-человека,
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я, не робея,
Готов, еврейка, приступить —
И даже то тебе вручить,
Чем можно верного еврея
От православных отличить.
Адресат этого веселого и фривольного стихотворения неизвестен. Возможно, среди многочисленных кишиневских знакомых Пушкина, в самом деле, была некая молодая еврейка. Может быть, обращение к еврейке – условный прием, позволяющий дерзко сострить, предлагая «вручить» ей то, «чем можно верного еврея ⁄ От православных отличить».
Прекрасная еврейка имеется в виду в дружеском послании, обращенном к Н. С. Алексееву, кишиневскому знакомому Пушкина. «Алексееву «(«Мой милый, как несправедливы твои ревнивые мечты…») «Ревнивые мечты» адресата – его подозрения, что Пушкин ухаживает за его возлюбленной, Марией Егоровной Эйхфельдт, которой посвящен мадригал «Ни блеск ума, ни стройность платья». Алексеев долго не хотел знакомить Пушкина со своей любимой, опасаясь соперничества. В письме Пушкина к Алексееву от 26 дек. 1830 г., которое он начинает автоцитатой – первыми строками из своего послания, упоминается о «еврейке, которую так долго и так упорно ты таил от меня…».
Лирический субъект стихотворения, «наперсник» – одна из масок, которую периодически примерял Пушкин. В поэме Гаврилиада, написанной в том же году, поэт, рассуждая о «странностях любви», называет в качестве одной из них желание влюбленного иметь наперсника. Сперва наперсник необходим для того, чтобы поделиться с ним «восторгами» любви, а затем, когда любовь пройдет, для того, чтобы «оживить о ней воспоминанье». В стихотворении, где при отсутствии текстуальных совпадений (за исключением слова «наперсник») повторяется та же мысль, поэт выступает одновременно в двух ролях: как «наперсник осторожный» он выслушивает своих «неопытных друзей», и с ними, как с наперсниками, он оживляет собственные воспоминания и «молод юностью чужой». Та же тема возникает в написанной через два года II главе Евгения Онегина, стр. XVIII–XIX, где Онегин становится наперсником Ленского. Здесь Пушкин использует сравнение наперсника с инвалидом, из послания Алексееву, ср.: «Так точно старый инвалид» – «В любви считаясь инвалидом». Совершенно новый поворот этой темы возникнет через несколько лет в стихотворении Наперсник.
Дионея
Хромид в тебя влюблен: он молод, и не раз
Украдкою вдвоем мы замечали вас;
Ты слушаешь его, в безмолвии краснея;
Твой взор потупленный желанием горит,
И долго после, Дионея,
Улыбку нежную лицо твое хранит.
В этом антологическом стихотворении Пушкин развивает тему V элегии Шенье. В отличие от французского поэта, Пушкин описал не робкую, таимую от всех, а счастливую и уже разделенную первую любовь молодой девушки. В то время как в элегии Шенье к влюбленной девушке обращается умудренный в любовных делах друг, «Дионея» в ее первоначальной редакции написана от лица подруги, нежно сочувствующей этой любви: «Подруга милая! Я знаю, отчего ⁄ Ты с нынешней весной от наших игр отстала». В окончательной же редакции, в которой были отброшены четыре начальных стиха, вообще отсутствует подобный персонаж.
Общая схема лирической коллизии Шенье изменена и «применена» Пушкиным к близким ему событиям. По всей вероятности, стихотворение связано с проходившим на глазах у Пушкина романом Ек. Н. Раевской и М. Ф. Орлов.
Пушкин напечатал стихотворение только в 1825 г. с названием «антологический отрывок», возможно, чтобы исключить связь стихов с реальными людьми.
1822 год
В этом году он написал послание к В. Ф. Раевскому («Не тем горжусь я, мой певец…»), где есть строки, которые, судя по более поздним стихотворениям, выражают реальные переживания Пушкина:
«Не тем горжусь, что иногда
Мои коварные напевы
Смиряли в мыслях юной девы
Волненье страха и стыда…»
Здесь уже есть рефлексия Дон Жуана – предчувствие коллизии «Каменного гостя».
Гречанке
Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов,
Его тревожить и пленять
Любезной живостью приветов,
Восточной странностью речей,
Блистаньем зеркальных очей
И этой ножкою нескромной;
Ты рождена для неги томной,
Для упоения страстей.
Скажи: когда певец Лейлы
В мечтах небесных рисовал
Свой неизменный идеал,
Уж не тебя ль изображал
Поэт мучительный и милый?
Быть может, в дальней стороне,
Под небом Греции священной,
Тебя страдалец вдохновенный
Узнал иль видел, как во сне,
И скрылся образ незабвенный
В его сердечной глубине.
Быть может, лирою счастливой
Тебя волшебник искушал;
Невольный трепет возникал
В твоей груди самолюбивой;
И ты, склонясь к его плечу…
Нет, нет, мой друг, мечты ревнивой
Питать я пламя не хочу;
Мне долго счастье чуждо было,
Мне ново наслаждаться им,
И, тайной грустию томим,
Боюсь: неверно все, что мило.
Стихотворение посвящено восемнадцатилетней гречанке Калипсо Полихрони. Калипсо и ее мать, вдова греческого чиновника, бежали из Константинополя в Одессу, затем в середине 1821 г. они поселились в Кишиневе, где жили в большой бедности.
Друг и наперсник Пушкина этих лет Иван Петрович Липранди вспоминал: «Она была чрезвычайно маленького роста, с едва заметной грудью; длинное сухое лицо всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял ее лицо; густые и длинные волосы, с огромными огненными глазами, которым она еще более придавала сладострастия употреблением «сурьме». <..> В обществах она мало показывалась, но дома радушно принимала. Пела она на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни, с аккомпанементом глаз, а иногда жестов».
Пушкин часто бывал в доме Полихрони, гулял с девушкой в городском парке. Ее имя значится в «Дон-Жуанском списке»; характерный профиль гречанки не раз встречается на страницах пушкинских рукописей. Однако по свидетельству того же Липранди, поэт вовсе не был влюблен в эту женщину. Его воображение волновала романтическая легенда, будто бы в возрасте пятнадцати лет Калипсо была возлюбленной Байрона. Эта история явно не соответствовала действительности, ибо в те годы, когда английский поэт путешествовал по Греции, Калипсо была еще ребенком. Но Пушкину, видимо, жаль было расставаться с красивой легендой, которая и легла в основу его стихотворения.
Стилизованный в восточном духе женский образ соответствует реальному облику Калипсо, но одновременно напоминает героиню восточных поэм Байрона. Сюжетом стихотворения стала воображаемая история влюбленности «певца Лейлы». Признания поэта в невольной ревности к знаменитому возлюбленному и слова о наслаждении своим недавно обретенным счастьем рождены логикой лирического сюжета, а не его реальными чувствами к Калипсо.
Брат поэта Лев Сергеевич в своих воспоминаниях пишет о некой иностранке, с которой Пушкин встречался два года, и при расставании написал ей эти стихи. Других свидетельств об этом биографическом сюжете не существует. Не знаем, к кому обращено это стихотворение, но в нем наметился неожиданный поворот любовного сюжета. Полное непонимание со стороны возлюбленной и языка, и страстей лирического героя может быть преодолено только ее полным доверием к нему. Доверие – новый мотив любовной лирики Пушкина.
1823 год
В этом году в Одессе он познакомился с двумя прекрасными женщинами: Амалией Ризнич и Елизаветой Воронцовой. Обе они традиционно относятся к числу главных муз Пушкина. Между тем, о реальных отношениях поэта с каждой из них известно не так много. С уверенностью можно сказать, что в это время он пережил глубокие и сильные чувства, и на основе этого душевного опыта родились стихотворения о любви, принадлежащие к числу лучших его поэтических созданий.
Амалия Ризнич, жена богатого образованного негоцианта, была молода, очень красива и роскошно одета. Ее благосклонности добивались многочисленные поклонники, среди которых был и Пушкин. Несомненно, одно время он был влюблен в Амалию, в чем признавался Вере Вяземской. Как далеко зашли их отношения, неизвестно, скорее всего, поэт был для красавицы лишь одним из ее обожателей, которых она дразнила и сводила с ума искусным кокетством. Считается, что ей адресованы строки в черновиках VI главы «Евгения Онегина»:
«Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным.
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень!»
Из-за открывшейся чахотки Ризнич покинула Одессу в мае 1824 г. и примерно через год скончалась в Италии. Расставание с любимой женщиной, ее смерть – мотивы нескольких стихотворений Пушкина, вероятно, отчасти навеянных трагической историей Амалии Ризнич.
Екатерина Ксаверьевна Воронцова – жена М. С. Воронцова, новороссийского генерал-губернатора, под началом которого Пушкин служил в Одессе. Пушкин познакомился с ней в Одессе в начале сентября 1823 г. и их общение продолжалось с перерывами до конца 1824 г. Воронцова, несомненно, была женщиной необыкновенно привлекательной, современники оставили о ней множество восторженных отзывов. Пушкин познакомился с Воронцовой, когда ей был тридцать один год, по словам Ф. Ф. Вигеля, «она еще казалась самою молоденькою.