Был вторично посажен в тюрьму за написанные в Сибири тексты.
Пушкин знакомится с Михаилом Луниным в ноябре 1818 года – вместе с Жуковским, Александром Тургеневым, Гнедичем и другими, они в Царском Селе провожали Константина Батюшкова в Италию. А через полтора года, перед отъездом Лунина из Петербурга, поэт возьмет себе на память прядь его волос.
Петр Павлович Каверин (1794–1855)
В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,
На Марсовых полях он грозный был воитель,
Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,
И всюду он гусар.
Самый легендарный гусар пушкинской эпохи, полковник, прослывший лихим кутилой, автором и исполнителем гусарских перфомансов и споров, но, несомненно, был он и отважным воином. Близкий друг Пушкина в юношеские годы поэта. Именно его Александр перенес из реальности в текст за столик ресторана Talon («Талион»), чтобы он ожидал Евгения Онегина с шампанским наготове.
Ну и давайте привлечем четвертого – кавалергарда Алексея Яковлевича Охотникова.
Алексей Яковлевич Охотников (1780–1807), в которого без памяти влюбилась императрица Елизавета Алексеевна.
По одной из версий, штабс-ротмистр Охотников был смертельно ранен при выходе из императорского театра – давали оперу Кристофа Глюка.
За 14 лет до этого во время бала-маскарада в Шведской королевской опере был смертельно ранен шведский король Густав III, двоюродный брат Екатерины II (которая в переписке звала его по-родственному «толстяк Гу»; кстати, «Бал-маскарад» Джузеппе Верди будет непосредственно связан со смертельным ранением кузена Екатерины Великой).
Через те же 14 лет, но уже после ранения Охотникова, при выходе из парижской оперы (в тот вечер давали балет) будет убит герцог Беррийский…
По менее романтичной версии, Охотников умер от чахотки. Но в любом случае посещение театра – дело небезопасное. Выходя из театра, пожалуйста, оглядывайтесь по сторонам.
Несколько слов в конце раздела
Итак, оставшись в Михайловском, в плодотворном одиночестве и под надзором, Пушкин займется капитальным ремонтом своего прошлого. Вообще, управление прошлым и реконструкция былого – это наша национальная традиция и одна из любимых народных забав наряду с катанием с горки и поеданием блинов на Масленицу. Нас хлебом не корми, дай новые учебники истории выпустить, где дела давно минувших дней были бы оценены по-другому, в согласии с новой генеральной линией.
Правда, речь в учебниках идет об истории всего этноса – то есть пластическая операция производится над нашим коллективным прошлым, и от этого нам совсем не больно. Нас это, по большому счету, не слишком сильно трогает. А вот свое личное прошлое человек на операционный стол без крайней необходимости не положит, ведь то, что пережил человек, – это часть персональной памяти, а значит – часть текущего сознания. И изменение личного прошлого сравнимо с пересадкой внутренних органов – рискованно, неприятно и болезненно.
К слову о частях: сегодня частью нашего тела стал смартфон. Потеря телефона со всеми контактами равносильна ампутации ноги или руки. Так что современного человека надо хоронить с его телефоном – вдруг он все-таки понадобится в дальнейшем? С ним гораздо сподручнее путешествовать в Вечности.
В Древнем Египте – помните? – состоятельного человека хоронили вместе с лодкой, чтобы удобнее было перемещаться по небу на Высший суд, ну и далее по предписанию судей. Викинга укладывали в могилу вместе с его конем (бедный конь!) – считалось, что это неотъемлемая часть воина. А богатого викинга могли похоронить еще и вместе с кораблем – из тех же соображений, что и богатого египтянина: до Валгаллы на корабле по небу уж точно быстрее.
И всех нас хоронят с нашим личным прошлым, менять которое редко кто позволяет.
А Пушкин свое прошлое преобразил собственноручно, произведя операцию на себе самом. Он сделал своей точкой отсчета, своей почвой, своим космодромом – Царскосельский лицей.
Построил свое Отечество, из которого органично получался, выводился, следовал великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.
Раздел второй1817–1820
Глава 5Период дерзости
Из Царского Села в скромную Коломну
Лицейский выпускник Александр Пушкин отправляется в Петербург поступать на службу в Коллегию иностранных дел – она находилась на Английской набережной (что именно сделал за три года службы наш национальный гений, исправно получая зарплату, является государственной тайной). Жить весь этот трехлетний петербургский период Александр будет в трехэтажном доме вице-адмирала Клокачева на Фонтанке, 185, в маленькой комнатке с одним окном, выходившим во двор с небольшим садом. Здесь он напишет «Звезду пленительного счастья», оду «Вольность» и закончит первую большую поэму.
По диагонали напротив, с четной стороны Фонтанки, располагался Благородный пансион при Педагогическом институте. Туда в этом же 1817 году поступает брат Лев, и Пушкин, навещая брата, познакомится с его одноклассниками – со вторым своим прекрасным московским другом, Сергеем Соболевским, и будущим композитором, Михаилом Глинкой.
Удивительно, но факт: в том же доме, где после Лицея будет жить Пушкин, через 30 лет поселится ввиду крайней нужды выдающийся архитектор эпохи, Карл Росси. Мы знаем, ЧТО Пушкин стыдился своей бедноватой квартиры, никого не приглашал в гости, только спал там и отлеживался во время болезней. Но Росси? Да, у Карла Ивановича было 10 детей – это серьезный удар по финансовому состоянию. Но ведь не настолько же, чтобы главный архитектор столицы унизительно просил денег на похороны своей жены…
Безденежье зодчего Росси дошло до того, что Карл Иванович на восьмом десятке лет через агента торговал билетами в принадлежавшую ему ложу во втором ярусе Александрийского театра. Кстати, и второй великий петербургский архитектор, Растрелли, чтобы как-то существовать в последние годы жизни, вынужден был перепродавать в городе на Неве картины итальянских мастеров, купленные им на своей родине…
В апреле 1849 года во время эпидемии холеры в доме, где Пушкин закончил «Руслана и Людмилу», в возрасте 72 лет Карл Иванович Росси покинет этот мир.
Но вернемся к Пушкину. По успеваемости он оказался в Лицее четвертым, но только с конца: 26-й из 29-ти[37]. Пушкину присвоили 10-й класс Табели о рангах с окладом 700 рублей в год (на наши деньги примерно 85 000 в месяц).
Начинается его второй петербургский период, период дерзости. Идет молодость, которая не приходит вновь и должна перебеситься. В плане дружественности это самая продуктивная пора в его жизни. Пушкин обрастал приятелями и друзьями точно так же, как Санкт-Петербург обрастал новыми зданиями, – они формировались бок о бок: поэт и город.
Одно из таких знакомств – встреча летом 1817 года двух Александров Сергеевичей. Оба они и еще шесть лицеистов, в их числе общий друг Пушкина и Грибоедова Кюхельбекер, принесли в июне присягу в Коллегии иностранных дел.
Вкус настоек, крепость водки, сила рома
Не успев устроиться на работу, Пушкин в начале июля подает прошение об отпуске – для приведения в порядок домашних дел. Он идет по стопам Батюшкова – пять лет назад, в апреле 1812-го, только что с трудом устроившись на работу в библиотеку, Константин умудряется испросить себе отпуск, правда, директором Императорской библиотеки в то время был его прекрасный знакомый Алексей Николаевич Оленин.
В отличие от Батюшкова, со своим начальником, графом Нессельроде, Пушкин знаком не был, но отпуск и подорожную получил (добрые люди руководили Коллегией!) и помчался в Михайловское. В ходе приведения в порядок домашних дел Пушкин прежде всего знакомится в Тригорском с семьей Осиповых, в том числе с ровесницей Анной, чьей златой весны он как раз в это время является непосредственным свидетелем и с восьмилетним будущим кристаллом своей души Евпраксией (Зизи)…
Далее, приводя домашние дела в порядок, Пушкин ссорится со своим дядюшкой Павлом Исааковичем Ганнибалом и вызывает его на дуэль. 18-летний Пушкин зазевался при смене фигур котильона[38], и резвый 40-летний дядюшка отбил у племянника танцевальную партнершу, девицу Лопухову. Пушкин не смог вынести такого позора и решил смыть его кровью, вызвав Ганнибала на поединок чести. До наших дней дошел стихотворный экспромт, приписываемый Павлу Исааковичу и примиривший страстных танцоров:
Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала,
Но, ей-богу, Ганнибал
Ссорой не подгадит бал!
В своей приезд Александр посещает соседнее, в пяти километрах, селение Петровское. Хозяин усадьбы, 75-летний Петр Абрамович Ганнибал, настолько рад видеть двоюродного внука, что немедленно приобщает его к русской водке и вкуснейшим домашним настойкам, как вы помните – собственного приготовления.
В дальнейшем Пушкин, как и его ближайшие друзья, русской водке предпочитали напитки на основе рома – жженку и пунш. Считалось, что водку в чистом виде надо пить только во время боевого похода (как без водки образованные люди золотого века русской культуры ели на обедах селедку – уму непостижимо!).
Изрядно устал, как вы догадываетесь, Александр приводить домашнее хозяйство в порядок, а тут другой Александр (Первый) издает указ о награждении выпускников Лицея в размере оклада, и поэт, чувствуя кожей упавшие с неба 700 рублей, берет от местных дубрав воспоминания, сердце оставляет им, а сам на всех парах бессердечно мчится в столицу, ведь, получив деньги, там можно было пообщаться с приехавшим из Хантанова Батюшковым.
Последовавшая осень потребовала изрядной физической формы от поэта: лавиной идут кутежи с легендарным гусаром эпохи Петром Кавериным, но все это, конечно, не для забавы (как могло подуматься), а для дела. По итогу плотных посиделок случится магия: Каверин из реальности переместится в текст – в ресторане «Талион» он будет терпеливо ждать за столиком Евгения Онегина.
В продолжение темы крепкого алкоголя: Пушкин спорит с Кавериным, что выпьет бутылку рома и не потеряет сознания (мы по-прежнему не очень точно знаем, что такое сознание, скорее представляем себе, что значит потерять его). Выпив бутылку рома, Александр мало что сознает (хотя многие мало что сознают и без бутылки рома), но может согнуть и разогнуть мизинец, что и демонстрирует.
Пушкин выиграл.
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово «пей!»
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
Пушкин, Пушкин, где ты был? На Фонтанке!
Вполне возможно, что спор Пушкина с Кавериным проходил в доме Тургеневых напротив Михайловского замка, ведь оба они (и поэт, и Петр Каверин) были в этом доме завсегдатаями.
Александр, вы помните, и сам жил на набережной Фонтанки недалеко от ее устья. А незабываемые петербургские вечера, наполненные дорогим шампанским и бесконечными разговорами о свободе и литературе, любил проводить у истока реки, в доме № 20, который принадлежал Александру Николаевичу Голицыну, новому министру просвещения. А поскольку Голицын являлся непосредственным начальником Александра Тургенева, то Тургеневы – Александр и Николай – и жили в этом доме. По вечерам у Тургеневых собиралась вся интеллектуальная и пассионарная элита столицы – от членов общества «Арзамас» до членов Союзов Спасения и Благоденствия.
Однажды Пушкин, придя к Тургеневым в отчетливо патриотическом настроении, принялся воспевать все здешнее и громить Запад. В тот вечер Западу сильно не повезло. «Дайте мне кувалду!» – кричал Пушкин, размахивая руками, но Александр Тургенев, прервав поэта на полуслове, посоветовал ему, прежде чем он не оставит от Запада камня на камне, съездить хотя бы в ближайший иностранный порт Любек и посмотреть, как там вообще, на этом Западе. Пушкин долго смеялся – замечание ему понравилось. Кстати, на поэте широкий французский черный фрак с нескошенными фалдами и большая шляпа с прямыми полями а-ля Боливар.
В другой раз Пушкин пришел на Фонтанку, 20 в сугубо либеральном настроении и ругал уже российское правительство на чем свет стоит – был своего всегдашний обвинитель. Другой Тургенев, мудрый Николай, обратил внимание поэта на то, что нельзя брать ни за что жалование и ругать того, кто его дает (российское правительство). Похоже, Николай Иванович Тургенев задел за живое, поскольку Пушкин вспылил и вызвал спокойного Тургенева на дуэль. Правда, потом опомнился, поспешно отозвал вызов и извинился за горячность.
В ноябре 1817-го по дороге на Фонтанку, 20 Пушкин проезжает в экипаже вместе с Кавериным мимо Михайловского замка, и Петр Павлович говорит ему: «А чего же это, Саша, у тебя ничего не написано об этом, здании, ведь, готов поручиться, оно того стоит!» Добравшись до дома Тургеневых, Пушкин, подойдя к окну, стал задумчиво вглядываться в замок, а он как раз напротив, окна в окна (все дивились – что это с Пушкиным? – кувалду не спрашивает, правительство не ругает, на дуэль никого не вызывает… уж не заболел ли?).
…Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец…
Написав за вечер половину оды «Вольность», а текст довольно длинный, 96 строк, Александр отправляется ночевать к себе домой, и пока проходит шесть с половиной километров вдоль Фонтанки (практически всю Фонтанку), сочиняет остаток стихотворения. К утру текст готов. Ода «Вольность» моментально разошлась по рукам, став третьим[39] популярнейшим самиздатом XIX века и первым популярнейшим социально-политическим стихотворным текстом. Следующим самиздатом – текстом, который будет через семь лет ходить по рукам в тысячах копий – станет комедия Грибоедова.
Александр постоянно ругался с отцом – ведь тот практически не давал ему денег и приходилось, возвращаясь поздно вечером домой в свой спальный район (в Коломну), преодолевать пешком шесть-семь километров (что, безусловно, имело и позитивную сторону: возвращаясь домой пешком, Пушкин сочинял на ходу – собственно, время писать стихотворения у него было только во время болезней и этих вынужденных прогулок, остальные части дня и ночи были напрочь забиты; так что спасибо, Сергей Львович!). И однажды, гуляя в общей с отцом компании, решает ему отомстить. Компания выворачивает с Фонтанки на набережную Невы, Пушкин-младший вскакивает на парапет и, чтобы раздразнить отца, демонстративно кидает в главную водную артерию столицы несколько золотых монет, призывая собравшихся любоваться их отблеском на фоне заката. Сергей Львович скрежетал зубами: «… дома вилки не на что купить, а он монеты в Неву бросает!..»
Уверен, что, если сегодня пройтись по дну Невы с аквалангом, можно найти золотые монеты, брошенные Александром Сергеевичем Пушкиным (только, пожалуйста, не делайте этого без специальной подготовки).
Следующее место притяжения на Фонтанке – около Аничкова моста. Карамзины, к которым Пушкин ездил в Царское Село, теперь будут жить на другой стороне реки, относительно братьев Тургеневых, в доме Екатерины Федоровны Муравьевой. После смерти замечательного Михаила Никитича Муравьева – поэта, сенатора, преподавателя словесности великим князьям Александру (будущему императору) и Константину, и, что для нас важнее – куратора другого великого Константина, Батюшкова, – его вдова, Екатерина Федоровна, переезжает в 1814 году из Москвы в Петербург и покупает трехэтажный дом на Фонтанке (третий дом от Невского, напротив Аничкова дворца). Как только в 1818 году в доме освободился третий этаж, Карамзины переехали туда с Захарьевской улицы и в течение пяти лет принимали там по вечерам гостей. В 1823 году знаменитый сын Екатерины Федоровны, будущий декабрист, беспокойный Никита, собрался жениться, и Карамзины, уступив третий этаж молодым, перемещаются на Моховую.
В отличие от своей жены и дочерей, Николай Михайлович Карамзин не был особенно дружелюбным. «Мы не льнем к людям», – уверял государственный историограф, но у него и времени-то льнуть не было – всем сознанием и духом он был в дыму столетий…
Это пушкинское выражение «в дыму столетий» очень понравилось Вяземскому, понравилось так, что Пушкин убрал строку с этим выражением из окончательного варианта послания к Жуковскому и передал Петру Андреевичу в бессрочную аренду.
Заканчивая вечером, часов в десять, работать в своем кабинете, Николай Михайлович Карамзин шел пить чай в кругу семейства, и вот в этот момент к нему можно было наведываться, что Пушкин и делал. Он любил уютную атмосферу в гостиной Карамзиных: на круглом столе стоял большой кипящий самовар, Екатерина Андреевна Карамзина спокойно так, неторопливо, по-домашнему разливала чай – возможно, этого тепла и уюта поэту недоставало в детстве… Александр вполне освоился в этом доме и даже назначал там встречи Жуковскому: «Скажи, не будешь ли сегодня с Карамзиным, с Карамзиной? – На всякий случай ожидаю…»
И последнее притягательное место на Фонтанке в этом периоде: в феврале 1819 года на том же, нечетном берегу Фонтанки, в доме около Семеновского моста, Пушкин знакомится с Анной Керн на вечере у Олениных[40].
В тот вечер у Олениных играли в фанты. Иван Андреевич Крылов должен был проделать нечто отвратительно гимнастическое – залезть под стол. Не очень гуманно требовать от рекордсмена Европы по поеданию блинов и макарон, человека изрядных размеров и солидной одышки, складываться в духе хатха-йоги. Анна Керн заливалась хохотом, глядя на пыхтевшего, раскрасневшегося баснописца, и не замечала молодого невысокого человека со смуглым лицом и странной шевелюрой, который нарезал вокруг нее круги. Тем временем Крылов выпросил у милосердной аудитории разрешение вместо гимнастического эквилибра сочинить экспромтом басню и через несколько мгновений уже декламировал:
Осел был самых честных правил!..
Теперь уже Пушкин, настойчиво нарезавший круги вокруг молодой симпатичной барышни, навострил уши – уж больно хороша была строка. Крылов в тот день басню («Осел и мужик») не доделает, но по первой строке они с Пушкиным договорятся: если сказать про кого-нибудь, что он самых честных правил, то это значит, что человек осел. Куда потом переместится у Александра Сергеевича большая часть этой исторической строки, все мы знаем.
Следующей задание в фанты получила Анна Петровна – ей надо было изображать Клеопатру. Схватив корзинку с цветами и выпрямив по-царски спину, Анна неторопливо прохаживалась вдоль колонн. Единственное, чего не знала Анна Керн, – как показать, что на самом деле под цветами в корзинке у Клеопатры ядовитые змеи. И тут к ней подваливают двое молодых людей – Пушкин с ее кузеном Александром Полторацким. И автор оды «Вольность», пытаясь пошутить, спрашивает по-французски, указывая то на кузена, то на корзину: «Я прав, что этому господину придется играть роль аспида?» Этот вечер, это явление – Клеопатры с корзинкой с цветами и аспидами – Пушкин и воспел в популярном стихотворении «Я помню чудное мгновенье…» шестью годами позже в Тригорском, когда снова встретил Анну Петровну Керн, только уже без корзинки с аспидами.
Пораженный Анной Петровной Керн, Пушкин заболевает, хотя и без этого каждый петербургский год организм поэта обязательно зимой находил болезнь.
И наоборот. Говорили: Пушкин заболел, зима наступила.
Болезни по плану и «Зеленая лампа»
Конец 1817 и начало 1818 годов – первая зимняя петербургская болезнь поэта. Появляется время прочитать только что вышедшие восемь томов Истории государства Российского.
«В этой прозе гораздо более поэзии, чем в поэме Хераскова».
Так Пушкин сталкивает лбами двух русских классиков, отлеживаясь в своей комнатушке у Калинкина моста (несмотря на то, что цензура в эти годы запрещала осуждать стихи действительного тайного советника Михаила Хераскова).
Одна из приятельниц поэта, чтобы навестить больного, переоделась гусаром – по-другому было никак. Дядька Пушкина, Никита Козлов, получил на тот счет строжайшие инструкции: женщин к больному Александру не пускать! Ну а гусара-то разве можно не пустить?
Звали барышню-гусара, проникшую и к Пушкину, и в историю, Елизаветой Шот-Шедель. Под воздействием этого пришествия Пушкин напишет:
…В минуты мрачные болезни роковой
Ты ль, дева нежная, стояла надо мной
В одежде воина с неловкостью приятной?..
«С неловкостью приятной» мог сказать в России только Пушкин.
Ну а в марте все радуются – Пушкин поправился, весна наступила! Поправившийся поэт, в свою очередь, радуется вернувшемуся с Украины однокласснику Дельвигу. И конечно, они решают что-нибудь учудить. Переодевшись простолюдинами, друзья посещают харчевню в Толмазовом переулке, где шумно пропивали свой заработок мастеровые и извозчики. Говорят, что точно так же, за 250 лет до Пушкина и Дельвига, Питер Брейгель переодевался в крестьянскую одежду, чтобы незаметно наблюдать в трактире за веселыми народными гуляниями. Вряд ли лицеисты знали об этом, они шли своим путем.
Вторая зимняя петербургская болезнь Пушкина началась сразу же после знакомства с Анной Керн – это февраль – март 1819 года:
За старые грехи наказанный судьбой,
Я стражду восемь дней, с лекарствами в желудке…
По словам Вяземского, болезнь пригвоздила Пушкина и к постели, и к поэме. Руслан заметно прибавил ходу и летел спасать свою жену. В марте Пушкин, по словам Карамзина, вылечился музами и тут же захотел – с новыми силами и бьющимся тестостероном – пойти на военную службу. Если б не начавшиеся заседания «Зеленой лампы» в доме Всеволожских на Театральной площади, кто знает, может, и ускакал бы поэт в южную армию.
«Горишь ли ты, лампада наша?» — напишет Пушкин в ссылке о незабываемых вечерах на Театральной…
Два слова о Никите Всеволожском. Он получил огромное наследство, которое потом долго делил с братом – усадьбы, поместья, поля, леса, солеварни, заводы… А в результате все, что было нажито непосильным трудом предков, отобрали кредиторы. По расточительности он значительно переплюнул Пушкина и занимал первое место в соответствующем топ-листе: долг Всеволожского к концу жизни был в 10 раз больше, чем у поэта.
Никита писал водевили, переводил, занимался инновациями на заводах, а в имениях даже выпустил собственные деньги – для удобства взаиморасчетов (правда, это незаконное деяние быстро прикрыли). В конце 1840-х годов, несмотря на комом нарастающий долг, Никита устраивал грандиозные гастрономические праздники: обеды аж на 120 персон, сопровождая гастрономические изыски острыми словесными приправами.
На транспарантах во время обедов у Всеволожского красовалось:
«Картофель – мягкий воск в руках хорошего повара».
«Десерт без сыра – все равно что кривая красавица».
Умер этот представитель некогда преуспевающей фамилии в долговой тюрьме города Бонна…
Именно с Никитой Всеволожским Пушкин посетил популярную гадалку, немку Кирхгоф, которая предсказывает: скоро Пушкин получит деньги, будет у него два изгнания и смерть от белокурого человека. Насчет денег Пушкин громко посмеялся. Но буквально через несколько дней уезжавший в Италию лицеист Николай Корсаков, не застав дома Пушкина, оставляет ему старый карточный долг… Предсказания начали сбываться – и, как вы помните, к этой же гадалке придет через 20 лет и Михаил Юрьевич Лермонтов, чтобы точно так же услышать от нее сбывшееся затем пророчество.
Прощаясь с Никитой Всеволожским, вспомним, что однажды Пушкин проиграл ему в карты рукопись своих стихов. Играли. Деньги кончились, а азарт оставался. Ну не панталоны же ставить на кон? Поэт поставил рукопись, которую игроки оценили в тысячу рублей. Долго потом Александр Сергеевич будет через знакомых и родственников, находясь в ссылке, выкупать эту рукопись обратно…
«Прости, счастливый сын пиров! Балованный дитя свободы…» — таким и был Никита Всеволожский – сыном пиров и баловнем свободы.
Пушкин обратится с посланиями к еще как минимум четырем друзьям по «Зеленой лампе» – Михаилу Щербинину, Павлу Мансурову, черноусому красавцу Федору Юрьеву[41] и Василию Энгельгардту[42]. Очень будет не хватать в южной ссылке Пушкину этих друзей и нездешних вечеров на Театральной.
Петербургские вечера Пушкина
До переезда в дом Муравьевой на Фонтанке Карамзины непродолжительное время жили на Захарьевской улице, и именно там Пушкин осенью 1817 года знакомится с ночной княгиней Авдотьей Голицыной. В молодости цыганка предсказала ей, что она умрет ночью, поэтому Голицына отсыпалась днем, а поздним вечером на Миллионной, 30 начинала принимать гостей. Пушкин, по мнению Карамзина, был смертельно влюблен в эту пифию. А Голицына, не любившая ничего смертельного, говорила, будучи в Москве, Василию Львовичу, что племянник его всякий день бывает у нее на Миллионной, что он малый предобрый и преумный.
И как раз в это время и в той самой Москве, где дядя Пушкина беседовал с пифией Голицыной, Иван Якушкин впервые вызывается убить царя.
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Мы уже отмечали, что у Пушкина была удивительная способность общаться – с неподдельным интересом – с абсолютно разными людьми. Например, с двумя противоположными по характеру ровесниками, Кавериным и Чаадаевым (Александр от всех впитывал все самое интересное и полезное). Тем не менее, будучи полярными по темпераменту и стилю поведения, Каверин и Чаадаев были достаточно близки по своим глобальным установкам. Но в этот петербургский период Пушкин будет активно общаться как с будущими декабристами – с меланхолическим Якушкиным, с нервным Каховским и со знаменитым бретером эпохи, благородным Михаилом Луниным[43], – так и с будущим долгосрочным военным министром России Александром Чернышевым и Алексеем Орловым[44], который в 1845 году сменит Бенкендорфа на посту начальника III отделения.
Общался Пушкин с Александром Чернышевым и Алексеем Орловым (несмотря на замечания Николая Тургенева) у всех на виду, в театре.
Как только в 1818 году Жуковский оседает в Санкт-Петербурге, Пушкин становится завсегдатаем его суббот, тем более что расстояние от дома, где снимал квартиру Жуковский (на углу Крюкова канала и Кашина моста/, до дома, где жили Пушкины у Калинкина моста, не более полутора километров. Это одна и та же Коломна, Пушкин и Жуковский стали коломенскими братьями.
На Крюковом канале Пушкин зачитывал «Руслана и Людмилу» – по мере написания (мировые премьеры по субботам). И это хотя бы минимально дисциплинировало поэта в его дерзкий, анархичный петербургский период.
Последние сцены поэмы Александр зачитал в Великую пятницу (как напишет Жуковский на подаренном Пушкину своем портрете) 26 марта 1820 года, но только уже в казенной квартире Василия Андреевича во флигеле Аничкова дворца – туда Жуковский переехал в конце 1819 года. В тот вечер Василий Андреевич был сражен наповал гением молодого поэта, сочинившего то, что никто еще никогда с такой легкостью и органичностью не писал на этом языке. Пораженный Жуковский вскочил – почти как Сергей Львович, прочитавший в газете о создании Царскосельского лицея, – и решил немедленно что-нибудь подарить молодому сверхчеловеку. Только вот специальной кладовой с подарками, как у царей, у Жуковского не было…
– Пушкин, хочешь вазу? Не хочешь? Может, подсвечник? Опять не хочешь? Ты привередливый, Пушкин! Колонну бы подарил, но мне ее не вырвать, не Самсон я… о! Пушкин, я подарю тебе свой портрет! И спрашивать не буду – хочешь ты его или нет. Конечно, хочешь! Сейчас надпишу: «Победителю-ученику от побежденного – учителя…» — Так пойдет, Пушкин? Нравится? «…в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму “Руслан и Людмила”. 1820, марта 26, Великая пятница».
Этот портрет будет висеть в рабочем кабинете Пушкина на Мойке, 12, в его последней квартире. Висит он там и сейчас.
Два чтения Пушкиным своих произведений[45] – это краеугольные события русской истории. Если учебник русской истории не содержит этих событий, то это неправильный учебник.
Написав прекрасную большую поэму, Пушкин стал большим поэтом.
На грани фола. Или уже за гранью?
Если уж дерзить, то эпиграммами – коротко и жестко. Эпиграммы без Интернета и мобильной связи моментально разносились по крупным городам империи. И нередко перерастали в дуэли. Такие тексты должны быть максимально злыми и обидными (помните? – резкий выпад с воображением). А дальше все зависит от чувства юмора и хладнокровия оппонентов…
Знакомство Пушкина осенью 1819 года на «чердаке» у Шаховского с Федором Толстым-Американцем плавно переросло в обмен злыми эпиграммами.
К счастью, дуэли в этом случае удалось избежать.
Той же осенью Пушкин пишет эпиграмму на Кюхельбекера со знаменитой фразой «и кюхельбекерно, и тошно». Есть определенная вероятность, что за этим последовал вызов Вильгельмом Кюхельбекером Пушкина на дуэль, где Александр отличился еще и шуткой. Он обратился к Дельвигу, который почему-то был секундантом Кюхельбекера:
– Дельвиг, встань на мое место, здесь безопаснее!
Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и попал в фуражку Дельвигу. Пушкин со смехом отбросил свой пистолет.
Если описываемое событие происходило в реальности, то Пушкин отрабатывал дуэльную стратегию Михаила Лунина: ироничными замечаниями вывести соперника во время поединка из себя. Соперник начинал раздражаться и терял хладнокровие, необходимое для точного выстрела. Лунин был весь изранен на дуэлях – тело его напоминало сито, решето, но все эти ранения он считал легкими и относился к ним, как к ежегодной простуде. Сам же Михаил, в отличие от другого, жестокого бретера Толстого-Американца, свой выстрел всегда производил в воздух.
Мне лично дуэль Пушкина и Кюхельбекера видится красивой постановочной легендой с блестящей шуткой Пушкина.
Еще одна дуэль точно не состоялась: семья пушкинского одноклассника Корфа жила в том же доме, что и Пушкины, – на Фонтанке у Калинкина моста. Модест Корф за что-то толкнул (либо наградил подзатыльником) пушкинского дядьку Никиту Козлова. Пушкин, узнав об этом, вступился за своего дядьку и вызвал Корфа на дуэль. Но будущий государственный секретарь Российской империи Корф, как и подобает хитрому политику, умело избежал поединка. Будущее доверенное лицо императора стреляться отказалось.
В целом, в этом петербургском периоде четыре несостоявшиеся дуэли.
Батюшков пишет Александру Тургеневу: «Не худо было бы запереть его в Геттинген, кормить года три молочным супом и логикою… Как ни велик талант Сверчка, а он его промотает…»
Вероятность промотать талант, возможно, и была, но от чрезмерно дерзких эпиграмм поэту опасности было гораздо больше. Пушкин выстреливает эпиграммами во влиятельнейших политиков и чиновников России – в Аракчеева и Голицына. Выше только император и небо.
Очень легко заучивалась жесткая эпиграмма на Алексея Аракчеева: «Всей России притеснитель, губернаторов мучитель…». Дальше – жестче: «Полон злобы, полон мести, без ума, без чувств, без чести…». Главный начальник Императорской канцелярии и военных поселений узнал о себе много нового и интересного.
Атака на Александра Голицына тоже была недетской: «Вот Хвостовой покровитель, вот холопская душа».
В марте 1819 года, за 11 месяцев до убийства шилом при выходе из парижской оперы наследного принца Беррийского, в германской земле Баден-Вюртемберг немецкий студент Карл Занд обыкновенным кинжалом закалывает писателя Августа Коцебу у него дома. Пушкин, узнав об этом политическом убийстве, пытается оперативно подключиться к революционному тренду и пишет эпиграмму на дипломата и религиозного просветителя Александра Стурдзу, который за полгода до этого в своей статье предлагал ограничить свободу слова в германских университетах. При этом устойчивый статус реакционера Стурдза[46] получил не столько после своей статьи, сколько как раз после эпиграммы Пушкина. Статья Стурдзы длинная, а в эпиграмме у Пушкина всего 14 слов, включая союз «и». И все же поэт успел пройтись еще и по императору («венчанный солдат»), чтобы лишний раз не браться за перо.
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
И смерти немца Коцебу.
О смерти в те дни вспоминали еще и в связи с наказанием восставших военных поселенцев в Чугуеве – там от ударов шпицрутенами в течение 10 суток умерли более 20 человек. Пушкин еще раз бодрит Алексея Андреевича Аракчеева:
В столице он – капрал, в Чугуеве – Нерон:
Кинжала Зандова везде достоин он.
Расплата за дерзость
Дерзость и вольнодумие, заполонившие столицу, надоели просветителю Василию Назаровичу Каразину, и в своем докладе в марте 1820 года на заседании «Вольного общества любителей российской словесности» он резко, наотмашь, критикует безответственных литературных хулиганов – Пушкина, Боратынского, Дельвига, Кюхельбекера. Войдя во вкус, вице-президент общества Каразин употребляет словосочетание из какого-то далекого, но до боли знакомого нам будущего – «поганая армия вольнодумцев», чем раскалывает Вольное общество – левые против правых. В том марте[47] все раскалывалось в Петербурге – и вольные общества, и лед на.
Далее Василий Назарович пишет письмо министру Кочубею с доносом на Пушкина и на всех лицеистов. Лицей в письме назван рассадником вольнодумия, где воспитываются недоброжелатели Отечеству (удивительно, опять-таки, что тот же самый Каразин освободил своих крестьян, отдав им за оброк земли в наследственное владение, и учредил в селе крестьянский парламент…). Кочубей докладывает Александру о письме. Александр поначалу заинтересовался только эпиграммой, где про «венчанного солдата…» (на потоки вольнодумия он не обращал внимания, говоря, что это все от молодости, я, вон, тоже был молодым). Но «венчанный солдат» раздражает царя, и он приказывает Милорадовичу сделать у Пушкина обыск. Политический сыщик Фогель приходит в дом на Фонтанку в отсутствие Пушкина и предлагает слуге, Никите Козлову, за 50 рублей (приличная сумма – примерно месячная зарплата Пушкина!) дать почитать пушкинские рукописи. Никита отказывает. Пушкин, узнав вечером о визите сыщика, немедленно сжигает рукописи с компрометирующими стихами.
А на другой день Пушкина уже вызывают к Милорадовичу. Идя к генерал-губернатору, Пушкин случайно сталкивается с Федором Глинкой (хороший знакомый Пушкина по «Зеленой лампе» и вольным обществам) на Театральной площади – это одна из нескольких счастливых случайностей в жизни поэта. И Глинка, уже год как вступивший в должность правителя канцелярией генерал-губернатора, проинструктировал Пушкина, как надо себя вести с Милорадовичем. То есть Федор Глинка выдал Пушкину пошаговый алгоритм действий в кабинете у шефа: что надо говорить, а что не надо, от каких пушкинских текстов Милорадович может улыбнуться, а от каких захохотать.
Еще раз скажем спасибо отцу поэта, Сергею Львовичу, который не давал денег сыну. Если бы Пушкин поехал к Милорадовичу на извозчике (генерал-губернатор жил на углу Невского и Большой Морской, напротив ресторана «Талион»), он не встретил бы Глинку, и неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая судьба.
Придя к Милорадовичу, Пушкин говорит и действует строго по инструкции Федора Глинки: бумаги мои, к несчастью, сгорели – был ночью слегка выпившим, уронил, растяпа, горящую свечку, хорошо еще, что дом не спалил… но готов прямо здесь, в кабинете, написать все свои стихотворения на память буквально за полчаса – пишу я быстро, нас научили в Лицее, спасибо императору… уже сажусь за перо! – вы и глазом моргнуть не успеете…
Пушкин, в самом деле быстро, заполняет текстами целую тетрадь, и уж конечно, чрезмерно дерзкие эпиграммы в «собрание сочинений для Милорадовича» не вошли.
Милорадович читает со смехом, сожалеет, что Пушкин не написал ничего против Государственного Совета, а то бы он сегодня им там зачитал… и Синод поэт как-то обошел вниманием, а жаль, Милорадович там завтра будет…
– Обещай, что, если напишешь против Синода, завезешь мне копию! – смеется генерал-губернатор и объявляет поэту прощение.
Царь, заслушав доклад Милорадовича, недоволен: с чего такая поспешность? Не лучше ли Пушкину заработать прощение ссылкой в Соловецкий монастырь или Сибирь? Для чего Ермак Сибирь завоевывал? – там очень хорошо дерзкому дворянину думается над своим поведением!..
Александр I вызывает на ковер Егора Энгельгардта:
«… твой Пушкин наводнил Россию возмутительными стихами, вся молодежь наизусть их читает!..».
Энгельгардт, как и многие друзья Пушкина, заступается за Пушкина – все просят сильных мира сего о снисхождении к поэту.
Сам Пушкин прибегает к Карамзину с криком «Тону! Николай Михайлович! Спасите!..» — Обещаешь в течение двух лет ничего не писать против правительства? – строго спрашивает государственный историограф.
– Ох, обещаю, – бьет со всей силы себя в грудь Пушкин, – еще как обещаю! Никогда так еще не обещал! Хотите, два с половиной года пообещаю? Хотите – три?..
Уговорили императора (видимо, подключилась и Елизавета Алексеевна – не зря же Пушкин ей стихи посвящал в лицейские годы). До бунта в Семеновском полку (в середине октября 1820 года) Александр I был договариваемым, и в начале мая 1820 года он утверждает письма, написанные Каподистрией от имени Нессельроде генералу Инзову (который через месяц – одновременно с приездом поэта – станет полномочным наместником Бессарабской области) об отправляемом к нему на службу Пушкине. Инзова просят принять под покровительство поэта, у которого есть величайшая красота концепции и слога, но идеи навеяны тлетворной анархической доктриной Запада… Раскаяние поэта искренне, и, удалив его на некоторое время из Петербурга, доставив ему занятие и окружив его добрыми примерами, можно сделать из него прекрасного слугу государству или, по крайней мере (если не получится со слугой), писателя первой величины…
А еще Пушкину выдали тысячу рублей ассигнациями на проезд. Большие деньги, надо сказать: тысяч сто пятьдесят нынешних – ну, чтобы ел хорошо в дороге и в целом не скучал. И все это – после его дерзких строчек: «тираны мира, трепещите», «тебя, твой трон я ненавижу», «упрек ты богу на земле», после «обломков самовластья» и злобных эпиграмм… позже, в X главе «Евгения Онегина», Пушкин будет уж совсем неласков по отношению к царю, изрядно смягчившему ему наказание:
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Если бы над нами царствовал тогда властитель сильный и прямой, то быть бы Пушкину в суровой Сибири, а не в почетной южной командировке с теплым морем и добрым попечительством.
6 мая (по старому стилю) 1820 года Пушкин с дядькой Никитой Козловым отъезжает в Екатеринослав, прощаясь с Санкт-Петербургом на 7 лет.
Дельвиг и Павел Яковлев провожали поэта до Царского Села. Полтора года назад из того же Царского Села провожали в Италию Батюшкова – вернется Константин уже совсем больным. Через восемь лет будут провожать Грибоедова – он вообще уже не вернется. А через десять лет Дельвиг будет провожать Пушкина в Москву на предстоящую женитьбу. И все это – из Царского Села, места прощания с русскими поэтами…
«На краткий миг блаженство нам дано», —
написал Пушкин в 1817 году.
Закончился второй петербургский период – период пиров, поиска свободы, и главный период ощущения молодости – блаженство молодости поэт пережил именно в Санкт-Петербурге. Здесь он рвал цветы веселья и был молод в юности своей…
Но и город тоже менялся вместе с Пушкиным: взрослел, мужал, успокаивался в камне.
Вид-Большого-Царскосельского-дворца
Взросление Санкт-Петербурга
В этот петербургский период Пушкина начинается долгое строительство Исаакиевского собора и возводится дом со львами – для князя Александра Яковлевича Лобанова-Ростовского. И тот, и другой проект ведет Огюст Монферран.
Император Александр I пробовал свои силы в военном искусстве, но попытка блеснуть стратегическим даром в Аустерлицком сражении оказалась крайне неудачной, и от идеи стать вторым Македонским император отказался (…под Австерлицем он бежал, В двенадцатом году дрожал…). Гораздо лучше у него получалось участвовать в преображении города на Неве: действительно желая сделать Санкт-Петербург «краше всех столиц Европы», царь решает возвести очередной (четвертый по счету) собор, Исаакиевский. Курируя на уровне проекта и дом со львами, и Михайловский дворец, который в то же самое время возводил Карл Росси, Александр Павлович непроизвольно выравнивал стиль. Так что Монферрану пришлось выполнять проект здания для Лобанова-Ростовского без излишнего изящества.
Место строительство особняка – возле самого берега Невы на болотистом грунте. Но сваи заложили на глубину около трех метров, и ленточный фундамент сделали на совесть – он до сих пор поддерживает здание. Опыт работы в таком неудобном для строительства месте пригодится Огюсту Монферрану в возведении колоссального Исаакиевского собора.
Еще до конца строительства Лобановы-Ростовские стали сдавать помещения в новой постройке. Клеопатра – супруга князя – и задумывала это здание как доходный дом. И именно здесь, в сдаваемых в аренду помещениях, впервые в России стали проводиться интерактивные инсталляции. «Косморама» гамбургского живописца Сура – в нашей
терминологии это 3D-экспозиция – создавала объемное восприятие показываемой картинки благодаря специальному оптическому оборудованию и умело подобранному освещению. Демонстрировались виды Берлина, Гамбурга, Рима, Вены…
Еще одна инсталляция выставлялась в парадной анфиладе особняка – это панорама «Сценография Иерусалима и святых мест, окрест его лежащих» итальянского художника и архитектора Анжело Тозелли, приглашенного в Россию дирекцией императорских театров делать декорации для балетов Дидло – в помощь Пьетро Гонзаго (в Италии у Тозелли учился Орест Кипренский). В этой панораме Тозелли впервые применил звуковое оформление – журчание воды. Билет у Тонзелли стоил в два г раза дороже, чем у Сура, – не иначе как за журчание.
Ну и раз уж заговорили о журчании воды, вспомним, что во время разрушительного наводнения 1824 года Исаакиевская площадь была затоплена по первые этажи зданий.
Любая трагедия тут же обрастает легендами, анекдотами и литературными текстами. Вот и стала ходить по городу байка, что некто Яковлев, мирно гулявший на площади, увидев стремительный набег воды, быстро сориентировался и взобрался на скульптуру одного из львов – спасибо зарядке – возле дома Лобанова-Ростовского. Конечно, это стало известно Пушкину:
Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений…
Как бы там ни было, семья Лобановых-Ростовских оказалась в долгах – доходы не перекрыли затраты; ошиблась в расчетах и прогнозах супруга князя Клеопатра. За четыре месяца до наводнения первые два этажа особняка были сданы Военному министерству. А в 1828 году библиофил и коллекционер Лобанов-Ростовский, почувствовав, что чем дальше, тем больше нарастает долг, решил разыграть дом в лотерею, выпустив миллион лотерейных билетов номиналом в один рубль. Один из купивших билет должен был, по задумке князя, стать новым владельцем особняка. Но Николай I запретил эту аферу и предложил князю продать свой дом в казну, но только вместе с уникальной библиотекой, которую всю жизнь собирал Александр Яковлевич. Стоимость сделки составила тот же миллион рублей ассигнациями. А за уступку ценной библиотеки Лобанову-Ростовскому, чтобы не переживал, была назначена пожизненная пенсия.
Люди тогда умели договариваться.
После Октябрьской революции примерно в течение 50 лет в этом здании размещалась школа, менявшая свои номера. С начала войны за ней закрепился № 239 – это та самая знаменитая школа, правда, физико-математической она станет с 1961 года. Впрочем, вскоре школа уступила место Проектному институту и переехала в другое место. А в начале XXI века здесь конечно же открылся отель.
Историческая справка:
В ноябре 1824 года в Петербурге вода поднялась выше 410 сантиметров над уровнем ординара и затопила практически весь город. Было полностью разрушено и повреждено более четырех тысяч домов. Количество утонувших сильно отличается в отчетах в диапазоне от 200 до 2000 человек (многие пропали без вести, так как тела утонувших были унесены водой в Финский залив).
Такое вот резюме у дома со львами.
Ну а мы с вами отбили Александра Сергеевича от сибирской равнины и отправили в южную ссылку. Посмотрим потом, как ему там жилось. Тепло ли на южных берегах. И было ли доброе попечительство, как заказывал император.