Александр Пушкин: близкая эпоха — страница 8 из 31

Театр

Новая одержимость

– Держите себя в руках! Перестаньте петь! – обратился доктор к секретарю.

По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал что угодно, чтобы перестать петь, да перестать-то он не мог!..

Если у Михаила Булгакова персонажи болели пением и не могли отделаться от перманентного исполнения вокальных миниатюр, то молодой Пушкин стал свидетелем в Петербурге другой массовой болезни, гипнотической страсти и одержимости: театр.

Нам сегодня трудно в это поверить, но представьте себе, что отключилось электричество, и причем надолго. Вы не можете смотреть телевизор, пользоваться ноутбуком, и ваш верный смартфон, ставший частью вашего тела и сознания, не дождавшись свободных электронов, омертвел. Никто вам не служит. Не с чем коротать время, нечем убивать его.

Примерно в такой ситуации существовали наши предки. Ни футбола, ни сериала, ни чатов, ни ленты новостей. Единственное вечернее времяпрепровождение, которое может спасти вас от летальной тоски, – это книга, салоны (если вы в них вхожи) и театр.

Большой Каменный театр

Накануне приезда Пушкина в столицу в ночь на 1 января 1811 года был страшный пожар в здании Большого Каменного театра. Жители столицы, весело праздновавшие Новый год, были изрядно напуганы заревом пожара: суровое представление разыгрывалось прямо на их глазах. Никакой условности и аллегории – глазам приходилось верить. Директор театра, гастроном и острослов-каламбурист Александр Львович Нарышкин, не теряя присутствия духа, отчитывался перед прибывшим на пожар царем:

– Нет ни лож, ни райка, ни сцены. Все один партер.

Раек – это верхние места под потолком, устаревшее название современной театральной галерки; французы называли эти места paradis – «рай». Оттуда действительно до неба рукой подать.

Плохие печи, обогревавшие помещения, и бесчисленные масляные лампы, помещения освещавшие, были причинами огненных катастроф. Пожары практически входили в репертуар театра наряду с драмами, операми и балетными дивертисментами. Театр имел обыкновение гореть часто и дотла. Перезагружался.

А началось строительство Каменного театра в 1775 году, и уже через 8 лет открылся первый театральный сезон (московский Большой Петровский театр начал свою деятельность на 3 года раньше). Над фронтоном строгого античного портика Петербургского театра возвышалась мраморная статуя покровительницы писателей, актеров, поэтов, художников и, по совместительству, богини мудрости и войны – Минервы (по странному стечению обстоятельств статуя оказалась похожей на Екатерину II, которая финансировала этот проект). В одной руке богиня крепко держала металлическое копье, приспособленное под громоотвод, а в другой – щит с надписью по-итальянски «Бодрствуя, покоюсь». К концу 1830-х годов можно было переписать по-русски: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Или, сократив до строгого античного стиля, – «Покой и воля».

При Пушкине Большой Каменный театр впервые открылся после глобальной реконструкции в феврале 1818 года прологом «Аполлон и Паллада на Севере» и балетом Шарля Дидло «Зефир и Флора» на музыку заслуженного итальянца в России композитора Катарина Кавоса. А последнее торжественное открытие театра после очереого капитального ремонта состоялось за 2 месяца до смерти поэта – премьерой оперы Михайла Глинки «Жизнь за царя». Александр Сергеевич был на той премьере в конце ноября 1836 года и сидел в одиннадцатом ряду партера в крайнем у прохода кресле.

Грандиозный театр, сгорающий дотла и восстанавливающийся ровно как птица феникс, простоял на Театральной площади целое столетие и, красиво уйдя из шумной столичной театральной жизни постановкой оперы «Кармен», уступил место Петербургской консерватории.

Это был один из самых больших и современных театров в Европе. После реконструкции 1818 года он мог вместить до 3000 зрителей. Михайловский театр, построенный по проекту Александра Брюллова в 18 3 3 году, будет рассчитан примерно на 1 000 мест. Александрийский театр Карла Росси, который появится годом ранее, – на 1700 зрителей.

Для Петербургского театра пишет оперу «Сила судьбы»[48] величайший оперный композитор всех времен и народов Джузеппе Верди. Премьера ее состоялась в ноябре 1862 года.

Силы судьбы хранили театр. Ведь ему пришлось пережить не только страшные пожары, но и страшное наводнение 1824 года[49].

Интересно, что выдающиеся архитекторы все время падали с лесов при строительстве и реконструкции Большого Каменного театра, как хармсовские старухи, вываливавшиеся из окон: в середине 70-х годов XVIII века с лесов падает Антонио Ринальди, и достраивают театр уже другие архитекторы. А в 1813 году со стены восстанавливаемого после пожара театра насмерть падает (по устойчивой версий) Тома де Томон, автор водного лица Санкт-Петербурга – ансамбля стрелки Васильевского острова. Тем не менее Большой Каменный театр восстановили к приезду выпускника Царскосельского лицея Александра Пушкина, чтобы поэт смог в полной мере проявить там художественную дерзость.

По ходу многочисленных пожаров и реставраций структура зрительного зала все время менялась. В январе 1818 года в зале были «кресла» и стоячие места (партер).

Зрительный зал петербургского Большого театра в 1820-е гг.

Так называемые кресла – это десять рядов удобных стульев исключительно для дворян-мужчин. Видимо, женщины вызывали нездоровый ажиотаж, отвлекая истинных театралов, и поэтому были отправлены в ложи, на бельэтаж и выше. Вы могли купить абонемент на весь сезон на определенное кресло (ну, как сегодня на футбол), и в этом случае, чтобы ваше кресло не занимали, вы поступали точно так же, как и сегодня с оставленным около супермаркета велосипедом: обвязывали кресло цепью между ручек, скрепляя охранную композицию замком.

Главное – не забыть ключ от замка, идя в театр.

Кстати, гардеробов в театре не было – либо вы оставляли вашу шубу в сенях лакею или кучеру, либо бодро шли в ней в театр и пристраивали ее где-нибудь в фойе, красиво сбросив соболя с плеч. Кучера ожидали господ в холодное время в специальных крытых беседках перед театром, где для согрева разводили костры. Вряд ли при этом они делали шашлыки, но наверняка принимали на грудь горячительное и ругали работодателей…

…И кучера вокруг огней

Бранят господ и бьют в ладони…

За рядами кресел[50] были стоячие места, пользовавшиеся спросом из-за более низкой цены и теплой дружеской обстановки – точно так же на футбольных аренах будут популярны стоячие трибуны, пока их не запретят после трагической давки на стадионе «Хиллсборо» в 1989 году.

Историческая справка:

Изначально, в XVII веке, театральные ложи поступали в частную собственность и передавались по наследству. Кому кот в сапогах, кому ложа в театре. Владея ложей, можно было ее отделать по своему вкусу и усмотрению. Холодильник, книжные полки, мини-бар… Хозяин – барин.

И аналогично футбольным трибунам на популярные спектакли народу в партер набивалось столько, что было не пошевелиться: зрители наслаждались искусством как сельди в бочке, ощущая на себе, что искусство требует жертв.

Время представления: с шести (или половины седьмого) до девяти вечера, чтобы потом успеть зафиксировать эмоции в хорошем ресторане.

Сколько стоило сходить в театр

– А вы одни приехали или с супругой? – спрашивал Михаил Александрович Берлиоз, человек с вполне театральной фамилией, незнакомца с плохо запоминающимся именем.

Так вот, если вы пошли в 1818 году, ну или чуть позже, в театр с супругой, то экономика вечера выглядела бы для вас так (уникальным статистическим отчетом о затратах на поход в театр стало письмо старшей сестры Пушкина, Ольги Павлищевой, своему супругу; Ольга очень хорошо сориентировала нас по ценам):

«…для выхода на обыкновенный вечер нельзя надеть платье, которое стоило бы меньше 75 рублей (около 110 000 нынешних рублей), чепец менее 40, и чтобы парикмахер уложил волосы меньше чем за 15; ложа в театре стоит 20 рублей (30 000 нынешних рублей), экипаж, чтобы доехать туда, 5 и даже 15, если четверкой (такси бизнес-класса), чтобы развлечься!»

Даже если убрать стоимость платья (в конце концов, можно в химчистку сдать старое), получается, что поход в театр на наши деньги стоил порядка 100 000 рублей, и это самый скромный подсчет без учета посещения модного ресторана после театра, без чего театральный вечер нельзя было считать состоявшимся.

Эрмитажный театр и Дворцовая набережная у Зимней канавки. Лит. К.П.Беггрова. 1820-30-е гг.

Вот поэтому русские дворяне и не спешили жениться. Пушкин не был из их числа: он, по Вяземскому, и жить торопился, и чувствовать спешил.

В Петербурге были четыре труппы актеров – русская, французская, итальянская и немецкая. Французов приглашали на лицедейство в основном в привилегированный Эрмитажный театр, им больше всех платили (за исключением антифранцузского периода 1812–1819 годов): жалованье отдельно взятого французского актера было выше русского в 2–3 раза. Тем не менее большие русские артисты получали вполне приличную зарплату. Годовой оклад Екатерины Семеновой был 1300 рублей в год – это почти в два раза больше зарплаты Пушкина, поступившего в Коллегию иностранных дел. А годовой оклад главного трагика эпохи, Алексея Яковлева, был в три раза больше, чем у Семеновой, – 4000 рублей. Сегодня Яковлев получал бы примерно 450 тысяч рублей в месяц. Думаю, впроголодь не жил бы. Кроме того, начиная с южной пушкинской ссылки (это такая точка отсчета времени в Александровскую эпоху) актерам стали выплачивать разовые за сыгранные спектакли. То есть служителей Мельпомены перевели на сдельно-окладную систему оплаты.

Зал Эрмитажного театра в день парадного спектакля в честь прибытия персидского шаха 13 мая 1889 г. Рис. К. Брожа

И еще каждому актеру в качестве бонуса выдавали по две свечки перед спектаклем (перед игрой) – для освещения его личной гримерной. Смысл выражения «игра не стоит свеч» становится, таким образом, очевиден.

Если в период до южной пушкинской ссылки престижный билет в удобные кресла стоил два с половиной рубля, то в 1830-е годы цены повысились ровно в 2 раза. Самыми дорогими были, конечно же, места в ложах.

Вечернее представление могло состоять из интермедии или водевиля в первом отделении (когда зрители еще только собирались в зале, по традиции опаздывая к началу), драмы или оперы – во втором (это основное блюдо) и балетного дивертисмента в третьем (когда зрители начинали потихоньку разъезжаться) – все для удобства и развлечения клиента! Кроме того, смотреть на сцену и внимательно слушать реплики или музыку было, в принципе, необязательно. Или не всегда обязательно. Большой Каменный театр выполнял функции чата социальной сети, это было место встреч, повод для разговора. Партер жил своей жизнью: здесь узнавали последние новости, заключали сделки и вызывали на дуэль.

Днем самым информационно насыщенным пространством в Петербурге был Адмиралтейский проспект – тогда раза в три шире, чем сегодня.

Джеймс Диксон. В театре

Если вы не хотели покупать газету «Санкт-Петербургские ведомости», которая выходила до 1830-х годов всего 2–3 раза в неделю, то вы с утра отправлялись на Адмиралтейский бульвар и за 15 минут узнавали все последние новости. К тому же в газете была цензура, а на бульваре – только чистая, горькая, пусть и бульварная правда, но самая актуальная реальность! Ну а вечером главным «телеграм-каналом» Санкт-Петербурга становился Большой Каменный театр, а одним из главных действующих лиц партера – дерзкий Пушкин.

Давайте вспомним его самые яркие перформансы – для нас они сродни блестящим театральным миниатюрам.

Шесть перформансов Пушкина в партере театра

«Пред началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми», – писал Пушкин в своих замечаниях о русском театре. И сам именно так и делал.

№ 1. Апрель 1818 года. Пушкин, появившись в партере, кричит: «Теперь самое безопасное время – по Неве лед идет!» и получает в ответ гром аплодисментов из партера и райка (галерки), где скапливались либеральные силы. Пушкинское послание городу и миру означало, что переправить вас в эти дни через Неву и заключить в Петропавловскую крепость за свободомыслие будет крайне сложно из-за ледохода: первый стационарный мост через Неву – Благовещенский – будет открыт только в 1850 году[51]. Следовательно, гайки ослаблены, и можно 2–3 дня как следует гореть свободой.

Смысл перформанса был неочевиден, но все все прекрасно понимали.

№ 2. Декабрь 1818 года. Пушкин, подойдя в антракте к креслам, встал прямо перед сидевшим коллежским советником Перевощиковым (скорее всего, намеренно – для хорошего скандала), демонстративно загораживая ему сцену. Происходит перепалка, и Александр (Пушкин на четыре ранга ниже Перевощикова в табели о рангах), обидевшись на строгое замечание коллежского советника, грубит в ответ. От полиции в Коллегию иностранных дел незамедлительно поступает бумага на коллежского секретаря Пушкина со строгим замечанием. На последовавшие упреки родителей в дерзком поведении поэт по-байроновски отвечает:

– Без шума никто не выходил из толпы!

Альбер Гийом Опера

И, выходя из толпы, пишет знаменитое послание «К Чаадаеву», в котором Россия так воспряла ото сна, что от самовластья остались одни обломки, на которых благодарным потомкам надлежало написать имена дерзкого Александра Сергеевича и аккуратно одетого Петра Яковлевича.

№ 3. Апрель – сентябрь 1819 года. Перед своим 20-летием Пушкин в очередной раз заболел горячкой – промок на крыльце дома, где жила девица легкого поведения, которая не пустила его ночью в свой дом, чтобы не заразить. Удивительна поэтическая история болезни. Ночь приключений у Александра и всей русской культуры!

По настоянию врача Пушкин бреется наголо и выезжает в Михайловское, где, как он полагает, волосы должны отрастать быстрее (там южнее, воздух чище, запахи слаще). Но появляются с должной быстротой только новые рифмы, и, возвратившись в столицу со свеженаписанной «Деревней» и «Вечерним пиром», поэт вынужден носить парик, имитировавший его непревзойденную шевелюру. И тут Александр придумал парику художественно – театральное применение.

Герман Шарль Бал-маскарад

Высунувшись вечером из окна квартиры Всеволожских на Театральной площади, он машет париком, как флагом, шокируя прохожих и проезжавших в экипажах. А в Большом театре, это в двух шагах от квартиры Всеволожских, во время разговора в ложе актрис Колосовых с восторженными барышнями, которые наперебой спрашивали его о творческих планах, Пушкин, жалуясь на жару, неторопливо снимает парик и начинает обмахиваться им, как веером, отчего дамы истошно кричат и падают в обморок.

At the Opera Ulisse Caputo (Italian, 1872–1948)

– У нас тут в ложе свои представления, – улыбался Пушкин, обнажая белые зубы.

№ 4. Октябрь 1819 года. В одну прохладную осень в качестве компенсации за опоздание на китайский балет Дидло «Тензи и Хао» Пушкин, едва вбежав в партер, рассказывает (не обращая особого внимания на то, что на сцене уже вовсю танцуют):

– В Царском Селе медвежонок сорвался с цепи и помчался по саду, где мог встретиться с глазу на глаз с Александром I.

Аудитория затаила дыхание, балерины застыли в высоком прыжке. Ну? Ну?.. Резюме последовало после правильно выдержанной театральной паузы:

– Нашелся один добрый человек, да и тот медведь!

Приход Пушкина в партер – это уже событие. Он сам – театр.

№ 5. Декабрь 1819 года. Майор Денисевич сидит в театре рядом с Пушкиным. Пушкин намеренно громко зевает, вертится, разговаривает со зрителями других рядов, шикает на актеров, показывая всем-всем-всем, что представление ему вовсе не нравится. Это серьезное испытание – сидеть рядом с Пушкиным в театре, вне зависимости от того, нравится ему представление или не нравится. Денисевич по-отечески, но максимально строго делает внушение, и Пушкин, который как раз очень не любил строгие отеческие внушения, вызывает майора на дуэль. На следующий день поэт приезжает на квартиру обидчика на Галерной улице с двумя секундантами, демонстрируя серьезность намерений. Неизвестно, чем дело закончилось бы, если бы Денисевича не уговорил извиниться перед Пушкиным Иван Лажечников, будущий автор «Ледяного дома», который временно жил с Денисевичем в одном не ледяном, а каменном доме и знал обоих оппонентов.

Спасибо, Иван Иванович!

№ 6. Апрель 1820 года. Чувствуя драйв, кураж и нерастраченные силы, Александр Сергеевич совершает первое одиночное пикетирование в России. Наш будущий национальный гений ходит между первыми рядами кресел с портретом парижского рабочего Пьера Лувеля, который полтора месяца назад убил наследного герцога Беррийского из Бурбонов на выходе из парижского театра.

Рабочий дал герцогу досмотреть оперу, получить эстетическое наслаждение и только потом уже заколол его шилом – что нашлось в мастерской на выходе, то и взял, тем и заколол.

И мало того, что Пушкин, прохаживаясь с портретом этого террориста вдоль кресел (сделать литографию любого портрета было совсем не просто – это мы сегодня можем распечатать за полминуты любую картинку из интернета, а тогда…), еще и написал от руки на портрете: «Урок царям»…

Можно только догадываться, что было бы нашему национальному гению за пикетирование с портретом Лувеля в иные времена. Этот эпизод вкупе с эпиграммой на Александра Стурдзу переполнил чашу терпения бдительных граждан, следивших за общественным порядком.

А теперь от перфомансов в партере Большого театра перейдем к знаковым художественным переодеваниям и эффектным театральным жестам Александра Сергеевича.

Театральное переодевание № 1

Мы уже говорили, что в конце 1817 года Пушкин заболел, истощив запас энергии. Необходимо было договориться со своим организмом и перезагрузиться, что Александр и сделал, закрывшись в своей тихой (окно во двор) комнатке у Калинкина моста. Он читал, лежа в постели, только что вышедшие 8 томов Истории государства Российского Николая Михайловича Карамзина, а в перерывах между томами брался за Руслана с Людмилой (Руслану и Людмиле нравилось, когда за них брался Пушкин).

Тут-то к больному и прорвалась Елизавета Шот-Шедель в костюме гусара. Елизавета шла по стопам Надежды Алексеевны Дуровой (Черновой), с которой Пушкин будет активно сотрудничать как редактор журнала «Современник»: сначала в августе 1835 года поэт напишет ей письмо с заманчивым предложением издать записки о 1812 годе («цену назначьте сами!»), а затем, познакомившись летом 1836 года с ней лично, повезет ее обедать на Каменный остров.

Театральное переодевание № 2

О следующем переодевании в жизни Пушкина мы говорили: Александр вместе с одноклассником Антоном Дельвигом, переодевшись простолюдинами, завалились в народный трактир, находившийся в непосредственной близости от Императорской публичной библиотеки[52].

Ножи и ложки в трактире крепились к столу железными цепями. Вилок не было – когда посетители начнут драться, лучше, чтоб без вилок: может, глаза сберегут. С утра делался концентрат щей, в который, по мере поедания, подливалась горячая вода, так что суп в трактире подавался круглосуточно. И было весело.

Сегодня Толмазов переулок, где двое друзей умело смешались с местным контингентом извозчиков, торговцев, слуг и посыльных, носит имя Крылова. Иван Андреевич работал в Публичной библиотеке, так что друзья могли время от времени выскакивать из душного трактира на улицу, чтобы помахать великому баснописцу, который имел обыкновение сидеть у открытого окна библиотеки.

Театральное переодевание № 3

Во время пребывания в Кишиневе Пушкин серьезно скучал по театру. И решил сам давать представления в интерактивном режиме. Надев на себя все турецкое, он неторопливо гуляет в городском саду, и все узнают у него, где в округе варят лучший турецкий кофе. В другой раз он, нарядившись молдаванином, сидит на скамейке в саду, и к нему обращаются исключительно по-молдавски. А когда Александр переоделся евреем и пошел по центральному бульвару, то устал отвечать, где тут ближайшая синагога. По выходным, когда Пушкин набрасывал шинель по-генеральски – одна пола на плече, другая тянется по земле, – ему отдавали честь, принимая за только что приехавшего незнакомого генерала…

Странно, что в Лицее Пушкин не выходил на сцену. Наблюдал, впитывал. И уже потом показал, на что способна сила его перевоплощения!

Театральное переодевание № 4

Ну а узнав в Михайловском о смерти императора в Таганроге, заядлый театрал Пушкин переоденется в крепостного, возьмет документ на имя слуги Осиповой, Алексея Хохлова, и вместе с садовником поедет скорее в Петербург, но еще до Пскова повернет обратно из-за перебежавшего дорогу самоотверженного зайца, спасшего целый пласт русской культуры.

Практика театрального жеста

Теперь несколько слов о практике театрального жеста. Известно: как вы всплеснете руками на сцене, повернете голову или схватитесь за нее, так лодка спектакля и поплывет… Итак, жесты Пушкина!

№ 1. Отблеск золотых монет

О том, как Пушкин решил в Петербурге подразнить отца, мы уже говорили, но еще раз представим себе, как, гуляя по набережной Невы в общей с отцом компании, Пушкин вскакивает на парапет и широким театральным жестом выбрасывает в реку несколько золотых монет, наблюдая, как Сергей Львович скрежещет от возмущения зубами.

№ 2. Нет, я не Гамлет, я другой (но тоже с черепом, с остзейским)

В один из ветреных и прохладных октябрьских дней (мы забегаем по времени вперед) Пушкин, добравшись с потрясающими приключениями в столицу из умиротворяющего Михайловского, проводит в доме Дельвигов на Загородном проспекте литературно-театральную презентацию черепа предка остзейских баронов:

Прими сей череп, Дельвиг, он

Принадлежит тебе по праву.

Тебе поведаю, барон,

Его готическую славу…

Ни у кого из присутствующих не возникло и тени сомнений в том, что именно этот череп принадлежал достопочтенному предку Дельвигов, ведь Александр читал свою стихотворную презентацию с выражением. Никто даже не заметил, что поэт в середине презентации плавно перешел на прозу, а потом, в финале, вновь элегантно вернулся к рифме. После убедительного поэтического слова хорошо зарифмованный череп наполнился вином и торжественно пустился по кругу.

…Изделье гроба преврати

В увеселительную чашу,

Вином кипящим освяти

Да запивай уху да кашу…

Уникальная театральная презентация древнего головного каркаса с готической славой происходила на именинах Андрея Ивановича Дельвига – двоюродного брата пушкинского друга Антона.

№ 3. Театральная дуэль («быль небылицею приправлю»)

Дуэли бывают разные. Жестокие, беспощадные, нелепые, формальные. Но бывают и театральные: мы как бы стоим в партере и смотрим на сцену…

Вспомним еще раз историю дуэли с Кюхельбекером из-за эпиграммы Пушкина, когда первый прострелил случайно своему секунданту Дельвигу фуражку. После этого Пушкин, отбросив со смехом свой пистолет, побежал с ним обниматься, приговаривая финальную реплику:

– Послушай, товарищ, без лести ты стоишь дружбы, без эпиграммы – пороху не стоишь!

Театра во всем этом ощутимо больше, чем реальной жизни.

И последнее из наших театральных номеров – художественное чтение в полутемной палатке, и мы опять забегаем вперед: это лето 1829 года.

Историческая справка:

Использование черепа в качестве чаши – традиция древняя.

Святослав, сын Игоря и Ольги, возвращаясь в Киев после ловкого подписания мира с Византией тысячу с лишним лет назад, был убит на днепровских порогах печенежским ханом по имени Куря, который захотел, чтобы его будущий сын обладал такой же силой и образованием, как и русский князь. Убив Святослава, жестокий Куря выпил со своей женой, будущей матерью будущего сына, вина из княжеского черепа, и вопрос передачи силы и среднего образования потомству был эффективно решен.

№ 4. Походное художественное чтение: Пушкин и Схакеспеаре

Во время путешествия в Арзрум Пушкин в зоне боевых действий с турецкой армией (в районе Соганлугского хребта) проживал в палатках генерал-майора Николая Раевского-младшего и публициста Михаила Юзефовича, отказавшись от предложения главнокомандующего Паскевича ночевать в палатках генерального штаба (хоть там и завтрак ощутимо лучше).

Зато у Юзефовича Пушкину было удобнее заниматься публичным чтением Шекспира – он проводил теплыми турецкими вечерами мастер-класс по переводу великого английского драматурга, превратив палатку в импровизированный концертный зал. Читал Пушкин с выражением, но несколько странно, как показалось слушателям, которые английского толком не знали. Просто чувствовали, что чтец предпочитает какой-то интересный диалект этого языка. Что-то дерзкое, южно-валлийское. Никто лишних вопросов не задавал, ведь Пушкин в военном лагере постоянно носил черный сюртук с блестящим цилиндром – и солдаты принимали его за полкового священника.

Впрочем, для окончательного уточнения географии диалекта в палатку был приглашен граф Захар Григорьевич Чернышев. Заходит он в палатку Юзефовича в качестве эксперта, внимательно слушает художественное чтение Шекспира в исполнении Александра Пушкина и вдруг начинает хохотать – во всю мощь бывшего кавалергарда. И ведь вовсе не комедию читал Пушкин…

Что же так развеселило Захара и почему он уточнил у Пушкина, на каком языке он все-таки читает?

– На английском, – отвечал, расхохотавшись в ответ, Пушкин, – только читаю я его, как латынь, проговаривая все буквы!

Знаменитый монолог Гамлета в изложении латиниста выглядел бы так:

– То бе ор нот то бе – тхат из тхе куестион…

Попробуйте проговорить этот замечательный звуковой ряд вечером, при красивом закате, и вы почувствуете себя сидящим в палатке Михаила Юзефовича летом 1829 года.

Ну а фамилия автора монолога, сказавшего, что весь мир – театр, читалась бы в таком случае:

Схакеспеаре…

Историческая справка:

ТЕАТРАЛЬНАЯ ШКОЛА У ЛЬВИНОГО МОСТИКА

Петербургская театральная школа в пушкинскую эпоху находилась на Екатерининском канале около Львиного мостика, недалеко от дома Голлидея с театральным общежитием. Изначально школа размещалась аж на углу Невского и Садовой, по диагонали от Гостиного двора. Но потом, одумавшись, ей отвели более скромное и более театральное место. Кроме театрального общежития, которое находилось через дом от школы, на другой стороне канала, в двух шагах, был знаменитый «чердак» Александра Шаховского. И, собственно, сама Театральная площадь с Большим Каменным театром располагалась в тех же двух шагах, но на той же стороне канала, что и школа. Школу заканчивали все великие – Екатерина Семенова, Александра Колосова и братья Каратыгины, балерины Авдотья Истомина и Екатерина Телешова…

Влюбленные офицеры, поэты и театралы прохаживались вдоль Екатерининского канала, заглядывая в окна любимых артисток. Чем крепче любишь, тем чаще пройдешь мимо желанного окна. Михаил Исаковский в свое время достаточно точно описал эту картину (всегда у меня вызывал уважение этот парень, который, судя по логике текста, умел моргать не только глазами):

На закате ходит парень

Возле дома моего,

Поморгает мне глазами

И не скажет ничего…

Несомненно, около Львиного мостика моргал и Пушкин. Хождение мимо «своего» окна театральной школы было в распорядке дня молодого поэта, тем более что если идти по Екатерининскому каналу от Невского, то через 2 километра будут река Фонтанка и дом Клокачева, где Александр жил до южной ссылки: заблудиться невозможно. За полтора года до смерти Пушкина школа вместе с Дирекцией императорских театров обретает новую прописку – на Театральной улице, выстроенной Карлом Росси за Александринским театром. Сегодня это улица Зодчего Росси.

Шарль-Луи Дидло

…Там и Дидло венчался славой…

России, с легкой руки Петра Великого, посчастливилось стать местом проживания главного математика XVIII века (ну хорошо: главного в паре с Лагранжем) – Леонарда Эйлера, он проработал в Санкт-Петербурге в общей сложности 31 год. Но и первый хореограф мира также нашел себе пристанище в Санкт-Петербурге пушкинской эпохи. В сентябре 1801 года знаменитый балетмейстер уже был в городе на Неве – по приглашению коллекционера, мецената и директора императорских театров Петербурга Николая Юсупова.

После смерти своего учителя, родоначальника современного балета Жан-Жоржа Новерра[53] в 1810 году Карл-Людовик (или давайте лучше Шарль-Луи) Дидло был уже вне конкуренции. Это был Шекспир-Моцарт-Пеле балета. Ему подражали, а он умудрялся оставаться неподражаемым. Если быть великим (по Стефану Цвейгу) – значит дать направление, то Дидло и был великим.

Полеты наяву

…И вдруг прыжок, и вдруг летит… Летит…

Именно Дидло ввел в балеты «полеты наяву». Приподнял балетную труппу над плоскостью сцены (для чего понадобились основательные знания в инженерных областях).

И воздушным сценам Петербургского театра стала подражать вся Европа. Вы приходите в театр, ничего не подозревая, занимаете свое место в креслах, как почетный гражданин столицы. И вдруг из глубины сцены, от 12-й кулисы, на вас летит, пусть и в сцене ада (вы, в принципе, готовы к чему-то адскому), но реально летит с изрядной скоростью на высоте пяти метров демон с зажженным факелом (к слову о бесконечных пожарах в Большом Каменном театре)! Приближается, рьяно потрясая факелом, не снижая скорость. И вы забываете, что вы в театре, где все вроде как понарошку. Вы вскакиваете со своего места, пытаетесь убежать и успокаиваетесь, только когда летящий огненный демон (неслучайно именно в эти годы родился Лермонтов) резко останавливается над рампой… Пережив воздушную атаку демона, который обязательно вам приснится ночью, вы уже абсолютно спокойно смотрите на пролетающие над сценой стаи амуров и сильфов (духов воздуха).

Через 90 лет точно так же первые зрители синематографа будут вскакивать со своих мест, когда на них с экрана помчится поезд братьев Люмьер. Так что XIX век начался полетами петербургской балетной труппы, а завершился приближающимся французским поездом на киноэкране.

Положа руку на сердце, надо признать, что впервые Дидло применил полет в постановке своего балета «Зефир и Флора» все-таки в Лондоне в 1796 году (России было не до полетов – на освободившемся после смерти Екатерины Великой троне устраивался Павел I). Но через 12 лет в петербургском Эрмитажном театре в том же балете амуры летали уже с движущимися крыльями, а такого в Туманном Альбионе точно не было.

Что за призраки прелестны,

Легки, светлы существа,

Сонм эфирный, сонм небесный,

Тени, лица божества

В неописанном восторге

Мой лелеют, нежат дух?..

Так писал присутствовавший на той исторической (с движущимися крыльями амуров) петербургской премьере в Эрмитажном театре пораженный амурами Гавриил Романович Державин.

Именно в Санкт-Петербурге полет в балете стал не просто нормой, а обязательным элементом представления. Без этого услаждать почтенную публику со сцены уже было нельзя: зритель пошел, а точнее – повалил на полеты.

Универсал и фанатик

Балетмейстер должен знать все и быть одновременно драматургом, композитором, режиссером, художником и механиком. И Дидло действительно обладал поистине энциклопедическими знаниями: от живописи до механики. Дадим ему слово:

«Чтобы, быть хорошим балетмейстером, надо употребить большую часть своего времени на чтение исторических книг… иметь познания о нравах и обычаях разных народов и изучить их национальные наклонности и костюмы… иметь дар поэтический, чтобы излагать приятно свои мысли в программах… знать живопись и механику, чтоб уметь составлять в балетах разного рода живописные группы и удобнее объясняться с декоратором и машинистом… а музыка для балетмейстера самая необходимая вещь…»

Историческая справка:

Прыжки танцоров казались легче и длиннее за счет уклона сцены к партеру, а полеты осуществлялись с помощью системы невидимых тросов, пристегнутых к костюму.

I

Из воспоминаний Петра Каратыгина[54]:

«Я уж был повешен на крючок, меня подняли от полу аршина на три, как вдруг что-то наверху запищало, и… Стоп машина! Она испортилась… Машинист Тибо полез на колосники – так называется верхний отдел сцены —… и кричал наверху, Дидло бесновался внизу, а я между ними висел, как баран, или как несчастная жертва, обреченная на заклание!»

В следующем столетии у балерин в Большом театре будет специальная форма допуска к полетам, как и у космонавтов.

II

Полет стал роковым для Марии Даниловой в 1809 году в балете Дидло на музыку Катерино Кавоса «Амур и Психея» в Эрмитажном театре. Данилова уже была в воздухе, когда почувствовала слишком резкий толчок троса – у нее пошла кровь из горла, открылась чахотка. Император Александр I лично прислал ей в тот же день врачей, тем не менее через несколько месяцев 17-летняя прима умерла… В ее честь назван кратер «Данилова» на Венере.

А вот как описывает Дидло его ученик Петр Каратыгин:

«Он постоянно был в каком-то неестественном движении, точно в его жилах была ртуть вместо крови. Голова его беспрестанно была занята сочинением какого-нибудь па или сюжетом нового балета, и потому подвижное его лицо ежеминутно изменялось, а всю его фигуру то и дело подергивало; ноги держал он необыкновенно выворотно и имел забавную привычку одну из них каждую минуту то поднимать, то отбрасывать в сторону…»

Человек-балет. Вся жизнь в движении – мысли и тела. Ни дня без новых прыжков, поддержек и мизансцен. Ни шага без нового положения ноги. Дидло устанавливает классический балетный костюм: именно он изобрел трико (парижский чулочный мастер Трико, выполняя заказ Шарля-Луи Дидло, сделал цельную одежду телесного цвета; с тех пор ее и зовут по фамилии этого чулочника), ввел в балет газовую тунику и исторические костюмы.

Но вся эта новизна требовала и нового, выразительного исполнения. Мало того, что балерины должны были подражать хорошей картине или античной статуе, они теперь состязались в выразительности с первыми трагическими артистками. Танец без слов должен был заставлять публику плакать и смеяться – такую цель ставит Дидло перед исполнителями.

Палочная дисциплина Дидло

Впрочем, мало поставить цель. Новой выразительности надо было научить, чем Шарль-Луи и занимался – ежедневно, с 11 утра. И он не был мягким, добродушным и манерным учителем танцев. На уроках Дидло творился, с точки зрения эпохи политкорректности, жесточайший беспредел.

Его трости боялись больше ядовитых змей или бешеных псов. Он бил ею нерадивых балерин резко, с размаху – увернуться было невозможно. И потом, увернуться – значит быть уволенным. Балеринам требовалось много пудры, чтобы скрыть перед представлением многочисленные синяки на теле: закупки пудры и болеутоляющих мазей Управлением императорских театров резко увеличились во время пребывания маэстро в Петербурге. Кроме трости, великий балетмейстер практиковал стандартные пинки и пощечины, но это были уже проявления снисхождения или усталости в сравнении с хлесткими ударами трости.

Часто работники театра могли после спектаклей наблюдать сцены точечного педагогического возмездия: за кулисами раздается страшный шум и грохот – знаменитый балетмейстер, размахивая тростью и сметая все на своем пути, гоняется за плохим питомцем Мельпомены – неудачно станцевавшей балериной. Питомцы Мельпомены должны были иметь хорошую беговую подготовку, если не хотели обрести инвалидность. Они убегали со сцены и прятались от любимого учителя в специальных потайных местах. Там можно было отлежаться, переждать гнев учителя и остаться в живых. Ну а взбешенного Дидло обливали водой.

Так закалялся русский балет. Все это было неотъемлемой частью искусства.

Сегодня учителя музыки старой закалки по-прежнему бьют учеников линейкой по рукам (линейка – не трость, но тоже неприятно). А в балете еще помнят великого Дидло! Педагог в наши дни вешает балерине на вытянутую в сторону ногу сетку с яйцами (это предстоящий ланч коллектива) и предлагает застыть в этом положении на неопределенный срок… Только вот трость вышла нынче из моды: балетный педагог просто бьет ученицу рукой и царапает ей спину ногтями, а в случае наивысшего педагогического вдохновения бросается стульями. Если учитель ничего подобного не делает – не бьет, не царапает и не бросает в вас стулья – значит, вы лишены способностей и на вас поставили крест.

Уход со сцены

В год возвращения Пушкина из ссылки пожилой балетмейстер Шарль-Луи Дидло получает почетную отставку и, за подписью Николая I, пожизненный пенсион в 40 000 рублей в год. Это были огромные деньги, на которые могли рассчитывать только высшие должностные лица в табели о рангах. Именно на такую пенсию доживал свои дни в Ницце и Баден-Бадене одноклассник Пушкина, бывший канцлер Александр Горчаков. На наши деньги это примерно 4 млн нынешних рублей в месяц. Средняя современная (на момент написания книги) российская пенсия ровно в 200 раз меньше.

Портрет с краткой художественной биографией:

В апреле 1802 года 34-летний Карл-Людовик Дидло, ангажированный Николаем Юсуповым в Петербург, дебютирует балетом «Аполлон и Дафна» и работает в России до 1811 года. Из-за болезни запрашивает расторжение контракта и, получив щедрую компенсацию, уезжает за границу. При заключении с Дидло нового петербургского контракта в 1815 году отмечалось, что со времени его отъезда балет пришел в упадок: ни высоких захватывающих полетов, ни сурового образования в школе балетной труппы… Вернувшись в Россию, Дидло останется здесь до самой смерти и поставит в общей сложности более 40 балетов.

Во время триумфального прощального бенефиса Шарля-Луи Дидло сцена была завалена венками, и огромная толпа учеников маэстро (тех, кто еще не так давно ходил в синяках и ссадинах после ударов его безжалостной трости), в глубоком волнении, прощалась с суровым, беспощадным учителем, покрывая поцелуями его руки…

Вы догадались почему?

Пушкин и Дидло

Дидло просто накинулся на первые пушкинские поэмы – настолько они были хореографичны и театральны – и легко написал по ним балетные либретто. С другой стороны, и Пушкин писал поэму, находясь под впечатлением балетов Дидло, его волшебных полетов, его восхитительных живописных декораций.

…Разостлан роскошью ковер;

На нем усталый хан ложится;

Прозрачный пар над ним клубится;

Потупя неги полный взор,

Прелестные, полунагие,

В заботе нежной и немой,

Вкруг хана девы молодые

Теснятся резвою толпой.

На страницах поэмы все танцует. По сути, происходит точное описание красивой балетной сцены. Так что никакого дополнительного либретто и не надо делать. Движения, декорации, антураж – налицо.

И в 1820-х годах на русской сцене появились «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора» и «Кавказский пленник». Про первый балет написал несколько строк другой Александр Сергеевич, Грибоедов, поскольку на сцене порхала его петербургская возлюбленная и любимая ученица Дидло Екатерина Телешова:

…И вдруг как ветр ее полет!

Звездой рассыплется мгновенно,

Блеснет, исчезнет, воздух вьет

Стопою, свыше окриленной…

А во втором балете отличалась «черкешенка Истомина» – так называл ее в южных письмах Александр Сергеевич Пушкин. И, как известно, лучше Пушкина балет никто еще не описал:

…Блистательна полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена,

Стоит Истомина; она,

Одной ногой касаясь пола,

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьет, то разовьет

И быстрой ножкой ножку бьет…

Кстати, прыжок, при котором танцор не больно, а в свое удовольствие и на радость зрителей ударяет несколько раз ногою об ногу, называется «антраша». Об этой балетной технике мы также находим строки в энциклопедии русской жизни:

…Где каждый, вольностью дыша,

Готов охлопать entrecbat…

Дидло и Пушкин… Уже упомянутый Михаил Афанасьевич Булгаков писал: «Раз один – то, значит, тут же и другой! Помянут меня – сейчас же помянут и тебя!»

Дидло стал выдающимся реформатором балета. Пушкин – русского языка.

Умерли они в один год.

Шарль-Луи Дидло и Сергей Курехин

В балете «Амур и Психея» Венера у Дидло появлялась на воздушной колеснице, окруженная 50 живыми голубями (интересно, что голуби во многих воспоминаниях об этом представлении трансформировались в лебедей). Приучить голубей к порядку – дело непростое, но птицы слушались, не роптали и аккуратно работали на сверхзадачу. Знали даже голуби, что у Шарля-Луи Дидло всегда при себе крепкая трость, бьющая без промаха.

Через 170 лет, после живых голубей Дидло, живую корову и не менее живых гусей выведет на сцену во время своих блестящих перфомансов неповторимый Сергей Курехин.

Пьетро Гонзаго

Если первый балетмейстер (в современном понимании этого слова) – это Шарль-Луи Дидло, то первый театральный художник (в том же понимании, по мнению некоторых экспертов) – это Пьетро Гонзаго. Гонзаго был приглашен в Россию на 14 лет раньше Дидло, в 1787 году, но тем же Николаем Юсуповым, родным дядей Авдотьи Голицыной.

Эскиз декорации. Дворцовый интерьер в стиле барокко. 1792 г.

Славу и широкую известность за 8 лет до этого художнику принес занавес, созданный им для миланского театра «Ла Скала», на котором был изображен, собственно, сам театр – но только снаружи. В свой последний итальянский период, начиная с 1789 года, когда во Франции брали Бастилию, и до 1792 года, когда взяли дворец Тюильри, стахановец Гонзаго оформил 63 спектакля, из расчета на 2 спектакля в месяц Завидная художественная производительность!

В «Ла Скала» занавес, исполненный Гонзаго, и увидел Юсупов. Но еще раньше, для создания декораций в Эрмитажном театре, художника пригласил в Россию его соотечественник, архитектор Джакомо Кваренги, по проекту которого и был построен этот самый Эрмитажный театр (и где через 20 лет будут летать амуры с двигающимися крыльями).

В России Пьетро провел около 40 лет. Он писал театральные декорации – и у него учились, как надо это делать. Издавал теоретические опусы, создавал росписи и видовые пейзажи в парке Павловска. Как архитектор – создал проект театра в особняке Юсупова в Архангельском: его так и называли – «театр Гонзаго». Он был выдающимся мастером перспективы, причем как фантастической – создал уникальные образцы иллюзорной сценической живописи, так и реальной – повседневного городского пейзажа с современной архитектурой.

Екатерина Вторая, восхищаясь работами Гонзаго, приглашала гостей и в течение нескольких часов показывала им декорации итальянца. Получался уникальный спектакль – не нужны были ни актеры, ни музыка. Можно было получать эстетическое наслаждение просто от неторопливой смены восхитительных декораций Пьетро Гонзаго.

Во многом благодаря его декорациям и возникла эпидемия театра в пушкинскую эпоху. Умер Гонзаго во время другой эпидемии – первого всплеска холеры в городе на Неве в конце июля 1831 года. В тот день Пушкин, наслаждав– оформление сцены шийся медовыми неделями в Царском Селе, навещал своих родителей в Павловске.

Катерино Кавос

То, что для русского балета сотворил Шарль-Луи Дидло, а для русской сценической живописи нарисовал Пьетро Гонзаго, для русской театральной музыки сделал Катерино Кавос. В Россию венецианский композитор приехал при Павле I, по приглашению все того же вездесущего Николая Юсупова. С 1806 года на него было возложено управление всей русской оперы, а также сочинение музыки для трех трупп – русской, французской и итальянской: пишите, Кавос, пишите!

В содружестве с Дидло ставятся многие знаменитые русские балеты, в том числе и по «Кавказскому пленнику» Пушкина. Катерино был поистине многозадачным – редактировал европейские оперы для русской сцены и мастерски дирижировал постановками, выявлял и курировал молодые таланты (в том числе помогая бедным музыкантам деньгами), преподавал в Императорском театральном училище, в Смольном институте и в Петербургском Благородном пансионе[55].

Отдельно отметим, что Кавос первым в России стал употреблять в оркестровке тромбоны, отчего оркестр зазвучал совсем по-другому. Как бы Петр Ильич выразил силу и мощь народного духа в увертюре «1812 год», где по партитуре целых 3 тромбона и только валторн на одну больше?..

Его ценили: в 1832 году годовой оклад Кавоса составлял 21 000 рублей, то есть более 2 млн нынешних рублей в месяц.

Кроме музыки к балетам, водевилям и интермедиям, Кавос написал музыку к более чем 30 русским операм. Лучшей же своей оперой он считал «Ивана Сусанина» (на текст Александра Шаховского, причем диалоги занимали в опере такое же время, что и музыка), поставленного в 1815 году: то была предтеча оперы Михаила Глинки (Катерино будет потом всячески способствовать постановке оперы Глинки). При этом Сусанин в опере 1815 года оставался жить – зачем портить настроение зрителю, убивая главного героя? В задачу Сусанина входило блуждать с поляками по лесу, пока не подойдет отряд специального назначения. В начале января 1834 года в Александрийском театре в конце оперы Кавоса «Иван Сусанин» впервые в Санкт-Петербурге был исполнен новый гимн России «Боже, Царя храни».

Пушкинские слова в «Евгении Онегине», которые под гитару пищит Дуня, – «Приди в чертог ко мне златой» — взяты из популярной оперы австрийского композитора Фердинанда Кауэро «Дева Дуная», в русском переложении – «Днепровская русалка», которую Катерино Кавос переработал параллельно со Степаном Давыдовым.

Как и Дидло, и Гонзаго, Кавос умер в России – в Санкт-Петербурге, что удивительно и символично. Благодаря этой восхитительной тройке и формировался русский театр – неотъемлемая составляющая золотого века русской культуры.

Отдельно надо сказать о выдающемся вкладе Катерино Кавоса в культурный генофонд России и Британии. Сын Катерино Кавоса, Альберт Катеринович, был выдающимся архитектором театров, он построил Мариинский театр в Петербурге, а также реконструировал Большой театр в Москве и Большой Каменный театр в Санкт-Петербурге перед премьерой оперы Глинки «Жизнь за царя» в ноябре 1836 года.

Катерино был дедушкой жены Николая Бенуа, Камиллы Кавос. В семье архитектора Николая Бенуа и Камиллы Кавос на свет появились, среди других детей, Леонтий[56].

На имена великолепных правнуков Катерино Кавоса так же, как на огонь в камине, можно смотреть вечно:

Александр Бенуа, Леонтий Бенуа, Зинаида Серебрякова, Питер Устинов.

Спасибо, Катерино! За тромбоны – отдельная благодарность.

Павел Катенин

… там наш Катенин воскресил Корнеля тений величавый…

…Он опоздал родиться – и своим характером и образом мыслей весь принадлежит XVIII столетию… [из письма Пушкина Вяземскому)

Павел Александрович Катенин – самый главный транслятор (переводчик, adanmop) французских пьес, и прежде всего Пьера Корнеля, для русской сцены. Он был прекрасно образованным офицером – владел французским, немецким, итальянским и латинским языками, понимал по-английски и по-гречески, а знанием истории, исторических фактов поражал любых собеседников. В том числе и Пушкина, напоминая в плане образованности будущего кишиневского собеседника поэта, Владимира Раевского.

Пьесу «Студент» Катенин написал совместно с автором «Горя от ума», а в их тройку водевильного и журнального прорыва входил еще и одноклассник Пушкина, Вильгельм Кюхельбекер.

Как и Вильгельм, Павел Александрович был участником декабристского движения, но только на самой ранней его стадии. К моменту отправления Пушкина в Кишинев Катенин вышел в отставку в чине полковника (позже он дослужится и до генерал-майора). И на его будущую трехлетнюю ссылку (только не в Сибирь, а в свою костромскую деревню – не так холодно, но тоже неприятно: человек в отсутствие интернета оказывался оторванным от быстрых столичных процессов – его просто могли забыть, потом долго придется напоминать о себе…) повлияла не политическая деятельность, а театральные интриги: в сентябре 1822 года Катенин (возможно, выступая в защиту своего ученика Василия Каратыгина, который весной отсидел несколько суток в Петропавловской крепости?) оскорбил повелительницу сцены, Екатерину Семеновну Семенову шиканьем и негативным возгласом в адрес актрисы, которую она, Семенова, протежировала. Это было слишком дерзко, так как Семенову опекал Михаил Милорадович[57].Милорадович вызывает Катенина на ковер и запрещает ему посещать спектакли с участием Семеновой (нечего шикать без разбора), рапортуя царю таким образом, что Александр I приказывает немедленно выслать Катенина из столиц.

В Петербург Пушкин и Катенин вернулись практически одновременно в 1827 году (Катенину повезло гораздо больше, чем Владимиру Раевскому), так что тем летом[58] Павел Александрович успеет помирить повзрослевшего Пушкина с повзрослевшей актрисой Александрой Колосовой. О ссоре поэта и актрисы («размалеванные брови и огромная нога») я еще обязательно расскажу.

«Круглолицый, полнощекий и румяный, как херувим на вербе, этот мальчик вечно кипел, как кофейник на конфорке» (Ф.Ф. Вигель)

А впервые Пушкин пришел к Катенину летом 1818 года на Миллионную, 33 – это угол с Зимней Канавкой, там был расквартирован 1-й батальон Преображенского полка. По легенде, Пушкин передал Катенину трость (возможно, Александр одолжил ее у Дидло: у балетмейстера всегда была лишняя) со словами: «Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи». Пушкин (Александр был на 7 лет моложе Катенина, ровесника Петра Вяземского) часто будет потом бывать в Преображенском полку у воскресителя Корнеля – запросто, без доклада. Именно Катенин приведет Пушкина в начале декабря того же года на «чердак» Шаховского – в самый престижный театральный салон столицы недалеко от Львиного мостика. И Пушкин станет частым гостем «чердака», там он и познакомится с Колосовой.

Таким образом, Катенин выполнял в Петербурге ту же функцию, что и Сергей Соболевский в Москве, – функцию медиатора, посредника. Скорее всего, Павел был одним из двух секундантов, с которыми Пушкин приезжал в декабре 1819 года на Галерную улицу, где жил майор Денисевич. А в 1827 году, после прощального вечера (Катенина в очередной раз провожали в деревню), Пушкин не поленился пешком проводить его до Невской заставы: не наговорились.

Через год, в мае 1828 года, Пушкин будет уже наоборот – через Каратыгину-Колосову – извиняться перед Катениным за молчание по поводу катенинского письма со стихотворением. Поэт Александр попросит актрису Александру передать Павлу Катенину:

«Прозой на такое стихотворение отвечать нельзя, а стихи летом не даются».

Через полгода Пушкин все-таки ответит, слегка еще и намекая на пристрастие Павла Катенина к вину:

Напрасно, пламенный поэт,

Свой чудный кубок мне подносишь

И выпить за здоровье просишь:

Не пью, любезный мой сосед!

Товарищ милый, но лукавый,

Твой кубок полон не вином,

Но упоительной отравой:

Он заманит меня потом

Тебе во след опять за славой…

Мнение Катенина высоко ценили оба Александра Сергеевича. Причем Пушкину совершенно не мешало общаться то, что Катенин, будучи «архаистом», отрицал литературное значение Карамзина и «арзамасцев».

Пушкин был всеядным.

Когда в июле 1832 года Катенин вернулся в столицу, Александр Сергеевич поспешил навестить его в первые же дни, чтобы услышать поздравления по случаю окончания великой поэмы:

«Спи спокойно… с Онегиным в изголовье… он передаст имя твое поздним векам».

За такие слова через 8 месяцев Пушкин подарит Катенину самый свежий экземпляр только что вышедшего полного издания романа «Евгений Онегин». И именно в беседах с Катениным (по его воспоминаниям) Пушкин признался, что выбросил из поэмы целую главу, в которой путешествующий Онегин посещал аракчеевские поселения.

Еще через год, в марте 1834 года, они встретились в гостинице – Катенин отправлялся служить на Кавказ: у него совсем не было денег. Пушкин обещал тогда зайти еще на следующий день, но не зашел, и больше они уже не встречались: Катенин вернется с Кавказа уже после смерти поэта.

Рукопись черновика А.С.Пушкина с рисунками к II главе романа, 1823–1824 гг.

Интересно, что когда Катенин приходил к Пушкину на его семейную квартиру, то всякий раз отмечал, что Пушкин какой-то другой. Напряженный, нервный. Когда же Пушкин приходил к Катенину, то Павел вновь узнавал прежнего Пушкина.

Катенин написал только одну оригинальную пьесу – «Андромаха», но зато ее хвалил Пушкин (печать качества). В самом удачном его переводе – в «Ариадне» Корнеля – еще в 1811 году, когда Пушкин поступил в Лицей, уже блистала Екатерина Семенова. Катенин пробовал свои силы и как театральный педагог, настаивая на приобщении актера к литературной и исторической культуре, и плоды его педагогики были прекрасны: его ученик, Василий Каратыгин, стал главным трагиком эпохи.

Последними словами Василия Львовича Пушкина (убежденного «арзамасца») – и в этот момент его великий племянник стоял у смертельного дядюшкиного одра, – были:

– Как скучны статьи Катенина!

Последняя же фраза самого Катенина перед смертью (он попал в ДТП – был сбит лошадьми) – совсем другая, удивительная:

– Ах, Славушка, хорошо умирать весною, в мае!

Александр Шаховской

…Тут вывел колкий Шаховской своих комедий неумный рой…

Одна из первых пьес, поставленных в Царскосельском лицее (во второй половине 1814 или в начале 1815 года) – это «Новый Стерн» Александра Шаховского. Лично Пушкин познакомится с князем Шаховским в 1818 году. И мы уже знаем, что представлял его Павел Катенин, а дело было около Львиного мостика на знаменитом княжеском «чердаке».

По поводу пушкинских посещений этого самого «чердака» дядюшка Василий Львович раздраженно пишет:

«Я восхищаюсь дарованиями моего племянника, но сердечно сожалею, что он посещает таких вандалов, как воспетый мною Шаховской. Немудрено с волками завыть волком».

И именно на чердаке вандала и волка Шаховского произойдет встреча, которая радикально повлияет на судьбу Пушкина: осенью 1819 года Александр знакомится и играет в карты с Федором Толстым-Американцем. В ходе игры Пушкин делает замечание, что Толстой передергивает[59]. Американец отвечает: я и сам это знаю, но не люблю, чтобы мне это замечали прилюдно.

Словесная перепалка перерастет вскоре в серьезный конфликт, едва не закончившийся дуэлью: в конце года Толстой в отместку (и именно в письме Александру Шаховскому!) распустит слух, что Пушкин высечен в секретной канцелярии Министерства внутренних дел. Пушкин на это ответит злобной эпиграммой…

Зная, что Толстой-Американец – самый жестокий бретер эпохи, Александр будет серьезно готовиться к поединку. То, что в Михайловском он постоянно гулял с тяжелой тростью, выполняя с ней, как с булавой, элементы художественной гимнастики, – один из этапов подготовки: чтобы рука не дрожала во время решающего выстрела. Но в Москве с помощью медиатора Сергея Соболевского оппоненты мирятся. Более того, они еще и сдружились (от ненависти до дружбы также недалеко). Именно Толстой-Американец официально представит Пушкина семье Гончаровых, и Пушкин получит разрешение бывать в доме будущей супруги. Федор Иванович будет на мальчишнике Пушкина. Возможно, он был и одним из шаферов на свадьбе.

Хотя, кто знает – может, на самом деле, знакомство с Гончаровыми – это хорошо завуалированный выстрел Толстого-Американца? Может, и прав дядюшка, что не стоило Александру так частить на «чердак» Шаховского? Не встретил бы Пушкин там Толстого-Американца – не женился бы на Наталье Николаевне…

Тем временем отношения Пушкина и Шаховского разладились из-за письма от Толстого, которое князь, судя по всему, предал огласке. В Кишиневе Пушкин рисует портрет князя с ослиными ушами и пишет, что вся его ссора с Толстым происходит от нескромности князя Шаховского.

Шаховской же, напротив, очень доволен дружбой с Пушкиным. Он пишет стихотворную пьесу «Финн» на сюжет «Руслана и Людмилы». Перелопачивает и «Бахчисарайский фонтан», назвав получившуюся пьесу «Керим-Гирей». Обе пьесы активно идут на сценах Петербурга и Москвы. Вряд ли Александр Сергеевич был в доле по авторским отчислениям. Но зато, когда он впервые увидел «Керим-Гирея» на московской сцене в январе в 1827 году, – там блистал Павел Мочалов – то получил огромное эстетическое удовольствие (а оно бывает дороже денег). По воспоминаниям дочери Мочалова, после одного из монологов Пушкин, не сдержавшись, вскочил со словами:

– Совсем заставили меня забыть, что я в театре!

Позже Шаховской напишет либретто для балета по мотивам стихотворения Пушкина «Черная шаль» и пьесу «Хризомания, или Страсть к деньгам», переделав для театральной постановки пушкинскую «Пиковую даму».

Вполне естественное примирение двух Александров состоялась в январе 1830 года на литературном обеде у графа, декабриста и заядлого картежника Владимира Мусина-Пушкина (с ним поэт ехал за полгода до этого по дороге во Владикавказ во время своей поездки в Арзрум): Пушкин попросил графа свести их. Александры обнялись и после некоторых «полуизвинений» Пушкин пригласил Шаховского работать в «Литературной газете» (Александр Сергеевич только что проводил Дельвигов в Москву и остался временно исполняющим обязанности главного редактора газеты).

Но еще до всех этих событий, в 1815 году, Шаховской устраивает грандиозный художественный скандал – была поставлена его стихотворная пьеса «Урок кокеткам, или Липецкие воды» – самая цитируемая комедия до появления «Горя от ума». Шаховской метил в определенных лиц и попал. Причем главное попадание было в присутствовавшего на премьере Василия Жуковского посредством карикатурного персонажа, поэта-баллад-ника Фиалкина. На Шаховского обрушился поток резких статей и эпиграмм друзей Жуковского (например, закрепилась кличка «Шутовской»)…

Как бы там ни было, Шаховской способствовал созданию общества «Арзамас»: собственно, «Арзамас» и появился через две недели после премьеры «Липецких вод» в доме Сергея Уварова.

В конце сентября 1818 года в Большом театре шла комедия в вольных стихах Александра Шаховского «Не любо – не слушай, а лгать не мешай», она произвела сильное впечатление на обоих Александров Сергеевичей.

Из некоторых фраз персонажей получатся потом бессмертные цитаты комедии старшего из двух Александров Сергеевичей. А фамилия одного внесценичного и часто упоминаемого персонажа этой пьесы Шаховского плавно перейдет в главную поэму младшего Александра Сергеевича.

Пушкину очень понравилось, как звали того, кто так и не появился на сцене у Шаховского в этой пьесе, являясь другом и родственником героини, – Онегин.

Алексей Яковлев

Сын костромского купца, работник петербургской галантерейной лавки так увлекся театром, что сочинил пьесу и был замечен. Дебютировав в 21 год в петербургском Императорском театре еще при Екатерине (в 1794 году) в пьесах Сумарокова, стал потом первым исполнителем на русской сцене персонажей Шекспира, Шиллера, Расина, Вольтера…

Пушкин, появившийся в Петербурге в июне 1817 года, мог видеть его на сцене всего четыре с половиной месяца (Яковлев покинет этот мир уже в начале ноября 1817 года). Поэт восхищался величественной осанкой дикого, но пламенного Яковлева, осуждая при этом неровности его игры.

Вот что пишет о нем Фаддей Булгарин:

…Яковлев был довольно высокого роста, но ниже Василия Каратыгина (следующего великого русского трагика)… В римской тоге, в греческом костюме или в латах он был в полном смысле загляденье. Но лучше всего в нем был звук голоса, громкий, звонкий… настоящий грудной голос, исходивший из сердца и проникавший в сердце…

Василий Каратыгин

Василий Каратыгин – крупнейший трагик русской сцены первой половины XIX века. Дебютировал в 1820 году в Большом Каменном театре Санкт-Петербурга в роли Фингала[60]. Собеседник Пушкина, Грибоедова, Рылеева, Кюхельбекера. Первый исполнитель роли Чацкого в январе 1831 года. Перевел и переделал более 25 пьес для русской сцены. Отсидел двое суток в Петропавловской крепости за то, что присел в присутствии директора императорских театров («Этот урок был нужен человеку, который набрался вольного духу от своего учителя Катенина!» – объяснял потом Милорадович). Окончательным образованием обязан[61] Павлу Катенину.

Осенью 1825 года Каратыгин исполняет роль Керима-Гирея в одноименной пьесе Шаховского по поэме Пушкина «Руслан и Людмила», а через 2 года уже лично дарит Пушкину «в знак истинного уважения» свою книгу, перевод французской комедии. Пушкин сохранил эту книгу в своей библиотеке.

В ноябре 1830 года (за 3 месяца до женитьбы поэта) в письме Катенину Василий Каратыгин пишет бессмертную фразу:

«Пушкин в Москве обворожен и очарован, короче, он – огончарован»[62]!

Ну а в июне 1832 года на сцене петербургского Большого Каменного театра была впервые представлена пьеса «Цыганы» по поэме Пушкина в переложении Василия Каратыгина. Сам автор переложения и сыграл, конечно же, Алеко.

По словам Грибоедова, порядочные люди собираются в русский театр для одного Каратыгина, и скудость репертуара их не так уж и волнует.

Легенда Василия Каратыгина № 1

Николай I, любивший все инспектировать, однажды зашел за кулисы театра, где, увидев Каратыгина, спросил его, сможет ли он, играющий кого угодно – и нищих, и властителей, – сыграть императора всея Руси?

Актер моментально скопировал позу Николая Павловича и голосом императора обратился к адъютанту, сопровождавшему царя:

– Голубчик, распорядись-ка послать этому актеришке ящик шампанского!

Николай I расхохотался, но про свое распоряжение не забыл. Наутро Василию Каратыгину было доставлено шампанское.

Легенда Василия Каратыгина № 2

В одном спектакле Каратыгина должен был, увы, застрелить на сцене его партнер – очень трагичный момент. Каратыгин готовился красиво упасть на подмостки.

В требуемый момент партнер выразительно нажал на спусковой крючок бутафорского пистолета, а выстрела не последовало. Снова нажимает на крючок – и снова тишина, будь она неладна! Вконец растерявшийся партнер пнул, скорее уже от досады, Каратыгина ногой.

– А-а-а! Сапог отравлен! – вскричал Каратыгин, блестяще изобразил судороги и красиво упал на подмостки, замерев под бурные аплодисменты зала.

Авдотья Истомина

Истомина, ровесница Пушкина, выпускается из Петербургского театрального училища на полгода раньше выпуска Пушкина из Лицея. Одна из самых известных русских балерин пушкинской эпохи (хотя участвовала и в постановках водевилей в ролях со словами), одна из самых талантливых учениц Шарля Дидло.

По оценкам современников: среднего роста, очень стройная брюнетка с морем огня в черных и полных страсти глазах, прикрытых длинными ресницами, особенно оттенявшими ее лицо. Имела большую силу в ногах, апломб на сцене и вместе с тем грацию, легкость и быстроту в движениях. Говорили, что в свою цветущую пору Истомина носила на себе отпечаток красоты именно русской.

В январе 1818 году, в Эрмитажном театре, исполняя роль Флоры в балете «Зефир и Флора», Авдотья Истомина стала первой русской балериной и третьей в мире, ставшей на пуанты[63]. Позу на пуантах Дидло придумал за 3 года до этого – для парижской постановки этого балета – и повторил в России. Ровно через 10 лет после премьеры в Эрмитажном театре в Большом Каменном театре будет осуществлена новая редакция этого балета на музыку Кавоса, но роль Флоры по-прежнему будет исполнять Истомина.

В январе 1823 года состоялась премьера «древнего национально-пантомимного» (какая характеристика – за душу берет!) балета Дидло в 4-х действиях «Кавказский пленник, или Тень невесты» по мотивам поэмы А.С. Пушкина, где Истомина исполняла партию Черкешенки. Узнав о премьере, Пушкин пишет брату:

«Пиши мне о Дидло, о Черкешенке Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому пленнику».

Истомина точно входит в десятку роковых женщин Александровского периода – из-за нее в ноябре 1817 года состоялась знаменитая четверная дуэль, на которой погиб ее любовник, штабс-ротмистр Василий Шереметев. Вторая дуэль-отголосок состоится через год под Тифлисом – там Александр Якубович прострелит руку (запястье или мизинец левой руки) Александру Грибоедову.

Пушкин задумывал, но так и не написал роман о жизни балерин Истоминой и Новицкой с названием «Две танцовщицы». Основу сюжета как раз и должен был составить поединок между поклонниками красавицы.

В последний раз Евдокия Истомина вышла на сцену за год до смерти Пушкина, 30 января 1836 года, в возрасте 37 лет в спектакле «Дивертисмент». Знаменитая некогда танцовщица, ныне располневшая, с больными ногами, исполнила лишь русскую пляску…

Сил на воздушный танец уже не оставалось, но хватило на последний полет любви: Истомина неожиданно влюбляется без памяти в юного актера Василия Годунова – он младше Авдотьи на 21 год. Годунов, не обладая особым театральным даром, уверенно входил в богемную элиту и был обласкан двором. Странная пара – Годунов и Истомина – удивляла: на галстуке Василия сияла бриллиантовая булавка, на пальце – крупный бриллиант, не позволявший надеть перчатку, пуговицы на сюртуке – и те были алмазными. Годунов сверкал! Но недолго: в 1840 году 20-летний красавец умирает от тифа.

После этого утомленная Истомина выйдет замуж за отставного актера Павла Экунина (Павел был всего лишь на 7 лет ее моложе) – первого исполнителя роли полковника Скалозуба. Оба они умрут во время эпидемии холеры 1848 года, (сначала Авдотья, а через 3 месяца и Павел).

В Санкт-Петербурге заболели тогда 32 326 человек, и 16 509 – половина заболевших – умерли. Петербургу было не до весны народов – не до революций, охвативших в это время Европу.

Екатерина Телешова

Екатерина Телешова, будучи на 5 лет моложе Пушкина и Истоминой, появляется на петербургской сцене, когда Пушкин отправляется в южную ссылку, – в балете своего учителя Дидло, «Зефир и Флора». Через 4 года она станцует партию Волшебницы в пушкинском балете «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора, злого волшебника». Постепенно Телешова обходит Истомину и становится ведущей балериной Большого театра.

Портрет Телешовой в роли Луизы из балета «Дезертир» работы Пьетро Росси, 1824

Карл Брюллов приглашал Екатерину позировать для своих «итальянских» картин. Есть Телешова и на картине Григория Чернецова «Парад и молебен по случаю окончания военных действий в Царстве Польском 6 октября 1831 года», но для того, чтобы ее разглядеть, требуется хорошая оптика.

Примерно в 1821 году военный генерал-губернатор Петербурга и президент Театрального комитета России граф Михаил Милорадович познакомился с Екатериной Телешовой и влюбился в нее – Екатерина была моложе графа на 33 года (это не рекорд: Жуковский был старше своей невесты на 38 лет).

Весной 1825-го Милорадович заказывает разным поэтам стихи в честь Екатерины Телешовой, требуя, чтобы они были не хуже или хотя бы похожи на стихи об Истоминой в «Евгении Онегине».

Непростой, надо сказать, заказ.

Портрет Телешовой в роли Луизы из балета «Дезертир» работы Пьетро Росси, 1824

За покровительство Милорадовича Телешову стали называть «закулисной султаншей». Другие говорили более мягко – «любимая актриса императорских театров».

Не обошлось и без скандала с трагическим исходом: в 1822 году Милорадович вызвал к себе другую талантливую балерину, Анастасию Новицкую, от которой потребовал прекратить претендовать на те же роли, что и Телешова. Новицкая слегла, в том числе от нервного потрясения. Милорадович, решив вскоре загладить свою вину – слухи о его агрессивном протекционизме дошли до верхних эшелонов власти, – отправился к уже поправлявшейся артистке с глубокими извинениями, цветами и пирожными. Услышав о приезде генерал-губернатора и не зная, зачем он приехал, Новицкая пришла в такой ужас, что у нее случился припадок. Есть версия, что после этого припадка врачи ее уже не спасли.

Следующим известным россиянином, потерявшим голову от Екатерины Телешовой, стал поэт Александр Сергеевич – старший, Грибоедов. Вот что он в раздражении и отчаянии писал Бегичеву:

«В три, четыре вечера Телешова меня с ума свела… и сама свыклась с тем чувством, от которого я в грешной моей жизни чернее угля выгорел. И что для меня заманчиво было, что соперником у меня – Милорадович, глуп, хвастлив, идол Шаховского, который ему подличает. Оба скоты!»

Есть большая вероятность того, что запрет на постановку «Горя от ума» исходил не только от цензурного комитета, но и лично от Милорадовича, в качестве мести сопернику на личном фронте.

Грибоедов покинет поле любовной битвы в мае 1825 года и поедет на юг – сначала в Крым, потом на кавказскую службу к генералу Ермолову. А Михаил Милорадович 14 декабря 1825 года выйдет из квартиры Телешовой, пообещав любимой вернуться ко времени вкусного обеда, но больше не вернется никогда – на Сенатской площади его убьет Петр Каховский.

Екатерина Телешова, оставшись без ухаживаний самого модного российского литератора и самого влиятельного петербургского чиновника, переключится на самого богатого и родит богачу Афанасию Шишмареву 5 сыновей и одну дочь в гражданском браке.

А эту грешную землю Телешова покинет через 9 лет после балерины Истоминой, за 5 лет до первой публикации «Горя от ума» без сокращений – в 1857 году.

Екатерина Семенова

Говоря о русской трагедии, говоришь о Семеновой – и, может быть, только о ней.

Пушкин. Мои замечания о русском театре.

Собственно, ради Семеновой и взялся Александр Сергеевич писать эти свои замечания. И в январе 1820 подарил их Екатерине, а она тут же передала рукопись учителю Гнедичу (чтобы тот посмотрел – мало ли, Пушкин что-то неприличное написал). На этой рукописи Николай Гнедич, безнадежно влюбленный в Екатерину и узнавший из пушкинского текста, что он «вечно восторженный», написал язвительный комментарий:

«Пьеса, писанная А. Пушкиным, когда он приволакивался, но бесполезно, за Семеновой».

Еще один подарок – в январе 1831 года Александр Сергеевич дарит Екатерине Семеновне, уже ставшей княгиней, только что напечатанного «Бориса Годунова» с надписью:

«Княгине Екатерине Семеновне Гагариной от Пушкина. Семеновой – от сочинителя».

Ее называли: «Катериной Медичи», «Королевой-матерью», «Адриенной Лекуврер» (за Адриенну нынче можно было бы и ответить), «Клитемнестрой» (тут сегодня напрашивается – «от Клитемнестра слышу»), «знаменитой Амазонкой на поприще Мельпоменином», «Российской Жоржиной», а также по-простому: «Трагедия».

Она была первой трагической актрисой русской сцены и так и осталась первой – сердце России, как известно, первую любовь не забывает.

В феврале 1803 года Екатерина Семенова дебютировала в комедии Вольтера «Нанина» на профессиональной сцене Александрийского театра[64].

А через год во время представления трагедии «Эдип в Афинах», когда у Семеновой, игравшей роль Антигоны, по пьесе насильно уводили отца, артистка настолько вошла в роль, что вырвалась из рук вцепившихся в нее воинов (воины явно не ожидали такой силы перевоплощения) и бросилась за отцом за кулисы – вызволять его дальше. За ней пришлось бежать, напоминая на бегу:

– Екатерина Семеновна, мы в театре! Театр в Петербурге. Афины далеко… Это все понарошку!..

Когда вспомнившая, что здесь все понарошку, актриса вышла к зрителям, они наградили ее оглушительным громом аплодисментов.

Пушкин:

«Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений… порывы истинного вдохновения, все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано… она осталась единодержавною царицею трагической сцены…»

Царица трагической сцены выглядела так: строгий, благородный древнегреческий, пропорциональный нос с небольшим горбом, каштановые волосы, темно-голубые, даже синеватые, глаза, окаймленные ресницами, умеренный рот – все это гипнотически действовало на зрителя.

Настолько гипнотически, что быть влюбленным в Екатерину Семенову было нормальным, рабочим состоянием уважающего себя российского поэта (Жуковский, как всегда, выбивался из общего тренда). Константин Батюшков писал:

Я видел красоту, достойную венца,

Дочь добродетельну, печальну Антигону,

Опору слабую несчастного слепца;

Я видел, я внимал ее сердечну стону —

И в рубище простом почтенной нищеты.

Узнал богиню красоты…

А вот как образовывалась трагедия: сначала Семенова разучивала роли под руководством начальника театрального репертуара, князя Шаховского. Потом, заподозрив его в пристрастии к актрисе Марии Вальберховой (Семенова таки выжала Марию Вальберхову из трагедийного пространства, и Мария перешла, и не без успеха, в комедийное амплуа; тем не менее в 1835 году Лермонтов предназначал первую версию ниразу не комедийного «Маскарада» именно для бенефиса Вальберховой), стала учить роли, пользуясь уже советами восторженного и преданного ей поэта Гнедича. И конечно, Екатерина присматривалась к тому, что и как делала на сцене выступавшая тогда в Петербурге популярная французская актриса, мадемуазель Жорж.

Но силу ей давал, как это и отметил Пушкин, ее собственный талант:

«…Одаренная талантом, красотою, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семенова никогда не имела подлинника…»

Театральный Петербург разделился тогда на поклонников Семеновой и почитателей мадемуазель Жорж. Екатерине недоставало мастерства, однако этот недостаток она с лихвой компенсировала своим темпераментом. Жорж признавала, что, при всей своей технике, страстностью до русской актрисы она явно не дотягивает.

В 20-х годах XIX века царица Семенова начала уставать от царствования. Чрезмерная любовь публики испортила ее характер. Не выдержав строгого нрава нового директора театра, Екатерина уволилась – ее последняя роль на профессиональной сцене была сыграна в 1 826 году в трагедии Матвея Крюковского «Пожарский, или Освобождение Москвы» (правда, некоторое время Екатерина продолжала еще играть в любительских спектаклях).

После этого бывшая царица сцены переехала в Москву, где официально вышла замуж за Ивана Алексеевича Гагарина[65] и стала княгиней. Дом Гагариных посещали многие прежние поклонники Семеновой, бывал у Гагариных и Пушкин. В 1832 году князь Гагарин умер. Последние годы жизни Семеновой были омрачены семейными неприятностями (старшая дочь из-за измены, мужу-сенатору была отправлена в монастырь – княгиня потратила почти все состояние, чтобы освободить ее).

Умерла Екатерина Семеновна Семенова от тифа в возрасте 62 лет, через 15 лет после князя (через 10 лет после Пушкина).

Нимфодора Семенова

Нимфодора, младшая сестра великой русской трагедийной актрисы Екатерины Семеновой, должны была по всем законам термодинамики оказаться в ее тени, но этого не случилось: Нимфодора нашла свою нишу и уверенно утвердилась в ней. Училась она в Петербургском театральном училище по классу князя Шаховского и после окончания была зачислена в труппу, где играла невинных девушек – была спецом по девичьей невинности. Выдающийся театральный композитор Катерино Кавос заприметил у нее лирическое сопрано и убедил, пока не поздно, переключиться на оперный путь, где рельсы быстрее. То, что Нимфодора не владела нотной грамотой, не смущало ни ее, ни венецианца Катерино: Кавос наигрывал., а Нимфодора запоминала партии на слух.

Получалось неплохо.

Ведь у Нимфодоры был стройный стан и привлекательное греческое, как и у старшей сестры, лицо. А это иногда важнее безукоризненного попадания в фа-диез.

Девушка была общительная, в общем, приятная во всех отношениях, и быть в гостях у нее почитали за честь Грибоедов, Гнедич, Жуковский и, конечно же, Пушкин, который посвятил ей шуточные строки:

Желал бы быть твоим, Семенова, покровом,

Или собачкою постельною твоей,

Или поручиком Барковым, —

Ах, он поручик! Ах, злодей!

Не пугайтесь, речь идет не о полузапретном Иване Семеновиче Баркове, который умер за 2 года до рождения отца Пушкина, а о его однофамильце, поручике Дмитрии Николаевиче, переводчике оперных либретто, масоне и театральном рецензенте, который был всего на 3 года старше Александра Сергеевича. На рисунке Пушкина знакомый поэта по «Зеленой лампе», Дмитрий Барков, слева.

Кстати, имя Нимфодора означает «дар нимфы». Даром легкости и молодости актриса действительно обладала: будучи уже бабушкой, она легко и не без успеха исполняла роль 18-летней девушки в опере Доницетти «Швейцарская хижина».

И так же легко и чистосердечно она занималась благотворительностью: в ее доме наравне с ее дочерьми воспитывалось несколько бедных девушек. Кроме того, Нимфодора установила рекорд Европы по крестному материнству: только в одной метрической книге церкви при Театральном училище было записано более 200 ее крестников и крестниц. Как могла, она помогала всем в театре – от хористов до плотников и сторожей.

И к большому сожалению работников театра (включая хористов, плотников и сторожей), в 1831 году Нимфодора театр оставила, получив от Императорского кабинета пенсию в 4000 рублей (такая же пожизненная пенсия была и у Василия Андреевича Жуковского – за заслуги в области русской поэзии и в связи с изданием первого двухтомника).

Портрет Н.С.Семеновой в роли Сивиллы Дельфийской Холст, масло. 110 х 90 см Государственный центральный театральный музей им. А.А.Бахрушина

Оставила, чтобы заниматься детьми: за 20 лет открытого проживания с меценатом, богатым щеголем и влиятельным масоном, графом Василием Мусиным-Пушкиным-Брюсом, нимфа-благотворительница произвела на свет трех дочерей, получивших фамилию Темировы (при этом, ходили слухи о связи Нимфодоры и с другим графом – суровым и всесильным Бенкендорфом; графы явно были неравнодушны к ее красоте.

Через 4 года после смерти Мусина-Пушкина-Брюса, в 1840 году, Семенова выходит замуж за французского писателя и журналиста, проживавшего в Москве, Ашилля Лестрелена, и уезжает с ним в Париж. Но радужные ожидания светлой парижской жизни не сбываются: супруг оказался азартным игроком и невменяемым расточителем – чтобы спасти остатки своего состояния, Нимфодора расходится с ним и возвращается в Петербург, чтобы дожить свой век на Родине под нездешней фамилией Лестрелен.

Александра Колосова– Каратыгина

Кто мне пришлет ее портрет,

Черты волшебницы прекрасной?

Талантов обожатель страстный,

Я прежде был ее поэт.

С досады, может быть, неправой,

Когда одна в дыму кадил

Красавица блистала славой,

Я свистом гимны заглушил…

Так писал Пушкин о ведущей, наряду с Екатериной Семеновой, драматической актрисе своего времени.

Мама ее – известная пантомимная танцовщица и балерина, Евгения Колосова, муж ее – уж совсем знаменитый, великий трагик Василий Каратыгин. Вариться в театральном соку и не стать актрисой – разве можно было?

А. М. Каратыгина на портрете Ж. Д. Кура (1842)

Александре удалось попробовать на себе педагогику и Шаховского, и Катенина. Способ учения Шаховского требовал рабского подражания – это было нечто вроде насвистывания мелодий ученым канарейкам. Князь указывал – при каком стихе необходимо стать на правую ногу, отставив левую, а при каком следует ловко перекинуться на левую ногу, вытянув правую…

Александра, как и ее будущий муж, Василий Каратыгин, предпочли педагогику Катенина и впоследствии поплатились за свой выбор: Шаховской умел интриговать и мстить – недаром Василий Львович Пушкин призывал племянника быть осторожнее с посещениями его «чердака»! В результате грамотно спланированных интриг (в качестве тяжелой артиллерии выступил Михаил Милорадович) в течение первой половины 1825 года Колосова была отстранена от театра… надо знать, с кем водиться.

В декабре 1818 года Пушкин был на дебюте Александры, еще Колосовой, в роли Антигоны в трагедии Озерова «Эдип в Афинах» и написал об этом в своих замечаниях о русском театре:

«В скромной одежде Антигоны при плесках полного Театра, молодая милая, робкая Колосова явилась недавно на поприще Мельпомены, 17 лет, прекрасные глаза, прекрасные зубы (следовательно, чистая, приятная улыбка), нежный недостаток в выговоре обворожили судей трагических талантов. Приговор почти единогласный назвал Сашеньку Колосову надежной наследницей Семеновой. Во все продолжение игры ее рукоплескания не прерывались…»

Через 2 недели Пушкин будет на первом выступлении Колосовой в роли дочери царя, Моины (трагедия Озерова «Фингал»). А буквально через 4 дня придет и на первое выступление Колосовой в роли Эсфири по пьесе Расина (в переводе Катенина).

Интересно, как это актеры умудрялись заучивать достаточно большие роли при такой частоте премьерных представлений…

Ну а через несколько недель Пушкин впервые появится и в доме Колосовых – и потом не раз еще будет там от души расслабляться: шутить, веселиться, писать каламбуры и рисовать в домашний альбом, пытаясь приватизировать обложку со своими рисунками…

По воспоминаниям Колосовой, веселые буйства Пушкина (а дело было в доходном доме Голлидея у Львиного мостика) в конце концов надоедали ее маме – Евгении Колосовой – и тогда она кричала:

– Да уймешься ли ты, стрекоза! Перестань наконец!

Саша (он же стрекоза) минуты на две затихал, но затем вновь приступал к легкому хулиганству. И как-то Евгения Ивановна пригрозилась серьезно наказать неугомонного поэта.

– Остричь ему когти! – так называла она его огромные ногти, отпущенные на руках. – Держи его за руку, – обращалась она к дочери, взяв ножницы, – а я остригу!

Франсуа-Жозеф Тальма в роли Нерона, картина работы Э. Делакруа

Александра Колосова крепко взяла Пушкина за руку, но он поднял неимоверный крик на весь дом, притворно всхлипывая с театральными стонами и жалобами на то, что поэтов в России обижают среди бела дня, и это до добра страну не доведет…

Ногти классика остались целы.

Знаменитый перформанс Пушкина с торжественным снятием парика с головы также, скорее всего, проходил у Колосовых, только в их ложе в Большом Каменном театре. Александра называла тогда Пушкина «мартышкой». Обезьяна-тигр в Лицее, мартышка-стрекоза у Колосовых…

Присутствовал Пушкин и на первом бенефисе Колосовой – в декабре 1819 года. Давали пятиактную трагедию Вольтера «Заира», за ней – оперу-водевиль в одном действии, а финальной точкой представления стала разухабистая русская пляска в исполнении матери и дочери Колосовых. Ноги зрителей сами шли в пляс – наверняка народ танцевал в проходах!

Каратыгина первой из русских актрис в 1822 году побывала за границей и, прежде всего, конечно, в Париже, где в течение года уроки драматического мастерства ей давал самый знаменитый актер эпохи Франсуа Тальма, в честь которого в первой половине XIX века были названы широкие и длинные плащи-накидки, наподобие античной тоги. Мужчины в пушкинскую эпоху в Петербурге носили тальму на плечах.

Училась Александра и у модной французской актрисы мадемуазель Марс, 33 года игравшей мольеровские роли на сцене «Комеди Франсез». Никакая одежда в честь мадемуазель Марс не названа, но, возможно, именно с этим обучением связан переход Колосовой в комедийное амплуа: вернувшись в Петербург, она сразу выступила в роли Селимены из «Мизантропа» Мольера… Когда Пушкин ссорится в Михайловском с отцом, Полевой пишет первому издателю журнала «Отечественные записки» Павлу Свиньину:

«…москвичи сбираются толпами смотреть Колосову, которая в комедии в самом деле прелестна…»

Как и предсказывал Пушкин, преемницей Екатерины Семеновой, главной трагедийной русской актрисой, Колосова не стала.

Теперь о конфликте Пушкина с Александрой Колосовой. До Пушкина дошли недоброжелательные слова, приписываемые Колосовой, о его внешности. Вместо того, чтобы напрямую расспросить Александру, Пушкин, решив сразу отомстить (разбираться – это долго), написал на неповинную актрису злую эпиграмму, также связанную с ее внешностью. Око за око. Внешность за внешность:

…Все пленяет нас в Эсфири:

Упоительная речь,

Поступь важная в порфире,

Кудри черные до плеч,

Голос нежный, взор любови,

Набеленная рука,

Размалеванные брови

И огромная нога!..

Слово не воробей, вылетит – долго ловить придется. Пушкин, выяснив, что это было просто недоразумение (на разумение нужно было потратить время), искренне раскаивался в своей неоправданной резкости.

В середине июня 1827 года Катенин приводит Пушкина после спектакля по пьесе Мариво (в своем переводе) в грим-уборную Колосовой, которая к тому моменту уже стала Каратыгиной. Увидев ставшего знаменитым поэта, актриса тут же стала напевать, смеясь: «Размалеванные брови…»

Кающийся грешник, как себя называл Пушкин, бросился целовать актрисе руки, приговаривая:

– Кто старое помянет, тому глаз вон! Позвольте мне взять с вас честное слово, что вы никогда не будете вспоминать о моем мальчишестве?..

Мир был восстановлен. Каратыгина потом вспоминала, весьма остроумно:

– За «Сашу Пушкина» передо мной извинился Александр Сергеевич Пушкин, слава и гордость российской словесности.

Через 3 года, зимой 1830-го, Пушкин на квартире Каратыгиных читает «Бориса Годунова» (в компании был и Иван Андреевич Крылов) и просит супругов разыграть в лицах сцену у фонтана – Александр очень хотел, чтобы Марину Мнишек сыграла Колосова-Каратыгина, а Самозванца – ее муж Василий Каратыгин.

Но с постановкой, как известно, не сложилось. Не сыграв в «Борисе Годунове», Каратыгины будут исполнять другие главные роли в открывшемся в 1832 году Александрийском театре.

Со сцены Колесова-Каратыгина уйдет через 17 лет после Екатерины Семеновой, в год смерти Ивана Андреевича Крылова и Евгения Боратынского, чтобы успеть еще перевести немецкие драмы и написать воспоминания. Она переживет своего мужа почти на 30 лет и, будучи моложе Пушкина всего на 2 года, не доживет 3 месяцев до открытия памятника поэту на Тверском бульваре в Москве в 1880 году.

Глава 7