л-майор Кутузов[129]…
Второй смотр суворовских войск прошел так же блестяще, как и первый. Екатерина II провозгласила Потёмкина «светлейшим князем Таврическим». «А я, – писал Суворов Наташе в Смольный, – за гулянье получил золотую табакерку».
Путешествие Екатерины II, повторенный на Полтавском поле смотр суворовской дивизии и смотр флота в Севастополе с выходом кораблей в море турки в Константинополе сочли за прямой вызов.
Русскому послу Булгакову турки предъявили дерзкие требования, сводившие на нет все выгоды, приобретенные Россией по Кючук-Кайнарджийскому миру. Россия отвергла требования Турции. Тогда 12 августа 1787 года турки схватили русского посла и заключили его в Семибашенный замок (так обычно турки объявляли войну).
Австрия присоединилась к России.
Главнокомандующим русской армией Екатерина II назначила Потёмкина, предоставив ему защищать Крым и Новороссийский край.
Начало третьей русско-турецкой войны ознаменовалось неудачами. Флот, вышедший из Севастополя в море, разметало бурей; один русский корабль занесло в Босфор, где его захватили турки; на суше неприятель одержал над австрийцами несколько побед.
Суворов получил в свое командование самый важный в начале войны Херсонский район. Основной целью турок являлось овладение крепостью Кинбурном и возвращение турецкому султану протектората[130] над Крымским ханством. Значительный флот, войска, обученные французами высадкам с кораблей на берег с боем, назначались для решения поставленных турками задач.
Приняв командование, Суворов занялся усилением укреплений Херсона и Кинбурна, вместе с тем неустанно обучая войска действиям на узкой и длинной Кинбурнской косе.
Турецкий флот не замедлил появиться перед Кинбурном и стал в линию вдоль противоположного берега, под стенами Очакова, вне пушечного выстрела с русской стороны. До конца сентября военные действия под Кинбурном ограничивались бомбардировкой с маневрировавших кораблей противника и ответной канонадой кинбурнских батарей.
В эти полные тревог дни Суворов находил отраду в переписке с Наташей, писал ей шуточные письма, как будто еще продолжалось прошлогоднее «гулянье».
«Милая моя Суворочка! Письмо твое я получил. Ты меня так утешила, что я, по обычаю моему, от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу?… Какой же у турок по ночам в Очакове вой! Собачки поют волками, коровы охают, кошки блеют, козы ревут. Я сплю на косе, она так далеко в море, в лимане. Как гуляю, слышно, что турки говорят; они там около нас, их очень много на таких превеликих лодках, – шесты большие, к облакам, полотны на них на версту, видно, как табак курят; песни поют заунывные. На иной лодке их больше, чем у вас в Смольном мух, – красненькие, беленькие, синенькие, серенькие. Ружья у них такие большие, как камора, где ты спишь с сестрицами».
После Ильина дня[131] Суворов писал дочери:
«В Ильин и на другой день мы были с турками в столовой. Ай да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями с твою голову величиной. У нас были такие длинные булавки да ножницы кривые и прямые – рука не попадайся: тотчас отрежет, хоть и голову. Ну, полно с тебя, заврались! Кончилось иллюминациею, фейерверком, – с праздника турки ушли далеко богу молиться по-своему, и только: больше нет ничего».
Приближалась бурная на Черном море осень. Снабжение турок шло морем. Зимовать в замерзающем лимане флот не мог. Туркам оставалось одно из двух: или потерять кампанию и уводить флот восвояси, простояв перед Кинбурном лето понапрасну, или попытаться взять русскую крепость штурмом. Турки решились на второе. В ночь на 1 октября 1787 года они открыли пушечный огонь по косе и Кинбурну, высадили на самую оконечность косы, в расстоянии 10 верст от Кинбурна, инженерные части и начали строить эстакаду[132], чтобы облегчить высадку войск с лодок на береговую отмель. Затем они приступили к десантированию.
1 октября день был праздничный[133]. Суворов стоял в церкви на заутрени. Ему доложили, что турки начали высадку.
– Не мешайте. Пускай вылезут, – спокойно ответил он.
Не встречая никакого сопротивления, турки высадили на косу около пяти тысяч человек и, продвигаясь к гласису крепости, поспешно окапывались поперечными ложементами[134]. Впереди они выставляли рогатки против конницы.
Обедня кончилась. Суворову подали к церкви казачьего коня.
Сражение начали турки. Выйдя из-за рогаток, янычары двинулись на приступ.
В донесении Потёмкину «о происшедшей баталии при Кинбурне и одержанной совершенной над неприятелем победе» Суворов так описывает события дня:
«Вашей Светлости имел я честь донесть вчера о сильном неприятельском бомбардировании и канонаде до глубокой ночи. Сего числа оное паки[135] им на рассвете обновлено было гораздо жесточее по Кинбурнской крепости, галере „Десна“ и ближним лагерям. Внутри крепости земляной вал и лагерные палатки претерпели некоторый вред и ранено несколько солдат. В 9 часов утра в верху лимана, 12 верст от Кинбурна, при Биенках, оказались с турецкой стороны пять судов… Генерал-майор Рек отправился туда. Сии суда от наших войск были отбиты с уроном.
Между тем против утра усмотрено было довольно турок на мысу Кинбурнской косы, которых число перевозимыми с кораблей непрестанно умножалось, и видно было, что они с великою поспешностью работали в земле для приближения к крепости. Я учинил следующую диспозицию: в первой линии быть Орловскому и Шлиссельбургскому полкам; во второй линии – Козловскому; легкому батальону муромских солдат, стоявшему от Кинбурна в 14 верстах, когда прибудет, и двум легкоконным резервным эскадронам Павлоградского и Мариупольского полков; донским казачьим полкам Орлова, Исаева и Сычева приказано быть с флангов. В крепости оставил я две роты шлиссельбургских и при вагенбурге[136], за крепостью – по одной роте Орловского и Козловского полков; Павлоградскому и Мариупольскому легкоконным полкам приказал стоять невдалеке от крепости, а Санкт-Петербургскому драгунскому, – бывшему в 6 верстах, – повелел с нами сближаться.
Видя многосильного неприятеля, подступившего к Кинбурну на одну версту, решился я дать баталию!
Храбрый генерал-майор Рек, выступя из крепостных ворот с первою линиею, атаковал тотчас неприятеля, который с неменьшею храбростью защищал упорно свои ложементы… Подкрепляли атаку генерала Река резервные эскадроны и казачьи полки. Скоро прибыл и Козловский полк, командир которого, подполковник Марков, поступил отлично. Поспешно неприятельский флот сближился к лиманским берегам и в близости стрелял на нас бомбами, ядрами и картечью. Генерал Рек захватил уже десять ложементов, как был ранен опасно в ногу. Майор Булгаков убит, Муцель и Мамкин ранены. Неприятель непрестанно усиливался перевозимым ему войском с судов. Наши уступили и потеряли несколько пушек.
Позвольте, Светлейший князь, донесть – и в низшем звании бывает герой. Неприятельское корабельное войско, какого я лучше у них не видел, преследовало наших; я бился в передних рядах Шлиссельбургского полку; гренадер Степан Новиков, на которого уж сабля взнесена была в близости моей, обратился на своего противника, умертвил его штыком, другого, за ним следующего, застрелил… Они побежали назад. Следуя храброму примеру Новикова, часть наших погналась за неприятелем на штыках. Особливо военными увещаниями остановил задние ряды сержант Рыловников, который потом убит. Наш фронт баталии паки справился, мы вступили в сражение и выгнали неприятеля из нескольких ложементов. Сие было около шести часов пополудни.
Галера „Десна“ (лейтенант Ломбард) наступила на левое крыло неприятельского флота, сбила несколько судов с места, крепостная артиллерия исправностью капитана Крупеникова потопила у неприятеля два канонерных судна. В то время приближались к нам под самый берег две неприятельские большие шебеки[137], при начале их огня наша артиллерия одну потопила, а другую спалила.
Но чрезвычайная пальба неприятельского флота причинила нам великий вред. Войско их умножилось сильнее прежнего; я был ранен в левый бок картечью легко; наши паки начали уступать. При сем случае одна наша пушка за расстреливанием лафета и колес брошена была в воду.
При битве холодным ружьем пехота наша отступила в крепость; из оной мне прислано было две свежие шлиссельбургские роты; прибыли легкий батальон, одна орловская рота и легкоконная бригада. Орлова полку казак Ефим Турченков, видя турками отвозимую нашу пушку, при ней одного из них сколол, с последуемым за ним казаком Нестером Рекуновым скололи четверых. Казаки сломили варваров. Солнце было низко. Я обновил третий раз сражение.
С отличным мужеством легкий батальон муромских солдат под предводительством капитана Калантаева (который ранен пулей и картечью) и шлиссельбургские и орловские роты на неприятеля наступали. Варвары в их 15 окопах держались слабо. Уже была ночь, как они из них всех выбиты были на угол косы, который мы удержали; тут, вдали нас, стреляли из неприятельского флота паче картечью и частью каркасами[138] и пробивали наши фланги. Оставалась узкая стрелка косы до мыса – сажен сто, мы сбросили неприятеля в воду за его эстакаду.
Ротмистр Шуханов с легкоконными вел свои атаки по кучам неприятельских трупов, все оружие у него отбил. Победа совершенная! Поздравляю Вашу Светлость! Флот неприятельский умолк. Незадолго пред полуночью мы дело кончили, и перед сем я был ранен в левую руку навылет пулею. По объявлению пленных, было варваров 5 тысяч отборных морских солдат, из них около 500 спастись могло. В покорности моей 14 их знамен пред Вашу Светлость представляю.