Революции грозная сила
Пред собою не знает препон:
В феврале она в щепки разбила
Николая Бездарного трон.
В октябре она смелым ударом
Соглашателей свергла во прах, —
И по селам промчалась пожаром,
И огнем расцвела в городах.
В этом огненно-грозном прибое
Гибнет старый, палаческий строй,
Но спасается в нем всё живое:
Воскресает народ трудовой…
Он не поместит их в свои сборники. Там будут совсем другие стихи.
Николай Богомолов разыскал десятки публикаций Тинякова в орловских, казанских и петроградских газетах 1918–1924 годов, собрал их названия и даты публикаций в «Материалах к библиографии А.И.Тинякова»[15].
Выделяются две статьи под общим названием «Корни контр-революции» от 10 и 18 сентября 1919 года, в которых Антип Хлыстов (более чем вероятно, один из тиняковских псевдонимов) требует обратить внимание «Ч.К.» на И.М.Тинякова – Ивана Максимовича, отца героя моей книги. Чекисты, видимо, не успели этого сделать, так как к городу подходила Добровольческая армия; 13 октября она заняла Орел. (Иван Максимович умрет в 1921-м, мать Александра Ивановича, Мария Лукинична, скончалась как раз в 1919-м.)
Но Тиняков с октября уже в Казани. Активно публикуется в тамошних «Известиях» вплоть до конца сентября 1920-го. Чего стоят одни только названия: «Надо бить до конца», «В наступленье!», «Надо уничтожить дезертирство», «Колчак добит!», «С панами надо кончать!», «Виновники разрухи».
И стихотворные строфы, множество строф: «Раньше было в мире так: / Тунеядец жил царем, / А трудящийся бедняк – / Вековечным батраком»; «Веют знамена труда и свободы, / Вьются, под небом весенним пылая, / Празднуют нынче повсюду народы / Первое Мая!»; «В грядущем году, как и в старом, / Восставший народ трудовой / Ответит могучим ударом / На каждый удар боевой»; «Едва успевши выйти из вагона, / Товарищ Ленин крикнул: „В бой!“ – / И всколыхнулись красные знамена / Над всею Русью трудовой!»; «Ты воруешь? Грабишь склады? / Пьян и весел ты всегда? / Жди же, милый друг, награды / От Народного суда!»
По-моему, слабо, неискренне.
И стихи на темы, что когда-то возмущали рецензентов первой книги, тоже не впечатляют. Вот «Собаки», вошедшие во вторую тиняковскую книгу «Треугольник» и датированные «Ноябрь 1919. Казань»:
Немало чудищ создала природа,
Немало гадов породил хаос,
Но нет на свете мерзостней урода,
Нет гада хуже, чем домашний пес.
И дальше еще четыре строфы проклятий в адрес собачьего рода…
В Пушкинском Доме хранится фотография. Довольно молодой на вид – моложе своих тогдашних тридцати четырех, в отличном костюме-тройке, при галстуке, белая рубашка. Руки покойно сложены на круглом столике. И подпись: «Александр Тиняков. 16 марта 1920, Казань». Не скажешь, что еще идет Гражданская война, в Казанской губернии бушует крестьянское восстание, что повсюду разруха, голод. Фотография почти благостная, и человек на ней вполне мирный. Хотя есть во взгляде какой-то огонь – «ястребинка в глазах», которую подметил поэт Алексей Лозина-Лозинский еще в дни тиняковской истории. Впрочем, уверенности в том, что фотография сделана в то время, нет. Вполне возможно, что снялся Александр Иванович и раньше, может быть, еще до революций.
В «Отрывках из моей биографии» Тиняков предельно лаконично напишет об этом периоде: «Как выше я не касался вопроса о том, каким образом пришел я к крайним правым политическим взглядам, так и теперь не буду касаться вопроса о том, каким образом изменились эти взгляды под влиянием революции. <…> В 1918–19 гг. я работал в Орле, в 1919–20 гг. – в Казани, где, между прочим, выпустил в свет отдельными изданиями (за подписью Герасим Чудаков) книгу статей „Пролетарская революция и буржуазная культура“, антирелигиозную брошюру „Кое-что про Бога“ и маленькую брошюру „О значении искусств“ (все три – 1920 г.)».
Подробностей жизни Александра Ивановича в годы Гражданской войны нет. Остались стихи, статьи и книжки. Но наверняка в 1918–1920-м случилось немало приключений. Какой простор для воображения!
Сначала я хотел писать о публицистических книгах Тинякова (Герасима Чудакова) подробно – библиографические редкости как-никак, – но потом увидел, что все они выложены на сайте Российской национальной библиотеки в разделе «Электронная библиотека». Несколько ударов по клавишам ноутбука – и они у вас.
Поэтому остановлюсь на первой книге, об остальных – достаточно бегло.
В «Пролетарской революции…», без сомнения самой значительной из этой тройки, пять разделов: «О ценности культуры», «Во власти классового бешенства», «На распутьи», «На путях смерти», «Революция и техника».
Она вышла в начале 1920 года, когда стало очевидно, что новая власть не стремится уничтожить прежнюю культуру целиком. И уж дореволюционную литературу тем более. В 1918–1919 годах огромными тиражами вышли книги не только Пушкина, Герцена, Некрасова, но и Гончарова, Тютчева, Александра Островского. Активно издавались (на государственные средства – военный коммунизм все-таки) и современные писатели, в том числе и те, кто не принял Октябрьскую революцию.
В своей же «Пролетарской революции…» Тиняков оказывается левее большевиков. Вот из первой статьи «О ценности культуры» (датированной апрелем 1918 года):
Поражая Николая, – мы поражаем явное уродство; восставая на Вильгельма, – мы восстаем на явного угнетателя, на видимый для всех железный кулак… Но медовые речи Гомера, но благородная прелесть Тютчевских стихов, но тончайшие изгибы мысли Достоевского, – ведь все это не уродство, а – красота, не железный кулак, а улыбка сирены!
И что же?
Да, вот на это-то самое мы и должны поднять теперь свою созидающую руку!
От теории – к практике. В следующей части – ряд рецензий, в которых Тиняков (Герасим Чудаков) громит произведения недавних своих знакомцев и их самих. Вот о Константине Бальмонте и его книге «Революционер я или нет»:
…Буржуазный поэт Бальмонт был и остался верен своему классу; он, в 1906 году восхвалявший рабочих, в 1918 году слился душой с белогвардейскими сворами, благословляет смертную казнь для рабочих на фронте и гордится тем, что его стихи любит вешатель-Савинков.
А вот о Зинаиде Гиппиус и ее сборнике «Последние стихи»:
Насколько враждебна народу буржуазия, настолько же враждебна ему и буржуазная интеллигенция. Артур Арну, описывая разгром парижской коммуны, говорит, между прочим, о том, что буржуазные дамы втыкали кончики своих зонтиков в зияющие раны еще живых рабочих («Мертвецы Коммуны»). Г-жа Гиппиус сама откровенно заявляет, что она из породы, как раз, этих дам. «Нагайки» и «хлысты» для народа, – это ее подлинные слова. <…>
Прибавить к ним почти нечего, – возгласы негодования в данном случае были бы только наивностью. Но можно и должно, ввиду подобных буржуазно-интеллигентских признаний, лишний раз напомнить трудовому народу, особенно пролетариату, – что стоит ему хоть на миг задремать, хоть на миг отступить – и буржуазная нечисть набросится на него и упьется народною кровью, и нагайка Савинкова захлещет по лицам рабочих, и зонтик г-жи Гиппиус начнет ковырять зудящие раны борцов за свободу.
«Последние стихи» З.Гиппиус ручаются за то, что – в бешенстве своем – буржуазия способна на всё.
Достается от автора «Пролетарской революции» Бунину («Дворянское сердечко»), Андрееву («Лакей в истерике»), Юрию Слёзкину («Клеветник»), Брюсову («Апология графомании»), не забывает Тиняков о своем гимназическом учителе Федоре Крюкове (работает у Краснова), о недавнем гуру – Дмитрии Мережковском, «который заразил своим старушечьим суеверием и мистицизмом чуть ли не всю интеллигентную молодежь и принес ей вреда больше, чем тысяча попов, взятых вместе».
Есть в книге две статьи об Александре Блоке. Первая, «Революция, поэзия и Христос», как говорили раньше – размышления над поэмой «Двенадцать». По-моему, довольно оригинальные и смелые размышления, тем более Тиняков пишет о произведении, вышедшем в свет меньше года назад.
Блок – превосходный, истинный, быть может, гениальный поэт, но и все его стихи, и все его дела становятся воистину ничтожными, жалкими и бесцветными, в сравнении с багряным цветом тех ран, которые сейчас получают на всех фронтах – не поэты, а самые простые, самые обыкновенные товарищи-красноармейцы.
Да! быть может, многие из них и гуляли в свое время с «Катьками», быть может, они и были в своей прошлой будничной жизни и грубы, и пошлы, – но настал роковой час и они сразу поднялись на такую нравственную высоту, до какой вовеки не подняться ни одному «проливателю чернил», ни одному, – даже гениальному, – поэту. Они стали подлинными несомненными героями, и дело вполне честного и мудрого поэта – не в том, чтобы судить их, а в том, чтобы воспеть их дела и смиренно преклониться перед их неоцененной жертвой, перед их святым и чудесным подвигом.
Ал. Блок не отверг революцию: благо ему за это! Но он лукаво и тайно, прикрывшись маской художественного беспристрастия, попытался очернить тех, кто совершает революцию. Но, – как видим, – его суровый приговор не стоит ни гроша, жизнь властно отменяет его, как вполне неверный. И, как всегда бывает в таких случаях, – поэтический блеск произведения, ослепляющий на первых порах своей красотой, при более пристальном внимании к нему теряет свое обаяние, и мы видим, что этот блеск – мертвенный, что не солнце горит в сердце поэта, а могильные, бродячие, сатанинские огоньки, быть может, и красивые, но холодные, как те могилы, над которыми они загораются.
Выявляет Тиняков и «двусмысленность» финала блоковской поэмы:
…По Блоку, красноармейцы вовсе не идут за Христом, как это почему-то показалось Иванову-Разумнику; Христос для них «за вьюгой невидим», и непосредственно перед «заключением» мы читаем такие строки: