святое ремесло забыто»), мстит и не дается в руки цехам поэтов счастливым и благополучным; искусство далось отверженному, честно заплатившему своей мукой за право слышать гармонию мира[22].
Конец оды. Вернее, рецензии.
В папке с письмами Тинякову, хранящейся в бывшей Публичке в Петербурге, есть такое, от критика Юлия Айхенвальда:
Сегодня получил я, поэт Александр Иванович, Ваш «Треугольник». Очень Вас благодарю за память и внимание. Остры, терпки, часто страшны Ваши стихи, собранные вместе, на какую-то умственную белену похожи они, – но я понимаю, что и белена имеет право на существование как в природе, среди других злых зелий, так и в поэзии. А поэзии Ваша жуткая книга принадлежит.
Что же представляет собой «Треугольник»?
В книге тридцать два стихотворения, разбитых на три части: «Прелесть Земли», «Глухие углы» и «Единое». Вновь немало эпиграфов (из Сологуба, Гиппиус, Архилоха, Тютчева), есть посвящения. Много слов с большой буквы (за что Тинякова, как мы помним, ругал еще Бунин двадцать лет назад).
Ни одного революционного стихотворения в сборник автор не включил, зато много написанных в 1913–1915 годах. Некоторые я уже приводил. А сейчас – такие:
Весна
Исступленные быки
На дворе ревут о тёлках,
Облака светлы, легки,
Пух зеленый на ветёлках.
Стали бабьи голоса
Переливней и страстнее,
Стали выше небеса
И темней в садах аллеи,
По полям шныряют псы,
Уязвленные любовью,
Наливаются овсы
Изумрудной, чистой кровью.
И на всю живую тварь
Льет свой свет благословенный
Златокудрый, мудрый царь,
Наш хранитель во Вселенной!
И еще такое, терапевтическое, что ли (сколько Тиняков жаловался на одиночество в письмах, и вот решил с ним поиграть в стихах), под названием «Бесжеланная любовь»:
Навсегда ушла любимая —
И в душе царит покой,
Снова тело нелюдимое
Наслаждается собой.
Нет ни боли в нем, ни страстности,
Ни стремленья обладать.
Сладко стынуть в тихой ясности,
Не желать, не ожидать.
Я не скуп: придет любимая —
Вновь я сердце разбужу,
Тело, похотью томимое,
С телом пламенным свяжу.
Не придет – я так же радостно
Одиночество приму, —
Жить на свете белом сладостно
И с людьми, и одному!
Включил Тиняков в книгу и строки, посвященные Анне Ахматовой:
Ты – изначально-утомленная,
Всегда бестрепетно-грустящая,
В себя безрадостно-влюбленная
И людям беспорывно-мстящая.
Но мне при встречах наших чудится,
Что не всегда ты будешь пленною,
Что сердце спящее пробудится
И хлынет в мiр волною пенною.
Что принесет оно: твое страдание?
Иль радость – страшную и небывалую?
Но я, – предчувствуя твое восстание, —
Тебя приветствую еще-усталую!
Это стихотворение, вписанное в 1914-м Александром Ивановичем в альбом Ахматовой, было ею позже оценено так: «пусто».
Самое новое по времени написания в сборнике произведение «Пустота», датированное апрелем 1921 года («Петербург»):
Совсем пустым, ненаполнимым
Меня природа создала,
И тают легковесным дымом
Мной совершенные дела.
Чужие речи, мысли, вздохи
Приемлют смерть, в меня упав:
Так гибнут в злом чертополохе
Ростки целебных, сочных трав.
Пустой, безлюбый и бесплодный
Стою и жду, – а смерти нет…
И тонут в пропасти холодной
Сиянья пламенных планет,
И голос бурь, и пенье птичье,
И человечьи голоса…
И глядя на мое величье,
В комочек сжались небеса…
Действительно сильных, по моему мнению, стихотворений в «Треугольнике» пять. «Все равно мне: человек и камень…», приведенное мной в главке о тиняковской истории; «Во дни борьбы» («Нет ни разлада, ни уныния…») и «Деревня» («Все так здесь, как было при Олеге…») – в главках, посвященных жизни героя этой книги в годы Гражданской войны, «Я все сказал, во мне пропели…» приведу в следующей части книги и – «Единое». По моему мнению, это вершинное произведение Тинякова:
Единое
Я и блеск луны и солнца, и Священное Слово в Ведах,
и звук в эфире, и человечность в людях
Былинкой гибкою под ветром Я качаюсь,
Я Сириусом лью лучи мои в эфир,
И Я же трупом пса в канаве разлагаюсь,
И юной девушкой, любя, вступаю в мир.
И все очам людским доступные картины,
Все тени, образы и лики бытия
Во глубине своей божественно-едины,
И все они во Мне, и все они – лишь Я.
Христос израненный и к древу пригвожденный,
И пьяный сутенер в притоне воровском —
Четою дружною, навеки примиренной,
Не споря меж собой, живут во Мне одном.
Во всем, что вымерло, в деревьях, гадах, птицах,
Во всем, что есть теперь в пучине бытия,
Во всех грядущих в Мiр и нерожденных лицах —
Во всем Единый Дух, во всем Единый Я.
Интересные детали я отыскал на обложке и этой книги. Под информацией «Того-же автора» указаны кроме дебютной книги следующие:
1. Тютчев. Собрание критических статей о поэзии Тютчева. Составил Александр Тиняков. Изд. «Парфенон». Петербург. (Печатается).
2. Ego sum, qui sum. Третья книга стихов. (Рукопись).
3. Поэты. (Тютчев, Подолинский, Полонский). Сборник критических статей. (Рукопись).
4. Личность Достоевского. Очерк. (Рукопись).
5. Памяти Светлого. (К характеристике А.А.Блока). (Рукопись).
Книга «Тютчев» действительно вышла в свет, «Ego sum qui sum» тоже, но только в конце 1924 года и, видимо, на средства автора. Остальные рукописи так ими и остались и, вероятно, погибли.
Книга «Тютчев» названа собранием статей, но это не вполне справедливо. Тиняков – составитель и автор первой статьи, опубликованной еще до революции в журнале «Северные записки» – сделал затем обзор критики творчества Федора Тютчева и дополнил довольно большим корпусом его стихотворений.
В целом этот томик не производит особого впечатления. Судя по всему, не произвел он впечатления и сто лет назад. По крайней мере, я нашел только один небольшой отклик на «Тютчева» – в журнале «Книга и революция» (1922, № 7) за подписью Т.Б.
…Вокруг Тютчева, как вокруг Библии, выросла новая «толковая литература». Составитель целиком впитал в себя эту литературу символизма и озаглавил свою статью «Великий незнакомец». Тютчев так углублен, что его уже и не видно из-за комментаторской литературы. Сведение этой литературы к основным этапам, произведенное в книжке Парфенона, может сыграть отрезвляющую роль. Комизм производства Тютчева в «индийские мудрецы», в «махатмы» и «Прометеи» (ст. Тинякова стр. 13) ярко оттенен всей историей критики Тютчева. Пора обратиться к подлинному лику поэта, не затемненному фельетонными усилиями мудрецов начала ХХ века…[23]
Заодно посмотрим, что там в отделе рецензий этого, одного из двадцати трех увидевших свет номеров журнала. Вначале – о книгах и статьях Г.Зиновьева, Н.Ленина (один из псевдонимов В.И.Ленина), В.Ильина (опять же псевдоним Ленина), Ю. и Л.Каменева, Л.Троцкого, Л.Мартова, И.Сталина. Минуем несколько подотделов («Всеобщая история» и пр.) и вот «Изящная литература». Так, рецензия на «Кобзаря» Тараса Шевченко, на третий том «Истории моего современника» Владимира Короленко, на первый том «полного собрания сочинений» Александра Блока, рецензия Владимира Шкловского на книгу Николая Гумилева «Костер», в которой о Гумилеве говорится как о живом, в настоящем времени. И лишь в самом конце: Поэт обвеян здесь какой-то грустью. Он говорит в своем стихе:
Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Далее рецензии на есенинского «Пугачёва», «Горных орлов» Тетмайера в переводе Ходасевича, «Аврору» Георгия Маслова со вступительной статьей Юрия Тынянова, на «Александрийские песни» Михаила Кузмина, «Чистилище» Георгия Адамовича, «Любовь извечную» Иеронима Арденина, «Еву» Наталии Грушко, на коллективные сборники и альманахи «Звучащая Раковина», «Островитяне» и «Ушкуйники», на «Двор чудес» Ирины Одоевцевой, «Лампаду» Георгия Иванова («…Хорошо… что поэт знает пределы своего дарования и большей частью берется за посильные темы, создавая порою стихи довольно приятные…» – Иннокентий Оксенов), на восьмое издание «Четок» Анны Ахматовой («Конечно, Ахматова сегодняшняя нам ближе, понятнее и дороже, чем поэт „Четок“; конечно, в „Четках“ много эстетства и голос автора еще не громок, хотя уже неотъемлемо свой. Великие испытания заставили этот голос звучать горько и гневно – и, вероятно, такою и войдет Ахматова в историю», – снова Иннокентий Оксенов).
Есть рецензии на «Путешествие в Хаос» Константина Вагинова («Стихи его бред, конечно, но какой заставляющий себя слушать бред! Хорошей болезнью встряхнуло Вагинова – он потерял чувство обычного пространства и обычного времени», – пишет некто В.Р.), на «Открытое море» Сергея Колбасьева (увековеченного много позже в фильме «Мы из джаза»)…