О Тинякове этого последнего и короткого периода его жизни современники почти не оставили свидетельств. Впрочем, как мне говорили архивные работники и в Петербурге, и в Москве, бумаги 1930-х еще только разбираются, поэтому появление новых фактов не исключено. Вот те крохи, что известны сегодня: «…Прошелся по Невскому. Встретил Тинякова на костылях и Хармса…» (из записи в дневнике Михаила Кузмина от 28 июня 1934 года).
Интересно, порознь встретил или вместе? Известно, что Хармс очень интересовался Тиняковым, был с ним знаком, к тому же они жили рядом – Тиняков на улице Жуковского, а Хармс на Надеждинской (нынешней Маяковского).
А вот из воспоминаний Николая Александровича Энгельгардта «Эпизоды моей жизни»[39]:
Я пишу эти строки в июле 1934 года, 67-летним стариком. Каждый день, под вечер, идя из улицы Чехова (облагороженный Эртелев переулок) по Надеждинской в булочную на Невском (Проспект 25-го Октября) за полкило хлеба (1 р. 25 коп.), я встречаю медленно двигающуюся посреди тротуара, опираясь на палочки выставленными вперед двумя руками, высокую фигуру в широкополой серой, мятой, старой фетровой шляпе и в светло-коричневой плисовой поношенной бекеше, с длинными седыми волосами и бородой, с воспаленным лицом – и все же сохраняющую оттенок старого интеллигента. Это – писатель Тиняков.
Такие сочувственные строки написал не кто иной, как тесть Николая Гумилева, в аресте и гибели которого периодически обвиняли и обвиняют Тинякова. (Умрет Энгельгардт, как и его жена, и дочь, и внучка, в 1942 году в блокадном Ленинграде.)
Впрочем, стоит продолжить цитату из «Эпизодов…»
Когда-то это был в самом деле писатель, принятый в литературных кругах.
Но с некоторых пор честному труду он предпочел философическое безделье и стал тунеядцем, живущим милостыней. Видят его заседающим в портерных перед кружкой пива. Но ведь это напиток слабый. Ему нужна водка, а хорошая, очищенная, стоит 5 р. 50 к. пол-литра. Очевидно, ему довольно подают. И так человек живет.
Тунеядец, живущий милостыней, которую пропивает… Наверное, справедливо. При этом отмечу, что периодически в воспоминаниях и свидетельствах возникает (и будет возникать) по отношению к Тинякову определение «интеллигент». Ходасевич, соседи по коммуналке, Энгельгардт…
В давней уже, написанной до того, как многое про последние годы героя моей книги стало проясняться, статье «Некто Тиняков. Одинокий…» орловский литератор Владимир Ермаков осторожно фантазировал:
Вот вам версия, лишенная всякой доказательности, но заманчивая назидательной моралью. С началом террора Тиняков в депрессивном психозе, гонимый собственной тенью, исчезает из бывшей столицы. Теперь он жаждет безвестности так же страстно, как прежде славы. Бежать, скрыться! Куда? Инстинкт блудного сына ведет на родину. Здесь, в орловских улицах, доживает он свои никчемные дни, сколько бы их там ни было. Это уж совсем нам неважно. Никто его не узнаёт, никто его не хочет узнавать, да и не может узнать. Потому что и сам он уже не Некто, а Никто. Карикатурный призрак декаданса, пародия на «проклятого поэта». Умолкнувший неприличный звук. Бесплотный. Бездушный. Одинокий. Все – без следа. Вот только разве… неясная тоска. «Стоит в груди – и не тает…»[40]
Подобное писали и о Есенине, Клюеве, Клычкове: зачем, дескать, оставались в этих каменных мешках городов, вернулись бы на родину, к земле… Нет, прикипевшие к городам крестьяне очень редко из них вырывались, хотя и мучились, но в этой муке, видимо, черпали вдохновение.
А у нас-то в деревне теперь – благодать. Сидел бы в валенках, читал бы Писемского и Мельникова-Печерского, пил бы умеренно водку, беседовал бы с немудреными деревенскими людьми, и не висел бы надо мной грозный и грязный вопрос: «А что я буду завтра жрать?» И к чему, и зачем я страдаю в Петрограде, – самому непонятно. Раньше, положим, был интерес к литературе и писателям, а это скрашивало ужас моей бедности. Но бедность перевесила, все почти убила, все опорочила – и теперь я – только голодный, —
жаловался Александр Иванович Борису Садовскому в 1914 году.
Петербург-Петроград-Ленинград раз за разом исторгал Тинякова, а Тиняков раз за разом возвращался.
Вардван Варжапетян в конце 1980-х установил, что умер Александр Иванович 17 августа 1934-го, в сорок семь лет, в ленинградской Больнице в память жертв революции (Мариинской), которая в трех сотнях метров от его дома. (Сам дом № 3 по улице Жуковского, где жил Тиняков, был сильно поврежден немецкой бомбой во время войны и перестроен.) В день его смерти в Москве открылся Первый съезд советских писателей.
…В уголовном деле героя моей книги последний лист отличается по цвету от других – он не серый и не желтый, а белый. Это справка о реабилитации от 18 марта 1998 года. В ней приписка: «Сведений о родственниках Тинякова А.И. не имеется».
– Извините, – решился побеспокоить я сотрудницу ФСБ, которая наблюдала за мной в кабинете, чтоб, наверное, не украл документы, не развернул сложенные листы, содержащие секретную информацию. – Извините, а если родственников нет, то кто подавал просьбу о реабилитации?
Вопрос, конечно, наивный, но я не специалист в этих вопросах.
Девушка взглянула на справку:
– Он был осужден тройкой. Таких автоматически реабилитировали. В соответствии с указом.
– А, да-да, – кивнул я, делая вид, что вспомнил; записал в блокнотик: «Автоматически реабилитированный».
Не знаю, согласился бы с этим «крайне своеобразный человек», по собственной оценке, Александр Иванович Тиняков.
Часть втораяПерсонаж
Биография завершена. Но сказать еще есть о чем. О посмертной судьбе Тинякова и написанного им.
Время от времени я изучаю интернет в поисках чего-нибудь нового, свежего об Александре Ивановиче – замечательно, что даже сугубо научные работы можно в интернете найти.
На этот раз обнаружил по-настоящему важное (по крайней мере для себя). На сайте аукциона «Буквы и картинки» прочитал:
лот 36
Тиняков А.И. Рукопись неопубликованного стихотворения Александра Тинякова «Житьишко (из дневника поэта)». 1920-е гг. Размер – 22,3×18,3 см.
И ниже фотокопия самого стихотворения:
Житьишко
Просыпаюсь, а в комнате – холод:
От дыхания пар, словно дым!
Но здоров я, свободен и молод
И останусь навек молодым.
Я вчера пообедал без хлеба,
На сегодня есть только фасоль,
Но прозрачность лазурного неба
Прогоняет житейскую боль.
Дни разрухи лишили нас булок,
Гонораров, штиблет, серебра, —
Но блестит в серебре переулок,
В сердце – розы любви и добра.
И без зависти, грусти и злобы,
Не позоря проклятьями рот,
Я, танцуя, бегу чрез сугробы
И поет мое сердце, поет!
Снова про отсутствие еды, про холод и одиночество, и в то же время какая, кажется, искренняя жизнерадостность, какая бодрость. «Но здоров я, свободен и молод / И останусь навек молодым».
Почерк явно тиняковский, лист из всё тех же школьных тетрадок… Когда было оно написано, откуда всплыло вдруг?..
На сайте сообщение: «Продано за 40 000 рублей».
Но, как правило, вываливаются компиляционные, почти дублирующие друг друга статьи о жизни Тинякова. И всё одно и то же: «Поэт-попрошайка», «Слава любой ценой, или Поэт, пробивший дно», «Маленький человек на Литейном», «Забытый поэт»…
Да какой он забытый! Один из самых популярных среди своих современников. Если и не стихами, то биографией. По крайней мере, о Пясте, Нарбуте, Ауслендере, том же Городецком вспоминают не чаще…
Тиняков еще при жизни не раз становился героем (вернее, антигероем) литературных произведений. Иванов, Ходасевич, Ремизов во «Взвихренной Руси», по всей вероятности, Хармс, Вагинов… Новый всплеск произошел уже в наше время во многом благодаря изданию книги его стихотворений в 1998-м.
Не побоюсь показаться нескромным, но начну эту часть со своих текстов и с того, почему я вообще заинтересовался Тиняковым.
В родительской библиотеке было восьмитомное (плюс том «Записные книжки») собрание сочинений Александра Блока 1960-х годов. (Позже узнал, что это издание очень ругали специалисты, что составитель Владимир Орлов включил в собрание далеко не все, написанное Блоком, а некоторые его произведения отредактировал. Но все равно эти девять синих томов стали для поколения моих родителей, и моего тоже, настоящим открытием Серебряного века. Единицы могли посещать спецхраны, до единиц доходил тамиздат, а тут – сто двадцать тысяч экземпляров.)
Подростком я любил листать собрания сочинений, причем привлекали меня в основном не сами сочинения, а примечания, комментарии, указатели имен. И в блоковском собрании я натолкнулся на «Тиняков Александр Иванович (1886–?), поэт, журналист (псевдоним: Одинокий)».
До сих пор, когда встречаю сведения о людях, чей год рождения или смерти неизвестен, во мне просыпается желание начать расследование и этот год установить. А лет в четырнадцать-пятнадцать я тратил на эти поиски – с помощью библиотеки домашней и центральной в нашем тогда маленьком Кызыле – многие недели. Конечно, ничего не получалось, но процесс был увлекательным.
В случае с Тиняковым я тоже потерпел неудачу, хотя все же кое-что о нем узнал. Главным образом из книги Михаила Зощенко «Повесть о разуме». Почти в начале ее наткнулся на рассказ о поэте А.Т-ве (затем просто Т.), который стал нищим.
Не помню, сопоставил ли я в тот момент блоковского Тинякова с зощенковским Т-вым, так как почти сразу обнаружил их обоих (и Тинякова и Т.) в очерке «Зощенко» Корнея Чуковского в одном лице. Описание этого опустившегося человека было столь ярким, что я решил: умер он в те годы, о которых писали Зощенко и Чуковский, – примерно в середине 1920-х, и наверняка где-нибудь под пресловутым забором. Ну и успокоился.