шенно непригоден для боя в тесном строю. Я уж не говорю об их боевом порядке: пятьдесят рядов в глубину — это не строй, а толпа.
Воин, стоящий в тылу, боится не столько врага (он его и не видит), сколько того, что при отступлении его затопчут собственные товарищи. Поэтому стоит передним рядам податься и дрогнуть, тыл бросает свои щиты и обращается в бегство.
Итак, я атакую лучников и «царскую дружину» Дария во главе тяжёлой конницы. Это будет кинжал, устремлённый в сердце медведя. Ну а моя фаланга в центре, а также пешие и конные отряды Пармениона слева удержат медвежьи лапы.
В тылу персидского войска находится лагерь Дария. Он огромен: это сто тысяч слуг, маркитантов, шлюх и прочего сброда. Когда неприятель в ужасе сорвётся с места, он побежит на собственных товарищей. Холмы позади него изрыты оврагами и канавами, что сулит смерть или увечье великому множеству людей и коней. Ну а те, кому удастся преодолеть этот нелёгкий рубеж, уткнутся в собственный обоз. При этом подразделения окончательно потеряют какую-либо управляемость, а все дороги окажутся забиты лошадьми, подводами, мулами, колесницами и людьми. И вот на такого, полностью дезорганизованного противника обрушится сплочённый удар нашей кавалерии. Враг, позорно бегущий, получит удар копьём в спину, а дерзнувший обернуться встретит смерть от удара в грудь. Десятки тысяч врагов найдут здесь свой конец, причём лишь каждый десятый из них будет сражён нашим оружием. Прочим суждено быть затоптанными, погибнуть в давке, сломать шеи, падая в ущелье. Овраги будут завалены трупами, и уцелевшие станут преодолевать их по телам товарищей.
Я собираю вокруг себя полководцев, отдаю последние приказы и отпускаю командиров к их подразделениям.
— Старина, — спрашиваю я Пармениона, — сможешь ты удержать левый фланг?
— Море покраснеет от персидской крови.
Меня радует такой настрой. Напоследок я галопом объезжаю ряды, не для того, чтобы подбадривать людей речами (на таком ветру сколько ни кричи, никто ничего не разберёт), но дабы воодушевить их самим своим видом. И это удаётся. Воинственные возгласы прокатываются вдоль шеренг, словно волны.
Опытные кавалеристы называют «высоким» такое состояние лошади, когда она вот-вот может выйти из-под контроля и понестись вскачь сама по себе. Подобное «высокое» напряжение я вижу сейчас в лошадях «друзей» и ощущаю под собой, в лёгком, едва касающемся земли аллюре Буцефала. Напряжение достигло высшей точки. Мы больше не можем ждать. В считанные мгновения я должен отдать приказ об атаке.
Неожиданно мы видим мчащегося со стороны нашего тыла одинокого всадника. Он появляется с прибрежной дороги, рассекает шов между кавалерией и пехотой левого крыла и выворачивает к центру линии.
Все взоры обращаются к нему. Воин держит в руках один из боевых стягов конных «друзей».
— Кто это, чёрт возьми? — удивляется Теламон.
На ветру трепещет темно-красный флажок Боттиеи.
— Это Счетовод!
Теперь мы узнаем его. Евгенид, который всего несколько часов тому назад рыдал в моих объятиях возле Мириандра, искалеченный персами Евгенид прибыл на линию фронта.
Бойцы застывают.
Счетовод на три четверти мёртв, и непонятно, какая сила удерживает его в седле.
— Верните его! — приказываю я Филоту, который немедля посылает галопом конников.
Как может искалеченный человек проделать такой далёкий путь? Он был серьёзно ранен ещё до того, как враг два дня назад надругался над ним, разгромив полевой лазарет. После этого он прошёл пешком двести стадиев до Мириандра, а теперь, уже верхом, проделал тот же путь в обратном направлении. Когда наши «друзья» приближаются, чтобы увести его с фронта, к нему словно бы возвращаются все силы. Он выпрямляется и мчит на открытое пространство. Войско выкликает его прозвище:
— Счетовод! Счетовод!
Обезображенное лицо героя замотано тканью. По приближении товарищей он срывает её, и закалённые воины невольно останавливаются.
Счетовод поднимает обрубок правой руки, вздымая левой боевой стяг.
Все командиры получают от меня приказ галопом скакать к своим подразделениям. Я тоже направляюсь к своему месту во главе колонны.
— Он скачет вперёд! — слышу я изумлённый голос Теламона.
Я не удивлён: этого и следовало ожидать. Мне нет нужды смотреть: армия продолжает скандировать прозвище Евгенида. Не дожидаясь моих приказов, отряды приходят в движение.
Глава 16СРАЖЕНИЕ ПРИ ИССЕ
Так началась величайшая кровавая битва в истории военного противостояния Востока и Запада, завершившаяся самой убедительной на тот момент победой Македонской армии над полчищами персов.
По существу, имеют место три отдельных боя на различных участках, причём каждый из них сам по себе мог бы считаться битвой эпохального масштаба. Но изначальная схема всего этого действия весьма проста. Давай набросаем её здесь, на столе. Чего я от тебя добиваюсь, Итан, так это чтобы ты усвоил понятие эффективного распределения сил. Враг превосходит нас по численности почти в пять раз, однако на тех участках и в те моменты, когда происходят решающие схватки, численным превосходством обладаем мы.
На крыле, обращённом к морю, отчаянная сеча будет продолжаться почти час. Тяжкий удар будет нанесён в центре нашей фаланги, ибо сложный рельеф речного дна нарушит безупречность строя, а при попытке выйти из реки наших бойцов встретят превосходно обученные тяжеловооружённые греческие наёмники Дария. Зато справа, там, где я атакую силами кавалерии «друзей», неприятель ломается при первом натиске. Мы вспарываем брюхо его строя, так что на память приходят строки великого Эсхила: «Расходится плоть под отточенной сталью».
За первоначальным потрясением от удара «друзей» следуют сумятица и неразбериха среди сил, прикрывающих промежуток между «царской дружиной» и лёгкой кавалерией. На левом фланге врага ведутся беспорядочные стычки. Перед ними, на ближнем берегу Пинара, противник расположил мидийских лучников — две тысячи, как сообщил молодой Сатон, — в трёх отрядах, один позади другого. Первый отряд выпускает стрелы дважды, второй единожды, третий же так и не успевает натянуть луки. Завидев нашу тяжёлую конницу, с грохотом мчащуюся на них в сомкнутом строю, стрелки бросают свою амуницию и обращаются в паническое бегство. Эта беспорядочная, охваченная ужасом толпа мчится к реке и натыкается на передние шеренги копейщиков «царской дружины». Ряды врагов смешиваются, паника распространяется всё шире, и персы бегут, прежде чем первое наше копьё успевает отведать вражеской крови.
На острие нашей конной атаки находятся царские гейтары. Их боевой порядок — это «зубы дракона», косой строй с правым усилением. Первую полусотню веду я, вторую — Клит, четвёртый клин, тот самый, который именуют «якорем», возглавляет Филот. У моего левого плеча скачет Гефестион, справа — Теламон, правее его — Локон: они со своими всадниками выполняют роль моих телохранителей. Позади царского мчатся остальные семь отрядов «друзей».
Неприятель разбегается как стадо овец, стараясь убраться с нашего пути. Мы не видим ничего, кроме спин, щитов и брошенных копий. За время, которое требуется, чтобы сосчитать до ста, передовые отряды тяжёлой конницы прорвали персидский фронт. Восемнадцать сотен наших уже за рекой, а по пятам за нами неотрывно следуют ещё во-семь сотен царских копейщиков. Не отстают и конные пеонийцы. Позади прорванного неприятельского фронта наши клинья отклоняются влево, то есть мы мчимся в сторону находящегося в центре своего построения Дария.
От места нашего прорыва до царской колесницы не менее полутора тысяч локтей, или почти пять стадиев. Это большое расстояние. Я уверен, Дарий не знает о нашей атаке по его крылу. И не узнает, пока до него не доберётся гонец. А гонец может и не добраться. Так или иначе, всё внимание царя сосредоточено на его центре и правом фланге, там он надеется добиться успеха. Не осознавая того, что наш клинок уже вонзился в его брюхо.
Теперь, мой юный друг, давай рассмотрим ещё один важный элемент военной диспозиции: линию обороны.
Когда отряды выстраиваются в оборонительную линию (как, например, отряды Дария вдоль Пинара), каждый должен наметить для себя не одну, но две позиции: изначальный оборонительный рубеж, где надлежит закрепиться и держаться, и дополнительный, или резервный, куда можно будет отступить, если натиск противника окажется слишком сильным. Тыл позади оборонительной линии не может быть бесконечно глубок, ибо если в передних рядах возникнет паника (а такой возможности нельзя исключить никогда), недопустимо, чтобы она распространялась бесконечно, не встречая никакой преграды. Из этого следует, что резервный оборонительный рубеж не должен быть слишком удалён от основного: три, четыре сотни шагов — это оптимальное расстояние. Только при этом условии подразделение сумеет быстро отступить на заготовленную позицию и переформироваться, дабы заново организовать оборону. В то же время эту позицию нельзя устраивать и слишком близко, ибо у отступающих должна быть возможность оторваться от своих преследователей.
Что означает такой порядок обороны для атакующих тяжёлой конницы?
Прорвав первую защитную линию, наши всадники поворачивают налево, с тем чтобы устремиться в сторону центра вражеской позиции позади передовой вражеской линии. При этом разрыв между рубежами обороны обеспечивает нам пространство, позволяющее развивать наступление. Отступивший противник формирует боевые порядки на резервном рубеже, ожидая нашего удара, а поскольку этот удар последует в ином направлении, мы можем быть уверены, что он нам не помешает.
Итак, как я уже говорил, наши конные отряды прорвали передовую линию обороны персов в полутора тысячах локтей от колесницы Дария. Забегая вперёд скажу, что позднее пленные командиры из числа вавилонян и мидийцев, находившихся во второй оборонительной линии, показали, что они прекрасно видели наш бросок, но (ты только подумай!) приняли моих «друзей» за царскую конную стражу Дария! Им просто не могло прийти в голову, что вражеская кавалерия сумела так стремительно, массово и глубоко врезаться в расположение их войск.